Звенья одной цепи - Иванова Вероника Евгеньевна

Они были похожи на Ньяну цветом волос и прозрачностью глаз, а ещё тенью затаённой печали на лицах. М-да, а говорила, что детей у неё нет и не было.

— Улла, Тори, кто там пришёл?

— Дяденька! — хором ответили дети, и едва ли не раньше, чем отзвучал последний слог, рядом с дверью уже стояла моя защитница, отряхивая ладони от мучной пыли.

— Идите-ка погуляйте.

— А пирожки? Пирожков хотим! — притворно заныли малыши, за что получили каждый по очереди такой же притворный подзатыльник.

— Будут вам пирожки. Если перечить тёте не станете.

Пока я раздумывал над словом «тётя», дети весело упрыгали в сад. Ньяна проследила за ними взглядом, а когда между любопытными ушами и домом оказалось достаточно большое расстояние, равнодушно спросила:

— Собираться?

Я качнул головой, что можно было принять и за «да», и за «нет». По желанию.

Вот чего проще взять и сорвать её с места, утащить невесть куда, заставить исполнять скучную и редко когда по-настоящему необходимую службу? Особенно когда знаешь: пойдёт и слова поперёк не скажет. А почему-то не хочется. Был бы на её месте, к примеру, мужик… Да хоть тот же Натти! Уж я бы всласть его погонял. В хвост и в гриву.

— Пригласишь войти?

Она посторонилась:

— Разве ж откажешь?

Если внешность Ньяны прямо-таки кричала о несоответствии склонностей женщины и требований службы, которую она вынуждена была исполнять, то дом стонал. Отчаянно. Всеми сочленениями и каждым уголком. Такого количества салфеточек, чашечек, горшочков, половичков, полотенец, занавесочек и прочих обожаемых хозяйками мелочей я не видел никогда. Они заполняли собой всё доступное пространство, но при этом не казались чрезмерными, а, наоборот, создавали впечатление, что всё в этом доме находится на своих местах. И главная обитательница — тоже. Вот на лесной поляне, с взведённым арбалетом в руке она представляла собой нелепое и пугающее зрелище. Да и сейчас, готовая выполнять любое задание, Ньяна выглядела так, будто ей предстоит путь на плаху, хотя и всеми силами старалась удержать на лице бесстрастное спокойствие перед заботами наступившего дня.

Я немного подумал, присел на лавку рядом со столом, на котором было раскатано ноздреватое ароматное тесто, и осведомился:

— С чем пирожки будут?

— С ягодами. Осенью несколько кадок замочила; так до сих пор хороши.

Осенью. Когда прежний Смотритель уже упокоился и был отправлен в последний путь искренне скорбящими дольинцами. Интересно, сколько дней после похорон понадобилось, чтобы жизнь оставшихся на земле вернулась в прежнюю колею? Думаю, немного. А когда уйду я, и вовсе времени не понадобится. Многие, наоборот, вздохнут с облегчением, опуская крышку гроба. Даже Ньяна. Но пока не подошёл срок отставки, защитница будет беречь мою жизнь пуще своей. Не зная, что именно на излёте службы, когда желанная свобода совсем близка, очень легко шагнуть в могилу…

— А мне можно будет попробовать?

— Если пожелаете.

Она всё ещё не возвращалась к своей стряпне, а стояла у двери и смотрела на меня, словно чувствуя некий подвох в моих вопросах. Впрочем, подвох на самом деле присутствовал.

Если это называется властью, то какая-то она у меня неуродившаяся. Недоношенная. Ущербная, как стареющая луна. Получается, что никто сам не придёт и не поклонится, а вместо того на поклон каждый раз иду я сам. Нет, дольинцы, конечно, не откажут. Ни в какой просьбе или пожелании. Но вот ты сначала приди, всё объясни, ещё лучше — убеди, что это тебе больше жизни необходимо, тогда и будет исполнено. А если не знаешь, чего хочешь? Остаётся только торчать на одном месте придорожным камнем и ждать, пройдёт ли мимо какой путник.

— А желать обязательно? По-соседски никак нельзя? Просто прийти, угостить?

Ньяна поджала нижнюю губу. Правда, это почти никак не сказалось на общей пухлости рта.

— Можно. Только мы с вами разве соседи?

Всё верно. Кто-то из нас хозяин, кто-то слуга. Но наши роли так перемешаны, что без кружки доброго эля не разобраться. Мне дано право приказывать, и всё же каждое моё деяние служит благу жителей Дола. Защитница вроде бы выполняет приказы, но одновременно требует и с меня праведного несения службы. Пусть требует неосознанно, но не менее красноречиво, чем прочие местные жители. Замкнутый круг какой-то. Ошейник, который стягивается на моём горле всё туже и туже. Кажется, ещё немного, и ни вдохнуть будет, ни выдохнуть.

Нет. Хватит. Надо рвать петлю, пока ещё возможно. Рвать без сомнений и сожалений.

— Ты пирожками-то занимайся, занимайся. Я мешать не буду. Разве что словом.

Ньяна, ещё недоверчиво косясь в мою сторону, вернулась к столу и принялась споро и ловко расправляться с тестом.

И какая же сволочь впихнула в это нежное женское тело ухватки воительницы? Как только додумалась? Наверняка если бы я сейчас встретился с тем сереброзвенником, то услышал бы, что он хотел совершить благое дело, пристроив бездомную сироту на непыльную работёнку. А кровь, смерть и прочие ужасы… Это ж дела житейские.

Только не для женщины, чьё призвание — дом.

— Когда, говоришь, твоя служба закончиться должна?

— Без пяти дней месяц ещё служить.

Совсем немного. Седмицей больше, седмицей меньше, кто заметит? Уверен, что в бумагах, назначивших Ньяну смотрительской защитницей, точная дата не указана. Всё равно как в отчётах почившего эрте Ловига.

— Ждёшь, наверное, не дождёшься?

Она не стала лукавить и прямо ответила:

— Жду.

Это хорошо. Хорошо, что честно, а всё остальное как раз плохо. Значит, уже душевно и телесно подготовилась. Вот только к чему? И она не знает, и я в неведении.

— А что должно случиться, когда срок закончится?

— Вам лучше знать.

Ну разумеется. Я ж Смотритель, мне же всё и всегда известно. Тьфу.

— Представь, что не знаю. Не успели мне сказать, веришь?

Ньяна отвела взгляд от теста и посмотрела на меня. С тревожной растерянностью.

— Как же не успели-то?

— А вот так. Всякое случается.

Испачканная в муке ладонь коснулась светлых волос, добавляя рукотворной седины.

— Совсем-совсем ничего не сказали?

— Ни словечка.

Ньяна тихо охнула, но промолчала, и молчание это так походило на тишину склепа, что у меня невольно начало сводить скулы. Ведь, когда надо, смелая и настырная, а тут… Хотя и я бы опешил, если бы узнал, что от вожделенной свободы меня отделяет всего один шаг, но в какую сторону его нужно сделать, никому неизвестно.

И всё же по заботам жителей Блаженного Дола решения принимаю я?

— Значит, придётся самому во всём разбираться.;

— Так вам, наверное, не ко времени это… — робко и, главное, совершенно справедливо предположила защитница.

— Ничего. Другие дела могут и в сторонке постоять.

Или полежать. Поленницей. Всё равно, пока вздохнуть свободно не смогу, проку этим делам от меня на ломаный грош.

— Ты когда с пирожками закончишь, попроси коляску снарядить. Нери знает, что это мне нужно.

И вряд ли станет упрямиться или тянуть время, потому что, когда меня нет в границах Блаженного Дола, она всё ещё вроде как здешняя безраздельная владычица. Будь её воля, отправила бы меня так далеко, как только возможно.

— Да Боженка с ними, с пирожками! — суетливо всплеснула руками Ньяна. — Я в погреб тесто спрячу, авось не прокиснет.

— Никаких погребов. — Я встал с лавки и направился к выходу. — Пирожки важнее. И дети.

Эрте Сиенн тоже подождёт. Не переломится. А пока защитница хлопочет по хозяйству, сам успею перекусить. И может быть, даже вздремнуть, если Натти в доме не застану.

— Да как же можно…

— Нам с тобой многое можно. Хотя и меньше, чем соседям.

Бумага была особой, пронизанной шёлковыми волокнами, поэтому без особых усилий и не заламываясь скручивалась свитком, чтобы храниться в футляре, лак с которого облез, наверное, ещё до моего рождения. В Сопроводительном крыле на подобных листках выдавали лишь особые предписания и только командующим персонам, а не простым исполнителям, потому я ожидал выпытать у благоговейно хранимого защитницей предмета нечто очень важное, а вместо того испытал крайнее разочарование, когда вчитался в старательно, без малейшего намёка на изящество выведенные строки.