ПВТ. Тамам Шуд (СИ) - Ульяничева Евгения

Фаза, сказали бы Ивановы.

Далекие окрики на гортанном наречии он разобрал едва-едва, в уши словно корпии натолкали. Заметили прорыв, ага. Быстрее, нужно быстрее.

Подняться удалось не сразу, руки и ноги дрожали, как будто его ночь напролет мотали по кругу. Юга торопился.

Разломать к Лутовым ебеням, решил. Испортить так, чтобы проще на свалку, чем восстанавливать.

К паутине Юга больше не полез. Шерл волной объял основание установки. Потянул из земли. Юга отступил, контролируя натяжение. Когда ударило под лопатку, качнулся, но удержался на ногах. Доспехи Третьих сберегли — в который раз. Сразу переключиться не сумел; вот сгребли сзади, Юга зарычал, установка выскочила из земли, упала на бок, покатилась грузно, шипя и роняя искры, кого-то зашибла в темноте… Ему тут же сунули в лицо чем-то тяжелым, похожим на бронированный кулак.

Потащили, а он все не мог собраться, чтобы дать достойный отпор.

Когда схватили за подбородок, укусил соленые пальцы. Вновь словил по лицу; вздернули, кому-то показывая, рассматривая… Мазнул глаза свет — чтобы лучше тебя видеть, ласково сказал голос Ррата в голове.

Юга вздрогнул. Знал он эту заминку: страх отступал, когда люди его видели. Красота забивала зрение, похоть туманила разум. Воевать со стояком непросто даже стоикам.

Третий откинул голову, обежал глазами обступивших его людей, примериваясь…

И тут противники его вновь закричали, но в крике их на сей раз не было торжества.

Паволока вернулась, понял Юга. Не было больше установки, а были бывшие тюремщики, ныне — добыча. Его отшвырнули, бросили ей в лицо, словно желая откупиться; она перемахнула его, как лань камень, и обрушилась на убегающих людей.

Третий вытер рот, сплюнул. Вытащил из волос два резака. Выдохнул, потряс руками, собираясь. Паволока натешится, наиграется и вернется — она соберет всех. И пойдет дальше, к лагерю. Туда ее точно пускать нельзя.

Прикрыл глаза, выбирая танец. Такой, чтобы лег, сплелся с черными зубастыми гребнями в руках его; с землей, запекшейся от крови; с вылинявшей до зелени луной; с корнями Лагеря; с корабеллами, стоящими на границе… Услышал приближение. На сей раз она не спешила, шла медленно, волоча длинное сытое тело.

Паволока осязала его, но понять не могла, отчего он не бежит.

Юга выставил руку, чувствуя, как начинает втягивать окружающее в танец. Паволока остановилась.

— Я не человек, чтобы бежать от тебя, — проговорил Юга голосом, стиснутым руслом боли. — Я не Второй, чтобы приручать. Я просто убью тебя, тварь.

Паволока — попятилась. Подалась назад — первый раз за свою жизнь; но сбежать не успела.

***

Возвращение в Пасть Юга запомнил едва.

Ждал упреков, горьких слов, но Осот слушал молча. Лицо его совсем почернело, а прочие пластуны помалкивали.

— Я прикончил тварь. — Повторил Юга в тишине, распустившейся цветком темного цвета. — Я прикончил тварь. Но… Ай, да что говорить, не вернешь…

Хотел отвернуться, но Осот положил руку ему на плечо, слегка надавил пальцами:

— Спасибо, Юга. — Проговорил ровным, твердым голосом. — Ты все сделал правильно. Таволга знал, что ты справишься. Ступай. Отдохни.

Отошел, пряча лицо.

Юга молча вышел.

***

Саднило и давило на ребра — точно как в том видении. Юга крутил в пальцах эдр, игрушку Второго. Тот давно не брал ее в руки, предпочитал маску.

Третий вспоминал. В последний раз через такое он проволакивал себя, когда Гаер рассказал о смерти матери. Но тогда Выпь был рядом. А теперь — будто не он.

Темно, думал Юга. Темно мне.

— Так Паволоку ты точно убил? Жаль. Чудное существо было.

Юга поднял голову, ответил длинным взглядом.

— Да что с тобой? Ты так печешься о тварях, что забываешь о людях! О людях, Выпь! Выпь!

Второй не откликался. Стоял, прямой, строгий, и маска на лице сидела. Плоское медное лицо.

— Манучер, — процедил Юга.

Позвоночник натянуло от ненависти.

Медное лицо повернулось к нему.

Третий рывком поднялся, приблизился в два шага и, ни слова не говоря, ухватил маску, силясь сдернуть. Отворить настоящее.

В ответ край личины резанул пальцы — как укусил — а Манучер быстро, жестко, поймал его запястье. Глаза в дырах маски были незнакомые. Золотые. Злые.

Юга выдохнул и двинул коленом — в бедро. Пожалел.

Но и этого хватило.

Манучер охнул глухо, ударил в ответ — Юга того не ждал, но не вскрикнул, только откатился, как упал. Застыл, глядя на идущего к нему Второго. Мигнуло воспоминание: так когда-то другой Второй приближался. На Рыбе Рыб, чужой.

— Выпь! — крикнул в отчаянии. — Что творишь?!

Выпь споткнулся. Встал, двумя руками взялся за маску — будто в края колодца ладонями уперся. Отринул личину. Уставился на Юга.

Тот поднялся, не отводя глаз, спиной назад, скользнул вон.

Ушел недалеко — накрыло. Опустился прямо на землю, обхватил голову руками… От Паволоки не попятился, а тут… Давно ли бежал так же, отступая от Второго узкими переулками Городца? И к чему бег его вечный привел — замкнуло в круг, завело в петлю. Как в той комнате в Башне.

Ночь не спала: где-то пели, как будто стенали, гортанно вскрикивая на риохе, частили словами, перебоями звенела гитара… До Юга едва-едва долетали отблески чужих огней.

Третий поднял голову, потер глаза, стараясь силой воли отвлечься, увлечься песней, разобрать слова. Били ладони, подталкивая невидимого танцора, нагоняя ритм…

Понял вдруг, что Выпь совсем перестал мурчать-напевать себе под нос. И он сам — когда танцевал в последний раз ради самой радости?

Услышал — шаги, почувствовал — присутствие.

— Прости, — заговорил Выпь своим обычным, немного хриплым глубоким голосом. — Я дурак. Я… я не знаю, что на меня нашло. Почему так говорил. Зачем… Мне очень жаль, Юга, Юга, мне правда — жаль…

Зато я знаю, что нашло, подумал Третий. И я знаю, что тебе жаль.

Но не сказал.

Ладонь осторожно коснулась волос. Шерл и не подумал обороняться. Выпь было дозволено трогать.

Юга громко вздохнул, обернулся. Выпь сидел рядом и выглядел растерянным, растрепанным. Совсем тем пастухом с Сиаль.

— Я знаю, как ты относился к Таволге, — сглотнув, продолжил говорить Выпь, — но, что важнее — я знаю, как он относился к тебе.

Юга зажмурился, сжался, давя вопль.

Хотелось выть и кататься по земле. Биться головой о стену. Царапаться и царапать себе лицо. Рыдать.

Юга не знал, что из этого он бы выбрал, куда бы его кинуло, но Выпь осторожно протянул руку, неловко прижал к себе…

Юга вдруг рванулся, вскочил, и Выпь прянул, ловя за волосы, сильно дернул обратно, опрокидывая спиной — все полетело к Луту. Юга молча въехал ему кулаком в челюсть, но Выпь навалился, удерживая. Юга вертелся ужом, силясь скинуть его, но молчал. А когда понял, что не выйдет, вдруг выгнулся и закричал — глухо и отчаянно.

Выпь прижался к нему, гася крик, не давая взметнуться лагерю.

Обхватил, обвил руками, пережидая.

Юга замолк, свернулся на боку, подтянул колени к груди. Выпь глянул ему в лицо.

— Я знаю, — сказал устало.

***

Короткое толстое древко, грубо крашеное синим, перья какой-то дикой птицы. Откуда, откуда ей быть здесь? Он же не взял? Он же — отринул. Воткнуть в горло, убив голос, убив песню… кого? Манучера? Выпь?

Юга открыл глаза, проснувшись. Сам не заметил, как отрубился.

Второй спал крепко.

Юга напряженно всматривался: сомкнутые веки, широкие брови, выразительной лепки скулы, лягушачий рот, даже во сне крепко сжатый. Перед глазами мелькала вереница картинок — все их знакомство. От нелепого, долговязого погонщика овдо на Хоме Сиаль, к этому — в броне, с диктой в наростах колец, в маске в кровавом крапе…

Выпь не был жестоким. Ведь не был же.

О Лут, Лут…

Третий глухо застонал, а Выпь беспокойно заворочался, открыл глаза.

— Чего ты? — спросил хрипло, щурясь со сна. — Болит что?