Ольга Ильина - Особенные. Элька-4
— По имени назвала, — улыбнулся он самой красивой улыбкой на свете.
— Если хочешь, всегда буду звать, — захотелось пообещать мне.
— Не надо. Диреев как-то привычнее.
— Ага, — улыбнулась я в ответ.
А потом было много чего еще, много любви, прикосновений, страсти, и мне бы не хотелось делиться этим ни с кем, потому что эти мгновения принадлежали только нам, нам двоим, и кто-то третий был бы здесь просто лишним.
Я не знала, сколько времени мы здесь провели, хотелось бы, чтобы всю жизнь. Лежать вот так, так чувствовать друг друга, но рано или поздно нам нужно было поговорить. И каждый это понимал, только никто так и не придумал, с чего начать. Мне стало страшно вдруг, что от его правды все разрушится, а я боюсь, и так хочу сохранить это маленькое и большое чувство, наши мгновения. Так хочу, что сердце колотится слишком сильно, отдаваясь болью в груди, в тревожном ожидании. Он почувствовал, прижал к себе, укутал, как ребенка, поцеловал долго и нежно, как умеет только он, глубоко вздохнул и начал рассказывать:
— Когда мать умерла, я бросил дом, родных, поменял имя. Меня давно заметили инквизиторы, еще с обучения в летнем лагере.
— Ты ездил в летний лагерь? — некстати удивилась я.
— Не обычный лагерь.
— А, поняла. Лагерь для темных.
— Что-то вроде того, — согласился он. — Поэтому я не удивился, когда мне поступило предложение учиться в школе инквизиторов. Но, я поразительно быстро все схватывал, техники защиты и боя, магия, история, все. Чем дольше я учился, тем больше внимания на себя обращал. Через год превосходил любого выпускника.
Я слушала его голос, его рассказ и думала, как просто он обо всем этом говорит, словно речь идет вовсе не о нем, словно он рассказывает мне какую-то не слишком интересную историю, а о своих достижениях говорит неохотно, словно стесняясь их. Но это ничего. Я буду гордиться им за него. А гордиться было за что.
— Мне предложили стать карателем, познакомили с главой ордена, дальше была инквизиция, задания, особый отдел, и ты.
Последние два слова он произнес тихо, и обнял еще крепче.
Я видела наше отражение в зеркале, его потемневший взгляд, который говорил больше тех слов, которые он намеревался произнести.
— Ты влюбился?
— Да. Не думал, что это возможно.
— Почему?
— Это ритуалы карателей. Их три. Ты показываешь свою силу, сражаясь с лучшими воинами, на втором этапе побеждаешь свой самый сильный страх, а на третьем отдаешь то, что дорого больше всего, то, что связывает тебя с миром, с людьми, то, что делает тебя самим собой.
— Что ты отдал? — тихо спросила я.
— Любовь к семье. Как бы я не относился к отцу, но я любил его, любил мать, братьев. Это держало меня, тянуло назад, а когда я лишился этой нити связи, то все стало просто и безразлично. Только работа, достижение цели, приказы Мессира. Но тут я встретил тебя, и все вернулось, чувства вернулись. До тебя моим центром вселенной был он, а после только ты, я видел только тебя.
Твое благополучие, твои чувства, желания стали важнее всего, важнее меня самого. Я хотел тебя, я хочу тебя, всегда.
— Тогда почему ты сделал все это? Почему отказался от нас?
Я повернулась к нему, чтобы посмотреть в глаза, потому что зеркала было уже недостаточно. А он молчал. Так долго, что я подумала: «не ответит». Казалось, он и сам боролся с чем-то в душе, с чем-то таким же болезненным, как и весь этот разговор, как и наши прежние обиды, как расставание.
— Я сделал это, потому что тебя заметили, мои чувства к тебе заметили.
Он замолчал, коснулся моего лица своей немного грубой ладонью, и так смотрел, что меня пробрала дрожь, только уже совсем не страсти. В его глазах был страх, то, что я, наверное, никогда не должна была увидеть, то, что я никогда и не видела в нем до этого момента. Он сказал, что избавился от своего самого главного страха. Кажется, теперь приобрел новый. И у него мое имя.
— Раньше, я не задавался вопросом, почему каратели так редко находят себе пару, почти никогда не влюбляются, они живут, как все, даже могут завести подружку и не одну, но никогда в этом не участвует сердце. И мы можем с легкостью бросить одну, найти другую, третью, или вовсе быть к этому равнодушным.
— И к чему ты пришел?
— К одному очень неутешительному выводу. Если ты не важен для Мессира, если не представляешь никакой ценности, то он тебя отпустит и даже благословит.
— Но это не твой случай, — мне даже догадываться не нужно было. Он всегда отличался, выделялся среди прочих. Это и хорошо, и плохо, как оказалось.
— Мессир управляет орденом уже больше ста лет. Ему давно намекали, что пора бы уже обзавестись достойным приемником, подготовить себе замену, того, кого бы мог назвать лучшим.
— И он выбрал тебя.
— Тогда меня это устраивало. Было естественным, что он меня обучает, тренирует, готовит идеального лидера, идеального Мессира холодного, бесстрашного, циничного, не способного жалеть ни о своих действиях, ни о просчетах других. Быть вправе наказать, и справедливо вознаградить, просчитывать миллионы возможностей, и уметь отсекать ненужное. Любовь, чувства, страсть, все это было ненужным. Да я и не знал, что это такое.
— И тут я все испортила.
— Не испортила, а научила. Показала, насколько мы ограничены, насколько слепы, насколько доверяем тому, кто сам любить не умеет. Ему знакома только власть, ее вкус он познал сполна, и не намерен отпускать то, что уже признал своим.
— Но если ты полюбил, связь должна быть разорвана. Его приказы больше не влияют на тебя.
— Да. Но у него есть другие. — он недоговорил, а я увидела, как полыхнули от гнева его глаза, как окаменели мышцы, как похолодел взгляд и пальцы сжались в кулаки, а последнее слово он почти выплюнул, — методы.
Заметив мою тревогу, он тут же переключился, понял, что напугал меня, и снова погладил по волосам, щеке, коснулся губ, забирая все мои страхи, но не свои.
— Пожалуйста, не закрывайся. Тайны не приносят облегчения, они лишь разрушают, разлучают нас. Пожалуйста.
— Я не хочу, чтобы ты боялась. У тебя и так поводов предостаточно.
— С тобой я ничего не боюсь.
В ответ он слабо улыбнулся, но я даже представить не могла насколько все было плохо.
— Несколько лет назад мой друг, один из лучших наших воинов полюбил девушку. Но она оказалась опасной ведьмой, несущей угрозу миру. Мессир вынес ей смертный приговор.
— И вы убили ее? — ужаснулась я.
— Я убил ее.
А я задохнулась от ужаса.
— Прости, но мы именно такие, как о нас говорят. Мы чудовища, мы бесчувственные, жестокие каратели, не знающие, что такое жалость.
