Пол Андерсон - Дахут, дочь короля
Тогда откуда это предчувствие? Отчего полуденное солнце кажется бледным и маленьким? В уме мелькнула богохульственная мысль, что Митра побежден или отступил. Грациллоний наступил на нее, как наступил Карсе на лицо, но ощущение уйдет не сразу, не прежде, чем воспоминания.
Молитвы завершились.
— Спокойной ночи, люди, — сказал он на латыни. В ответ пробормотали слова прощания. Он взметнул над зубцами церемониальным факелом. Прежде чем утонуть, тот расплескал огонь. Король взял у охранника оставленную лампу и с ее помощью спустился вниз по ступеням в опустившейся на Ис слепоте.
Его узнавало большинство людей, что до сих пор были на улицах, но обращались нему лишь немногие, потому что на нем было облачение служителя чужого Бога. Стража у Верхних ворот отдала ему честь. Некоторые мастерские вдалеке все еще работали, и в них горел свет, но когда он туда доходил, до Церемониальной дороги, доносившийся из них лязг стихал. Переходя по маленькому мостику через канал, он увидел, что вода сверху замерзла. Небо начали заполнять звезды. Мерцание луны над холмами было таким же холодным, как звездный свет и лед. Он ускорил шаг, несмотря на то, что от этого у него болели ребра; в тишине громко звучали его шаги. Если король дойдет до Леса прежде, чем покажется луна, может, он на самом деле и не пропустит этот день посередине его Дежурства. Но эта нелепая идея, сказал он сам себе. Перед ним неясно вырисовывалась роща, чернота, из которой торчали обрубки ветвей. Ее не трогали и отблески от дома, да и когда он вошел, не почувствовал особой теплоты. Раздор между королем и Богами приводил его окружение в большее смятение, нежели простых исанцев. Тамбилис находилась на Сене.
Что ж, человек должен стойко переносить недолгое уединение. Грациллоний удалился в ту часть здания, что походила на римскую. В свете лампы он сменил священный наряд на домашнее платье и сел немного почитать. Старый добрый Вергилий…
Его разбудил ветер, дыхание под карнизом. Свечи сильно оплыли. Он сонно добрел до окна и выглянул, заслоняя своим телом отражения на оконных стеклах. Глаза не встретили ничего кроме мрака. Наверно, снова надуло облака? Он разделся, затушил огоньки, дошел до кровати и погрузился в сон.
— Вон! По домам! Вам скажут, когда вы понадобитесь снова. Вон!
Грациллоний сел. На миг ему стало интересно, что это был за сон. Вокруг него мягко вздымалась постель; холод окутал его торс. Он видел только незакрытое окно, за которым было не намного светлее, чем в комнате. Он едва различал голос из-за закрытых дверей. Вес громче звучали стремительные шаги, и именно они, должно быть, его и разбудили. О, это было наяву. Побаливала голова. Надо ли ему что-нибудь взять в качестве оружия? Повелительные интонации принадлежали женщине. В груди подпрыгнуло сердце.
Он искал наощупь, пока не нашел свое платье и его не натянул. Теперь он мог двигаться достаточно смело. С годами он стал узнавать походку. Когда он бросился открыть дверь в зал, там в очаге тлели угольки и от них были зажжены свечи. Сквозь тени он различал наспех одетых слуг, которые куда-то шли. Высокая, в черном плаще стояла Форсквилис.
Король остановился. Она услыхала изумленную божбу. Во тьме дико мерцали ее глаза.
— Держись, — велела она со спокойствием, требующим повиновения. Когда вышел последний слуга, она поманила его. — Теперь можем и поговорить, — сказала она.
Грациллоний приблизился к ней. За прошедшие месяцы лицо Афины стало изможденным; верхний свет вырисовывал изгибы кости и терялся под ним. Почему-то от этого она казалась в два раза прекраснее, словно ночная нимфа.
— Что тебя привело? — почтительно спросил он.
— Я далеко зашла в своих Посланиях, — отвечала королева. В ее взгляде ощущалась теплота. — Тебе не дано видеть сквозь облака — не дано и Ису, хотя он бы мог — но над миром летит филин. Его крылья побелели при свете луны. Этот яркий цвет затуманился, покраснел, почти исчез. Было лунное затмение, Граллон.
— Но ведь никто не предсказывал, — оцепенело произнес он.
— Да, никто, ни в Звездном Доме, и где бы я ни искала. Думаю, Белисама отняла у тебя последний луч света, Граллон, за то, что ты опять за этот истекший день бросил вызов Троице.
Он стукнул кулаком.
— Так почему же они тогда скрыли видение? — огрызнулся король.
— Ты бы его осмеял.
— Я бы по крайней мере сказал, что затмение скоро пройдет, как только луна выйдет. Если философам не удалось это предсказать, то едва ли это было впервые.
От горя она потеряла дар речи.
— Да, так бы ты и заявил; и кто-то в Исе это бы принял, а кто-то нет, и раны наши стали бы еще глубже. Лучше ты услышишь это от меня. Может, прислушаешься.
— Конечно! Но… могу не поверить.
— Тебе и не нужно понимать, — вздохнула она. — ТЫ не поймешь. Ты отказываешься.
— А на что мне обратить внимание? На то, что ваши боги на меня злятся? — оскалился он. — В этом ничего нового нет.
Она его удивила.
— Я пришла тебя предостеречь, — сказала она, — не потому, что мне велели Они. Они не просили. Знак был предназначен для меня, чтобы я передала его сестрам, что если мы не вернемся к Богам, которых ты нас заставляешь покидать, Они покинут нас. Но мне пришлось сказать это в первую очередь тебе.
— Зачем?
Она наклонилась вперед.
— Потому что я люблю тебя, Граллон.
Он притянул ее к себе. Когда она поднялась с кровати и стала искать одежду, за окном был тусклый восход.
— Ведь ты не уходишь, правда? — спросил он. Огонь погас; от усталости ее голос был невыразительным.
— Я должна. Никому не говори о том, что между нами было.
Он взволновался, встревожился.
— Почему?
Она смотрела на него таким взглядом, словно из клетки, куда ее заперли.
— Ты не уступишь, — сказала она. — Прошлой ночью я говорила неправду. Я думаю, что мне велела прийти затемненная луна, а когда ты заснешь, найти нож и полоснуть тебя по горлу. Так Ис хотя бы можно было спасти. Но я не смогла. Теперь я должна уйти и вынести наказание, какое только смогу. Прощай, Граллон.
Он рванул вслед за ней. Она знаком велела ему остановиться, и он почему-то только и смог, что послушаться и беспомощно смотреть, как она одевалась. Потом они едва поцеловались. Она повернулась и ушла, ни разу ни оглянувшись.
Глава пятнадцатая
— Сегодня я поеду верхом, — сказала Дахут. Прежде чем ответить, горничная поколебалась:
— Опять? Моя госпожа проводит много времени в седле. — Она не рискнула упомянуть о запущенных священных и светских делах, и лишь добавила: — Вы хотя бы должны взять с собой сопровождающих. На той стороне могут повстречаться нехорошие люди, или случится что-нибудь, и некому будет помочь.
