Константин Калбанов - Вепрь. Феникс
Вот же, гадство. Вроде и провел на корабле всего ничего, а подиж ты, привык к постоянной качке, так что теперь и не уснешь. Нет ни скрипа такелажа, ни мерного покачивания на волне, словно в колыбельке, а вполне себе твердо стоящая на грешной земле кровать, да то разрастающийся, то затихающий брех собак. Виктор в очередной раз перевернулся на другой бок и постарался отстраниться от окружающего мира, изгнав все мысли из головы, обычно это средство помогало.
Далеко за полночь он все же умудрился задремать, да видно не судьба. Кто-то аккуратно так, словно котенок заскреб в дверь. Виктор подумал даже, что ему померещилось, уж больно осторожно и тих скреблись. Спать с незапертой дверью дураков нет. Мало того, он и оружие изготовленное к бою держал при себе. Вот вроде уже ничего и нет. А нет, вот опять. Сам не зная почему, Виктор решил подыграть тому кто за дверью, правда не забыв прихватить кольты. Мало ли.
— Кто? — Став рядом с дверью и держа оружие на изготовку, поинтересовался он шепотом.
— Я.
От этого 'я', он едва не выронил из рук оружие, даже шепот, доносящийся из-за двери не смог изменить этого голоса. Не веря самому себе, он суетливо отодвинул засов и слегка толкнув дверь, сделал пару шагов назад. Дверь отворилась до конца, и тут же была закрыта, едва пропустив во внутрь легкую фигурку, в ночной рубашке, закутанную в просторную шаль. Смеяна! Она в любом наряде обворожительна и надолго приковывает взгляд, заставляя думать только о ней, а в этом…
— Не ждал? — Понурившись, едва слышно произнесла она срывающимся голосом.
— Н… Гхм. Ты как тут? Случилось чего?
— Нет. Просто…
— Понятно, — вдруг начал злиться Виктор. Спроси его, на кого направлена та злость, он не нашелся бы что ответить. Он был зол на нее, он был зол на себя и на весь белый свет в придачу. — Значится слово боярское дорогого стоит. Да только и для меня оно не пустой звук. Сказывал же, плату серебром возьму.
— Глупый. Отец небесный, какой же ты глупый, в скинулась она, жарко зашептав. — И я дурында, коли раньше в себе разобраться не смогла. Думала, что Боян моя судьба, а как тогда силы в себе нашла, сказать, так с того дня и покоя не ведаю. Люб ты мне.
— А как же Боян.
— И он люб, но вы разные и к тебе сердечко тянется, хотя и мыслю, что вместе нам не быть. Но уж одна ночь, наша и никто тебя у меня сегодня не заберет, ни дочка твоя, ни супруга покойная, кою по сей день чтишь. Мой. Сегодня мой, даже если погонишь никуда не уйду.
Последние слова она говорила уже прильнув к могучей груди и обдавая ее своим жарким дыханием. Глухо брякнули выроненные пистоли, а руки сами собой обняли податливое тело. Разверзнись сейчас под ним земля, он не выпустил бы ее. Ворвись сюда кто, и он не задумываясь убил бы любого, он был готов уничтожить весь свет, если только кто попытался бы помешать им в этот момент. Сейчас на всем белом свете для него существовало только это мгновение и ОНА, столь желанная и наконец обретенная.
***
Карета плавно покачивалась, катя по мягкой полевой дороге, вздымая за собой пыль. Благо возница особо не погонял и кони шли легкой рысью. Будь иначе, пыли было бы столько, что она забила бы все помещение и дышать было бы нечем. Впрочем, ее хватало и сейчас, поэтому время от времени раздавались чихания.
В очередной раз чихнув, Смеяна вдруг вспомнила как все же привольно путешествовать верхом. Там конечно пыли тоже в достатке, тем более, что двигаться приходится в окружении боевых холопов, но зато тебя овивает вольный ветер и самочувствие много лучше, чем в душной карете, с поднятыми окнами. Опускать их никак нельзя, иначе пыли станет не в пример больше, настолько, что не поможет и появившийся сквозняк. К тому же последний вреден для годовалого сына.
Мысль не смогла в достаточной мере задержаться на верховой езде и плавно свернула на дела насущные. Отец небесный, за что ей это? Чем она прогневала Бога, что он послал такое испытание? Все верно. Прелюбодеяние тяжкий грех и с тем ей теперь жить, до конца дней своих. Никто ей не сможет помочь, видно судьба такая.
Два дня после той ночи она жила словно сама не своя. При виде Добролюба, ее сердце начинало петь, а на щеках сам собой загорался румянец, оборачиваясь спиной она чувствовала его взгляд и от того у нее словно крылья вырастали. Когда же возвращалась в светелку где лежал Боян, на грудь наваливалась непереносимая тяжесть и сердце начинало болеть от нестерпимой боли. Кто же из них был дороже? Ответа на этот вопрос она не знала и сейчас.
К исходу второго дня в Астрани появился Угрюм. Боян словно ждал прибытия старшего брата. Ему как-то сразу полегчало. Поговорил с ним, а потом тихо отошел. В граде их теперь больше ничего не удерживало. Уже на утро, скорбная процессия двинулась в обратный путь. Сердце Смеяны при этом разрывалось на части от охватившего ее горя. Одного любимого она везла, чтобы схоронить в родовой усыпальнице, второй был жив, но и его она потеряла на всю жизнь, потому как совсем скоро он направится за океан, откуда уже не вернется.
Но беды молодой женщины на том не закончились. Угрюм, возжелал воспользоваться древним правом близкого родственника и жениться на Смеяне. Не будь у нее детей или родись дочь, то она могла и отказаться от подобной чести, но у нее был сын, потомок рода Вяткиных, Вяткин по крови и по праву. Теоретически он был наследником рода, хотя на деле такое было маловероятным. С другой стороны у Смолиных еще был жив пример того, как младший отпрыск, неожиданно оказался единственным кто мог наследовать древнему роду.
Так что по всему выходило, что Угрюм имел право взять жену своего брата и воспитать его сына. Это было совсем не обязательным и вдова могла пойти за другого, при этом сын так и остался бы Вяткиным, но старший брат, сам вдовый возжелал воспользоваться древним правом и никто ему в том не мог воспрепятствовать.
Не сказать, что Угрюм был плох, жесток или имел какой иной изъян. Нелюдим, малообщителен, даже с женой, в коей души не чаял, разговаривал так, словно слова через губу выплевывал. Но при этом они друг друга любили и жили душа в душу. В общении с детьми он преображался, дурачился и играл с ними, так что сразу и не поймешь, что это тот самый Угрюм. Этот мужчина мог быть завидной партией, вот только иначе как старшего брата мужа, она его воспринимать не могла. Но и поделать, что-либо было не в ее власти.
Вскоре карета вкатила во двор господского дома, в сельце пожалованном главой рода сыну на прокорм. Ничего у нее не было своего, только наряды, да украшения, в остальном она жила милостью свекра. У Бояна было какое-никакое жалование, но оно было скорее символическим, потому как род заботился о своих отпрысках. Нет, винить кого-то в жадности она не собиралась. Это было нормально. Владения должны были переходить по наследству к старшему сыну, единой и неделимой вотчиной, дробить их никто не собирался, так как это неизменно вело к ослаблению рода.
