Марина Дяченко - Преемник
Тория страшилась новой боли. Её обманчивый покой походил скорее на смерть, на забальзамированный труп — только теперь действие бальзама закончилось, и её мёртвое спокойствие разлагалось само собой, как то и положено всякой мертвечине…
А спустя дней она услыхала давно забытый и потому особенно пугающий звук.
Смех. Смеялся ребёнок.
* * *Никто не остановил Луара, когда поздним вечером он явился в Университет. Чей-то взгляд неотрывно следовал за ним во время всего пути по тёмным коридорам — однако на этот раз никто не отважился встать между внуком декана Луаяна и запретным кабинетом.
Он закрыл за собой дверь и долго сидел в темноте, уронив голову на руки. Он умел запретить себе думать о человеке, которого много лет считал отцом; он научился убивать в себе запретные мысли — но не умел оборвать несвязной вереницы образов-запахов-воспоминаний-прикосновений…
Недостойно мужчины — жалеть себя. Недостойно воина… и мага, потому что он, кажется, маг…
Дощатый пол, вымытый до свежего запаха древесины; расплываются белые капли молока. Вечер и соломенная шляпа, и в шляпе — круглый свернувшийся ёж, иголки — будто семечки… Да не будет он пить твоего молока. Отпусти его, вот если бы тебя поймали…
…Слишком широкий выпад, слишком размазанный, бездарный выпад… В обеденном зале, где сдвинутые в угол стулья жались вокруг широкого стола, даже там, в этом тренировочном зале, такие выпады не прощались…
Почему он… тот… никогда не фехтовал в присутствии матери?! Мужчины обычно гордятся… Таким красивым обращением с оружием…
…Фагирра не хотел, чтобы сестра порола ребёнка.
Луар поднял голову. В окно смотрела всё та же переполовиненная луна — теперь она сделалась чуть толще. Двигаясь через силу, он встал, оставив свёрток на кресле; постоял у окна, касаясь щекой тёплой портьеры. Потом зажёг три свечи.
Страшно. Наверно, он всё-таки неполноценный колдун — иначе почему так страшно? Те маги, про которых он читал, испытывали упоение от всякой магической процедуры — а у него, Луара, подступает к горлу плотный тяжёлый ком. И всё же он делает, потому что иначе не может, иначе задохнётся…
А что чувствовал Фагирра, погребая в одной могиле обеих сестёр, брата, мать и племянников?..
…пытать своей рукой?
Свечи чуть изогнулись — три жёлтых огненных клыка. Луар длинно, со всхлипом вздохнул — и вытащил из-за пазухи медальон.
Снова — это. Светлое небо, помоги мне…
В глаза ему ударило солнце. Раскалённое солнце, раскалённые камни, место, где он никогда не бывал — горы, рыжие с белым, полдень, тени короткие и будто бархатные — лоскутки чёрной ткани…
Жарко. Такая жара… Солнце в зените, выпученный глаз посреди синего неба, а колодец далеко, внизу…
На каменной площадке под боком у скалы стоял человек. За его спиной Луар разглядел пустой горячий дворик и в глубине — дом. И странно знакомое очертание над входной дверью…
Человек был мальчиком. Лет четырнадцати. И у ног — полное ледяной воды ведро, поверхность воды колышется, едва не перехлёстываясь через край…
— Помоги мне, — попросил Луар шёпотом. Губы его сводило от напряжения.
Мальчик медленно покачал головой: «Не могу»…
— Помоги мне, — попросил Луар снова. — Ты… Луаян…
Имя помогло ему, и он повторил ещё раз, ощущая вкус каждого звука:
— Луаян…
Мальчик опустил глаза. В ведре у его ног дробилось солнце: «Не могу»…
— Но почему?! — воскликнул Луар в отчаянии. — Разве я тебе не внук? Разве я и перед тобой провинился — сын Фагирры?!
Небо над мальчиком вдруг лопнуло, как истлевшая ткань, и свернулось трубочками по краям. «Не могу»…
— Почему?!
«Потому что я страж»…
Солнце погасло, исчезли скалы и разогретый солнцем двор, Луар услышал запах земли и ощутил на лице влажные комья: «Я страж… Навеки»…
Луар зашатался. Ему показалось, что он стоит на прозрачной, как хрусталь, земле, и видит глубоко в недрах чудовищное существо, многосуставчатую смерть, воплощение Чёрного Мора — и стража у входа в темницу, седого старика, закрывающего ладонью лицо: «Не надо, малыш… Не смотри»…
Луар с криком отпрянул — и земля потеряла прозрачность, сделавшись чернее обычного, навалившись сверху, как крышка сундука.
Медальон вывалился и повис на цепочке, Луар увидел высоко над собой сводчатый потолок и в изнеможении закрыл глаза — обморок…
К сожалению, сознание не покинуло его.
По потолку всё смелее полз рассвет; простучали по коридору чьи-то шаги, и на площади тонко завёл детский голос: «Молоко-о»…
Зачем всё это, подумал лежащий Луар.
Будто идёшь по углям — и каждый новый шаг приносит новую боль.
* * *…Мальчик, гнавший через ручей крутобокую рыжую корову, удивлённо покосился на высокого седого старика, идущего вброд в то время, как рядом имелись мостки.
Старик приблизился, и мальчик струхнул: круглые глаза незнакомца истово смотрели в далёкую даль, а губы двигались, будто старик разговаривал сам с собой.
Пожилые люди часто так делают. А этот был ещё и сумасшедший — мальчик отступал, прячась за своей коровой, и напрасно, потому что незнакомец не обратил на него никакого внимания.
Он просто не увидел пастушка. Как не увидел мостков, как не видел дороги. Ноги его сами по себе мерили бесконечный путь — а мысли занимало другое, и мальчик, по счастью, никогда не узнает, что именно…
Старик шёл, глядя прямо перед собой напряжёнными остановившимися глазами.
Он очень давно не испытывал страха. Сейчас, содрогаясь и всё ускоряя торопливый шаг, он чувствовал себя более человеком, чем это было раньше. Он стар и ему нечего бояться — но он человек и он боится…
Ибо одно дело смотреть на ржавеющий медальон и отстранённо думать о судьбах мира… И совсем другое — ощущать чужой взгляд. Выжидающее присутствие. Этот знакомый язвительный смешок, раздирающий голову изнутри…
(Ты удачлив, Марран.)
Да, это одно из моих имён, подумал он яростно. Да, я удачлив… Но счастливым я не был никогда. И вообще я скоро умру. Старый дурень, болтающий сам с собой…
(Не обманывай себя, ты рехнулся значительно раньше, когда отказал мне и отказался от миссии.)
Снова смешок. Ему показалось, что, перейдя почти на бег, он всё равно не трогается с места, висит над землёй, как медуза в толще вод, и тень его, маленькая и чёрная, приклеилась к дороге…
Он заставил себя замедлить шаг. Он стиснул зубы и остановился вовсе — и увидел ручей в отдалении, гречневое поле с тучей пчёл и мальчика с рыжей коровой.
(Вот так, Руал. Прошло лишь мгновение… а ты стар. И ты больше не годишься в Привратники.)
