Юлия Горишняя - Слепой боец
Бани Вилийас купил себе звание диктора восемь лет назад, и как раз, когда семилетний срок вышел, семья Кайнуви получила отказ на требование о выдаче тела родственника и надела траур. И бани Вилийас заплатил за ликторство еще на семь лет, оттого что считал бы себя трусом, если б не заплатил.
Из чего сразу видно, что он был за человек. Уверенность, с которой он смотрел на свое прошедшее, настоящее и будущее, была точь-в-точь как уверенность ребенка в том, что он бессмертен. Или, скажем, уверенность дикого демона, что он делает именно то, что должен делать, и не может делать ничего другого.
Поэтому, натолкнувшись на взгляд Агли, достойный бани Вилийас довольно быстро оправился и сказал себе, что это просто у него разыгралось воображение.
Ничего удивительного — эти странные, непостижимые светлые глаза северян на всякого обычного человека наводят жуть, и поскольку говорил он все это себе, имея перед очами серо-зеленые холодные гребни волн, к которым, содрогнувшись в душе от взгляда северянина, отвернулся, — то поверить было гораздо легче.
В самом деле, даже самый образованный человек не может удержать свое воображение, когда оно принимается подсовывать ему всякие старушечьи басни. Мол, каждая досочка на этих кораблях пропитана кровью, и паруса на них сотканы не из льна, а из человеческих кишок, мертвецы, разрубленные на куски, здесь оживают, срастаются на глазах и снова берут в руки страшные свои секиры, а кое-кто говорил, мол, на этих кораблях и плавают одни лишь мертвецы.
Бани Вилийас в простоте души почитал себя образованным человеком, между тем как он лишь иной раз почитывал что-нибудь от скуки. Сейчас он припоминал все «описания путешествий», которые держал в руках когда-нибудь, хотя и прежде сомневался, не думали ли авторы их больше о занимательности, нежели о том, чтоб их пираты, течения, кораблекрушения и дикарские острова похожи были на настоящие; и, однако же, в любом случае там повествовалось о путниках, которым удавалось в конце концов пройти через все эти опасности, и бани Вилийас предпочел убедить свое воображение, что россказни досужих писак ближе к истине, чем россказни досужих болтунов, тем более что ни одного ожившего мертвеца он пока здесь не видел. Это было не слишком сложно — воображение у бани Вилийаса было небогатое. И все-таки он не стремился оборачиваться и воспринимать реальность пиратской палубы у себя за спиной.
— Обчистят они нас, господин, ох и обчистят, — вздохнул его раб, тоже глядя на море, только на море с другой стороны палубы, оглядываясь через плечо. Там бежал в Тель-Кору крошечный кангий. Это уж понятно — чего ждать, коли пираты не хотят мелочиться.
Как у многих таких рабов, чересчур привыкших отождествлять себя с хозяином, у него была привычка говорить про деньги своего господина «наши деньги».
А на носовой палубе «Дубового Борта» в это время «старший носа», по имени Деши, сказал:
— Ладно, сотоварищи, все; веселья нынче не будет.
Деши этот был, надобно сказать, человек, подходивший к тому, чтоб стоять старшиной на носу, как втулка к корабельному днищу. Может быть, был он человек не особенно умный и предприимчивый; может быть, выполняя приказ, он никогда не задавал себе вопроса, а что случится оттого, что он приказ выполнит; но даже сейчас, на этом несчастливом корабле, где запах горячего жира из светильника в капитанской каюте вскоре стали чувствовать все, хотя бы и зная твердо, что стоят в таких местах, куда запаху этому добраться никак невозможно, — даже и сейчас, распустив своих, Деши тут жесказал:
— Гьюви, а ты это куда наметился?
— А куда я наметился? — отвечал на это Гьюви, сын Отхмера.
— Ну-ну. А далеко ты не уходи, — сказал «старший носа». — Ты сейчас дозорщиком стоять будешь.
И о том, что не его очередь, Гьюви не обмолвился ни словечком.
Он был, этот Гьюви, сын Отхмера, из чужаков в Гэвиновой дружине, — родом из совсем далеких краев, не с острова Одолень, До-Айми, откуда Гэвин, а с соседнего. Именитый человек он был, как говорится, с одной руки, а вот мечник очень хороший с обеих рук.
Нрава он был совсем не доброго, а часто вздорного, и дома у Гэвина, поскольку Гьюви у него жил в кормлении, случались из-за него неприятности. Гэвин его подцепил себе в дружину на Торговом острове два года назад, а почему и как — это уж отдельная история. И южан, какими бы они ни были и откуда бы они ни были, Гьюви отчего-то не любил, и все тут, а что может натворить человек с горя? Игрок вроде Снейти пойдет и проиграет все до последней монетки, а Гьюви, сын Отхмера… Мало ли что. И руби ему потом голову, и — раз! — нету на носу «Дубового Борта» сразу двух мечей, и очень хороших мечей, один в левой руке, другой в правой, если случится щита лишиться в бою.
Однако время проходит; все проходит на свете. Понимаете, дело вот в чем: Гэвин ведь ничего не приказал насчет того, куда девать теперь пленника, и бани Вилийас рассматривал волны — поскольку совершенно не представлял себе, что бы он мог еще сейчас делать такого, чтоб не уронить себя в собственных глазах; а те, кто оказывался вблизи него, только лишь мимоходом приглядывали, чтоб не бормотал себе под нос чего-нибудь, — а то еще наколдует недоброе кораблю.
Деши надеялся, что за это время что-то произойдет — Гэвин вспомнит о пленнике, уберут его с кормы, чтоб не торчал перед глазами, не вводил в искушение. Но этого не случилось.
А дольше часа в дозорщиках человеку стоять нельзя — попробуйте вглядываться в путаницу волн подолгу, сами поймете. Ежели слишком долго смотреть, эта путаница начинает существовать в глазах сама по себе — а настоящее море само по себе, и не то что парус на горизонте — бурун под самым бортом можно не заметить честно и без всякого умысла.
Гьюви сменился в конце концов. А выдумывать работу на пустом месте Деши не умел, у него было не очень шибко своображением, не то что у Гэвина, который, случалось, даже приказывал выскрести палубу ножами, как столы к празднику. Правда, и то сказать, — такое ни с чем не сообразное приказание человек вроде Гьюви, да и не только вроде него, может только от своего капитана принять, а уж никак не от «старшего носа». И то, что происходить стало потом, выглядело даже смешно, честно говоря.
— Послушай-ка, Гьюви… — заметил «старший носа».
— А тебе, — сказал тот, — не говорили, что ты мне не надсмотрщик, а я тебе не работник в поле?..
— Ну, давай. Давай, — ответил на это Деши. — То-то им будет радости. Капитаны, мол, — добавил он, — ссорятся, дружинники блазят, — конечно, что ж еще может быть в дружине неудачника… — Гьюви, едва не закусив губы, — а впрочем, это все равно было бы незаметно в бороде, бородами все за время плавания, кроме нескольких щеголей, заросли по уши, — стоял молча, сказать бы «неподвижно», но неподвижного ничего не бывает на корабле, танцующем от ударов волн.
