Михаил Михеев - Воин и маг
— В следующий раз рекомендую говорить. Боли ты, я вижу, боишься — похоже, тебя никто и никогда всерьез не бил. Рекомендую воспользоваться моментом и получить бесценный опыт того, что чувствовали твои жертвы. Это, правда, лишь малая часть того, что они чувствовали, но ты не волнуйся — Корнелиус хорошо меня учил…
— Корнелиус? — спросила Джурайя.
— Да, Джурайя, Корнелиус. Наш старый Учитель — целый кладезь премудростей. Если ты не в курсе, он в молодости и боевым магом тоже был. Жаль, забросил это дело, а то ему бы цены не было. — И вновь обращаясь к Ценю: — Так в чем ее уникальность?
Цень вновь промолчал — не из упрямства, а просто потому, что его мутило от боли. Корбин, впрочем, воспринял это именно как упрямство.
— Ребята, стяните с него штаны. И принесите свечу — будем подогревать яйца…
— Не надо! Я все скажу! — взвизгнул Цень.
— Говори, — милостиво разрешил Корбин.
— Девочка — живой амулет. Боевой амулет. Она способна накапливать в себе колоссальную энергию. Выплеск способен сжечь целый город. Когда амулет будет полон, я смогу собрать магов Ковена… Использовать для приманки самого себя, собрать их вместе, а потом энергия выплеснется, и ей никто не сможет противостоять.
— Лихо. Одна поправочка. Ты никого не соберешь уже. Девочка, я так понимаю, должна была погибнуть?
— Да. Я не хотел этого, но иначе — никак. Энергия полностью выплеснется только в момент смерти.
Корбин вздохнул, повернулся к Джурайе:
— Ребята, снимите с нее веревки, пусть решает сама, что ей дальше делать. Нам она вреда все равно причинить не сможет. — И снова повернувшись к некроманту: — Знаешь, я считал тебя мерзавцем, а ты еще и дурак. Когда Учитель рассказал мне то же самое — я не очень поверил. Знаешь, почему? Да потому что ты сделал амулет из человека, даже не подумав, что все можно сделать проще. Джурайя, тебя попользовали, как дуру, только ради проверки глупой идеи. Помнишь взрыв в лаборатории? Это рванул экспериментальный амулет, который, будь он полностью заряжен, накопил бы энергии в разы больше, чем ты. И методы защиты от него я тоже рассчитал. Подобные игрушки когда-то были известны, я лишь восстановил древнюю технологию. Думаю, в Ковене народ тоже подобное предусмотрел, так что тебя бы просто принесли в жертву. Извини, конечно, но я хотел еще, чтобы ты услышала, для чего ты была создана, от этого урода. И знаешь, что самое смешное? Что для него все это было лишь игрой.
— То есть? — хрипло откликнулась Джурайя. — Какой игрой?
— Шахматами. Он ведь у нас шахматист — вот и играл в шахматы, используя вместо фигур живых людей. Ты у него шла, очевидно, по разряду ладьи или, может, ферзя — не знаю. Ему не ты была важна, а интересная партия. Развлекался он.
— Я не развлекался, — возмущенно забулькал некромант. — У меня Великая Цель…
И получил хлыстом по лицу.
— Ваша. Светлость, — медленно и раздельно произнес Корбин.
— Ваша светлость. У меня Великая Цель.
— Усохни, глист. Тебе слова не давали.
— Я должен воссоздать Империю. Светоч цивилизации. Не то жалкое подобие государств, в которых карликовые армии режут друг друга, а Империю! — Некроманта, похоже, несло, и даже страх не мог заткнуть ему рот.
— Я сказал молчать, дятел. Хотя… И кого бы ты посадил на трон?
— Достойнейшего…
— Себя, значит… Я прав?
— Ну, если более достойных не найдется…
— Вот так, Джуня, дедок-то у нас с манией величия. Вполне серьезно верит, что усидел бы на самом верху. А ведь на трон Империи могут найтись претенденты и подостойнее. Вот я, например. — Корбин шутовски почесал живот и скорчил глупую рожу. Потом резко посерьезнел: — А ты знаешь, почему я давным-давно не сделал то же самое? Да потому что власть — это не только и не столько привилегии, сколько огромная ответственность и тяжелейшая работа. А ты, урод, один раз попробовал добраться до власти — там, у себя на родине, схлопотал в зубы и сбежал сюда. Теперь здесь попробовать решил? Великая Цель… Да выдумал ты ее, для тебя важна была Партия и выигрыш в финале. Я не целитель, но диагноз тут поставит кто угодно. У тебя — мания величия в чистом виде. Запудрил мозги девчонке, благо она по малолетству совсем еще дура, и решил сыграть в заведомо проигрышную игру. И нарвался на меня. Я, конечно, шахматист слабый, зато по глупой башке шахматной доской могу дать влегкую. Все, скучен ты мне и неинтересен. Отдам тебя Учителю — пусть дальше он сам с тобой разбирается. Джурайя. Все, хватит заниматься ерундой. Едешь домой и, пока Корнелиус из тебя человека не сделает, чтоб из особняка — ни ногой. А то опять вляпаешься, а мне — дерьмо за тобой разгребать…
Джурайя
«Это была не обида, не разочарование, не боль… Просто мир вокруг рухнул…
Просто перестало существовать все, во что верилось раньше…
Просто я умерла, и душа покинула тело, а тело осталось, глухое, немое, неспособное чувствовать…
Просто меня предал единственный человек, которому я верила, которого вознесла на пьедестал и наделила всеми немыслимыми человеческими добродетелями…
Да лучше было действительно сдохнуть, опустошив себя до дна, зная, что отдаю жизнь за человека, который достоин этого. Я была бы счастлива НЕ ЗНАТЬ того, кто заставил меня узнать этот… это…»
— ИДИОТ! Пингвин надутый! Кто тебя просил!!! Зачем?!! Что, легче стало?! Ткнул мордой в грязь и доволен? Потешил самолюбие? Ненавижу!
«Боль накатила удушающей волной и выплеснулась в крике, я не думала, что душевная боль выкручивает суставы, душит, жжет изнутри, разрывает на части не душу, а все естество… Силы оставляли меня, единственное, чего я боялась, — это показать свою слабость этому ничтожеству, которое теперь самодовольно ухмыляется, глядя на мои жалкие и недостойные ЕГО ВАЖНЕЙШЕСТВА страдания. Уйти, уйти подальше отсюда. Куда — не важно… Уйти прямо, на твердых ногах, не оступиться, не ссутулиться. Одиночество разъедало меня изнутри. Где-то в глубине истерзанной души голос разума робко подсказывал, что виноват тот, кто предал… Но… Я ведь ничего не значила для них ОБОИХ: для человека, заменившего мне моего безвольного отца, я была лишь источником силы, средством водрузить на императорский трон свое морщинистое седалище, для второго — утробой на ножках, помехой в делах, тупой крестьянкой, путающейся под ногами и роняющей время от времени графскую честь. Я, может быть, и крестьянская выскочка, но ведь все же человек, а не вещь. Я могла умереть с чувством собственного достоинства, а не раздавленным червем у ног великих вершителей человеческих судеб, каковыми они считали себя. А в этом виноват только ОН… А я уйду и не дам им увидеть моих слез… Они этого недостойны».
