Алексей Глушановский - ЦЕНА ИМПЕРИИ
– Если кому из нас и суждено злиться, так это мне, – спокойно заметила она, хрустя фруктом.
– Почему ты думаешь, что я злюсь?
– Ну, исходя из моих предположений, у кого-то выдалось не совсем приятное утро.
– Утро, – подчеркнул я, – мне доставило больше радости, чем ночь.
Фыркнув, как кошка, Тахо запустила в меня огрызком. Война.
Я знал, такого она не простит, а в бою отступать не будет. Это достойный и опасный противник. Как глупо. Как не вовремя затеяли мы ссору. А теперь – войну.
И началось. Куда бы я ни пошёл, куда бы ни смотрел, везде была Тахо. Жгучая, горячая, соблазнительная. Она дразнила и манила меня, но с завидным постоянством напоминала о рясе, заставляя ревновать и трястись от бешеной злобы. С лёгкостью мастера нащупывала та нужную струнку, заводя с пол-оборота. Она играла на моих нервах как на гитаре. А по вечерам, скорчившись от боли в животе и дикого желания, я катался по кровати, злобно шепча: «Я убью тебя, ведьма, убью!»
Насколько господин инквизитор был осмотрителен и осторожен, настолько влюблённый священник был глуп и импульсивен. Я убегал от неё, потом ловил, срывал с себя рясу и снова надевал. Но та по-прежнему дразнила и упрямо игнорировала. Сны не приходили. Была лишь она. И, кусая одеяло в бешеной злобе, вновь твердил: «Я убью тебя, ведьма, убью!» По утрам, спасаясь от неё, уезжая в другое место, а по вечерам ёрзая на стуле в таверне со страхом в сердце, что она заблудилась и не нашла или вдруг передумала, ожидал её.
И снова надрывно и протяжно заиграла до боли знакомая скрипка, и, как всегда, как и в первую нашу встречу, красавица, томно переступая, с взглядом хищника, пошла к столам. И опять что-то неукротимое, дикое, опасное. Подойдя ко мне, она остановилось, пристально уставившись в глубь капюшона. Я знал, что, даже с закрытыми глазами Тахо всегда безошибочно узнает своего инквизитора, и уже на входе в помещение та вычислила меня, ещё не взглянув. Сейчас она, как обычно, раздразнив и возбудив, мстительно метнётся на соседний стол.
В горячих глазах заплясали огоньки. Плохая примета. Слишком хорошо изучил я её за все наши одиннадцать месяцев. Выгнув спину, искусительница томно потянулась, ни на секунду не отрывая глаз от разреза капюшона. Потом красивые губы изогнулись в коварной улыбке хищницы, и тигрица щёлкнула пальцами.
В следующую секунду вместе с грянувшей музыкой взлетела и она и, оказавшись, как ни странно, на моём столе, стала неистово отстукивать ритм, обдавая горячим ураганом своего танца. И, задыхаясь от счастья, я, улыбаясь, откинулся на спинку стула, с упоением созерцая до боли знакомый, мой самый любимый танец.
Вот строптиво взвизгнула скрипка, и я вовремя поддержал капюшон. Я выучил эту мелодию до последнего аккорда. А она, как и в первый раз, спокойно присела так, чтобы наши глаза оказались на одном уровне, и, протянув руку, сказала:
– Плати.
– За что? – спокойно спросил я, как и тогда. – За мой разбитый ужин?
Подавив улыбку, она проследила мой взгляд, обращённый к неизменной разбитой миске салата и раздавленному всегдашнему жаркое, и спокойно заметила:
– А ты всё так и питаешься этой дрянью.
– По твоей милости я остался голодным.
– Я спасла твой желудок от местной отравы. Сказал бы лучше спасибо.
– В голодном теле благодарность не живёт. И кто заплатит мне за несостоявшийся ужин?
– Ты мужчина, ты заказал, ты и плати.
– Твоё место на костре, ведьма!
– Твоё тоже, – улыбнулась она, приближаясь к губам. – Ведь каждой твари по паре.
Я не остался ночевать, а тут же отправился в дорогу.
На следующий день нам не попалась по дороге ни одна гостиница. К счастью вечером повстречался цыганский табор, и перспектива ночевать впятером в диком лесу отпала. То, что цыгане потенциальные кандидаты на костёр, особо не беспокоило переодетого в бедного дворянина инквизитора. Мадрид ещё далеко, а народ здесь дальше своего забора ничего не видит.
– Будьте моими гостями, – улыбнулся цыганский барон.
– Будем, – охотно кивнула наша пятёрка. Воровать у нас нечего, а ночь предвещает быть оживленной. К тому же в песнях и пляске я, может быть, отвлекусь от своих мыслей и забуду Тахо хоть на время.
Цыгане весёлый народец, а наш барон оказался славным гостеприимным человеком, что большая редкость среди моего окружения. Мы мгновенно подружились, если таковым словом можно назвать моё хрупкое расположение к людям. Уже через час, напившись и наевшись, мы откинулись на спину и стали спорить о жизни. На сытый желудок это очень приятное и полезное занятие, к тому же оно даёт выход накопившейся за день агрессии.
Неизвестно, какими тропками, но наш разговор зашёл о музыке и танце. Хозяин вдруг сказал, что его племянница – лучшая в мире танцовщица. Да, я был зол на Тахо, но признать другую лучше, увы, не захотел. Пусть та и тварь, но лучше неё никто не танцует. Барон не выдержал, вскочил, стал активно доказывать своё, но я был непоколебим. Тогда тот не выдержал, крикнул своим цыганам:
– Позовите мою племянницу! – потом, повернувшись ко мне, упрямо зашептал: – Она чудесно танцует, вам надо видеть! У неё талант от бога!
Я раздражённо кивнул, но снова вспомнилась Тахо. Плохо. Только её мне сейчас не хватало! А ведь всё так хорошо начиналось.
Вдруг привычно захныкала бессовестная скрипка, и появилась она.
– Здравствуй, пиковый валетик, – улыбнулась роковая графиня ЭнолиЄ.
– Хороша, а? – толкнул в бок онемевшего инквизитора гордый дядя. – Моя племянница!
Так произошло знакомство с ещё одним её родственником со стороны отца. А ночью, когда все уснули, я пробрался к заветной повозке.
– Пришёл, – засмеялась она. – А я тебя ждала.
– Что ты со мной делаешь?
– Я? Это ты себя истязаешь.
– Тахо, выйди, надо поговорить.
– Нет.
– Нет?
– Нет, – повторила она. – Тебе другое надо. Если б ты хотел поговорить, то не просил бы выйти, мы и так разговариваем.
– Может, ты и вправду ведьма?
– Свой своего чует.
– Я не ведьмак!
– Тогда почему я к тебе выхожу?
И я снова согрешил. И ещё. И ещё.
А на утро едва проснулся от щекотавшего лицо лучика солнца. На поляне было пусто, табор уже ушёл. Чуть поодаль храпели слуги, а рядом лежал сломанный медный грош и записка: «Всё в мире имеет свою цену, и ты тоже». Сдавленно зарычав, я пнул забытый у ног котелок, тот загремел и попал в слуг. Те подхватились, быстро проверили вещи. Все. И философски пожав плечами, что, мол, хозяин имеет право злиться и просто так, молча стали собираться в дорогу, готовя завтрак.
