Александр Прозоров - Земля Мертвых
— Жалко деда… — перекрестился Зализа и подумал о том, что случись такое месяц назад: была бы полная беда. С тремя засечниками порубежную службу он бы не вытянул ни за что. А теперь — просто деда жаль. Хороший был человек.
— Поеду я, — кивнул опричник. — У вас порядок, и ладно. А на Неве, сказывали, мужик поселился чужой. Третью неделю добраться не могу, посмотреть. Птицы много не ешь: растолстеешь, в куяк не влезешь.
— Ништо, — рассмеялся в ответ Дворкин. — Он безразмерный.
* * *В деревеньке Кельмимаа запустения не чувствовалось. Не зияли дыры в провалившихся кровлях, не покосилась простенькая изгородь в две слеги, не шумела высокая крапива над старыми фундаментами. Скорее наоборот: в воздухе витали запахи свежих пирогов, недавно протопленной печи; торопливо чавкали с довольным похрюкиванием поросята.
— Вот так, — покачал головой Зализа. — Хоть и зовут чухонцы это место Землей Мертвых, а здесь постоянно хоть кто-нибудь, да живет…
Взгляд его упал на дом и речь оборвалась на полуслове: в стенах крайнего дома сверкали огромные стеклянные окна, чуть не в локоть шириной и высотой. Не слюдяные пластины, как в светлице у купца Баженова, а действительно стеклянные, прозрачные — как привезенные из Германии драгоценные кубки, но только совершенно без цвета.
Нислава, как ни странно, зрелище это оставило совершенно безразличным. Он подъехал к самому дому, наклонился вперед и бесцеремонно постучал в драгоценное стекло:
— Эй, хозяева, есть кто живой?
— Здесь я, — со стороны наволока поднимался на холм детина такого размера, что и вовсе казалось невероятным. Ростом выше даже Нислава, он не снизу вверх, а ровно смотрел на сидящего верхом опричника, а в плечах его помещалась если не косая, то обычная сажень точно. Впрочем, на Зализу великан внимания не обращал, с изумлением оглядывая новоявленного стрельца.
— Зовут-то тебя как? — поинтересовался гигант.
— Станислав Погожий.
— А меня Никита Хомяк, — великан протянул руку, и оба чужеземца обменялись странным приветствием: сомкнули ладони и ненадолго сжали пальцы.
— Здесь, значит, осел?
— А к чему бродить? Родина моя здесь, дом здесь. Куда я отсюда подамся?
— А я в Еглизях поселился, здесь неподалеку. Если спросить Матрену Трофимову, то ее дом каждый укажет.
— Ты, кхм, — прочистил рот кашлем Зализа. — Ты откуда здесь взялся?
— Всегда здесь жил.
— Что-то я тебя не помню.
— Так и я вас тоже, — пожал плечами Хомяк.
— Это пограничник местный, — предостерег собрата по несчастью Погожин. — За порядком следит, паспортным режимом, лазутчиков ловит. За все, в общем, отвечает.
— Так мне бояться нечего, — положил великан руку на торчащий из-за пояса топор. — Я человек честный.
— Тягло государево платишь?
— Это еще что? — перекосился от странного слова Хомяк.
— Всяк на земле государевой живущий, тягло платить обязан. Каждую седьмую пойманную рыбу, седьмой короб ржи, седьмого поросенка, седьмую кадушку грибов царю отдавать должен.
— Налог, что ли? — понял великан. — Так пожалуйста, берите. Я тут с голоду не пухну.
— Как лед станет, — не стал заострять спор Зализа. — По льду к Ореховому острову поднимись, и недоимки сдай. Да в писцовую книгу запишись. Ты один живешь?
— С женой. Настя-я!!!
Никто не откликнулся. Великан резко повернулся через плечо и вперился взглядом куда-то за другой берег Невы.
— И жену впиши! — добавил Зализа. — А коли заметишь людей странных, иноземцев, али еще чего подозрительного, или сам сообщи, или весточку мне передай. В деревню Анинлов. Понял?
— Понял, — опять повернулся к ним широкоплечий гигант. — Петух жареный клеваться начнет, так сразу и прибегу.
— Это присказка такая, — торопливо объяснил своему барину Нислав. — Не обидная.
— Ладно, поехали. — Габариты нового обитателя Кельмимаа кого угодно могли настроить на миролюбивый лад. — Дорога еще долгая.
— Ну, бывай, Никита, — протянул на прощание руку Погожин, и повернул коня вслед опричника. — Заходи, если что.
— И ты заходи… — проводил взглядом Хомяк неожиданного гостя, а потом снова резко повернулся к реке. Над островом на том берегу тянулся в небо полупрозрачный серый дымок. Никита молча сбежал вниз по склону холма, запрыгнул в лодку и взялся за весло.
Остров выглядел точно так же, как и в прошлый раз: светлые березы, ярко освещенные прогалины, темные пятна отдельных хвойных зарослей.
Хомяк прошел остров вдоль и поперек, старательно принюхиваясь, но ничего подозрительного опять не нашел. Но ведь должен, должен быть источник странного дыма!
Никита остановился и внимательно осмотрелся по сторонам. Где может быть спрятано кострище? На светлых, хорошо просматриваемых полянах его нет. Под елями огня разводить никто не станет, они могут загореться… Или станут?
С этой мыслью Хомяк подошел к небольшой кучке густо растущих рядом с друг другом елей, стал протискиваться между раскинувшими колючие ветви деревьями. Шажок, еще шажок…
Ели разошлись, и он увидел на небольшой прогалине низкий, по колено, деревянный колышек с грубо намеченными на нем чертами лица. А вокруг, по углам правильного квадрата, лежали, вперив в кол пустые глазницы, четыре человеческих черепа.
— А-а, щ-щ-щерт! — торопливо выбрался он обратно на прогалину. — Черт, черт, черт! Что это такое? Блин, вот нашел на свою голову… Тут что, жертвоприношения устраивают? Человеческие… Интересно, а Настя про все это знает, или нет?
— Что ты тут делаешь?
Он неожиданности Никита подпрыгнул вверх чуть не на полметра, и схватился за сердце:
— Боже мой, Настенька, как ты меня напугала… А ты тут откуда?
— Увидела, что ты поплыл на остров и поплыла следом.
— Ты знаешь, что тут…
— Да, здесь остатки древнего капища, — с вежливой улыбкой кивнула она. — Поэтому не стоит сюда заплывать. Поехали отсюда, Никита.
— Ладно, поехали, — покосился Хомяк на темные ели. — Поехали.
За несколько минут он перегнал лодку обратно на левый берег, поставил ее в затончик рядом со второй, более узкой лодкой, с минуту смотрел на нее в немом изумлении, а потом поднял глаза на девушку:
— А как ты попала на остров, Настенька?
— Никитушка, милый мой, драгоценный, хороший; любимый мой, единственный, желанный… Не спрашивай меня об этом. Очень тебя прошу, не спрашивай. Не надо…
* * *В Анинлове Зализу ждал неожиданный сюрприз: возле дома начищал зерцала незнакомый московский отрок лет семнадцати. В одной рубахе — белой с вышитым воротником — он казался очередным пришельцем из иных стран. Слишком уж привык опричник, что в Северной пустоши без доспеха ни один боярин из дома не выходит. А здесь: сидит беззаботно рядом со сваленной в кучку, рядом с плащом, кольчугой, да тряпочкой, насвистывая, работает.
