Аркадий Застырец - Кровь и свет Галагара
Но Син Ур, с трудом одолевая настигающую его тяжесть, нахмурился и приказал:
— Пусть шестеро будут со мной, не считая советника. Стору — стоять насмерть.
И никто не посмел его ослушаться. Всего лишь полдюжины всадников охраняли, как могли, дорогую для каждого цлиянина, но, увы, быстро угасавшую жизнь по дороге из Стора в Айзур. А многие зимы спустя, вот еще и такие строки были сложены в память об этом скорбном событии:
Тайно блеснуло
ведомое черной рукой
лезвие,
Кровью Син Ура,
насытившись, прянуло прочь
подлое,
взоры затмило,
багровый поток отворив,
лезвие,
Ранило страшно
сиротством сердца храбрецов
подлое,
Но не сломило
стремительной ветви добра
лезвие,
Не утопило
огня боевого в слезах,
подлое,
Лишь притупилось,
позорное дело свершив,
лезвие,
и потеряло
обманом добытый закал,
подлое.
Случилось так, что в тот же вечер, когда привезли умирающего Син Ура, прибыл в столицу и сын его, царевич Ур Фта, сопровождаемый верными своими друзьями — чудесным Трацаром, доблестным Витязем Посоха и невидимым Кин Лакком. Был с ними и опальный крианский царевич Шан Цвар, чье имя по неведению извергалось в тот день из уст любого цлиянина вкупе с хулой и проклятьями.
Ур Фта, услыхав страшную весть, сдержал рыдания и поспешил в царские покои вместе с Трацаром, оставив других спутников своих на попечении Советника Од Лата. Опустившись на колени пред ложем Син Ура, припал он лицом к его ослабевшей руке и омыл ее горькими слезами.
— Нет, — сказал ему Трацар. — Этой раны мне не залечить. Слова она не услышит.
Вновь радость и скорбь повстречались в цлиянской столице. Вернулся царевич, живой и невредимый, но умирал великий царь, сраженный коварным врагом. Радость была отравлена скорбью, но и скорбь умерялась радостью.
Син Ур, увидав перед собой сына, просиял и вздохнул с облегчением. Тревоги оставили его сердце. Теперь он хотел одного — чтобы боль, раздиравшая грудь, поскорее утихла. И знал, какую цену придется ему за это платить.
— Прости, отец, — молвил Ур Фта сквозь слезы. — Прости, что не был я рядом и не закрыл тебя собственной грудью от вероломного удара. Его нанес тебе не Шан Цвар, а тот, кто лишь выдает себя за него. Клянусь прозрением, я покараю наглого самозванца!
— Все свершилось по слову Су Ана, — сказал на это Син Ур. — В ночь накануне твоего участия в Золовате встречался я с ним…
— И он предсказал…
Царевич умолк, не в силах произнести ужасное слово, но отец продолжал за него:
— Мою гибель? Да, сын мой. Великий Су Ан многое мне открыл. Он наказал не противиться твоему участию в поединках и не препятствовать твоему побегу из Айзура. Он запретил мне искать тебя и пытаться тебе помочь. Он сказал, ты с честью пройдешь через все испытания, и вернешься, дабы закрыть мне глаза и принять царство в тяжелый афус. И еще предупредил…
— О! Великий премудрый Су Ан! — воскликнул царевич. — Ему ведомо все в Галагаре! Но ты должен жить и вести нас к победе, великий царь!
— Знаю, ты — любящий сын. Но я должен сказать и умереть. Жить и вести цлиян к победе — отныне дело твое. Су Ан велик, но как же скрыть от тебя то, что пришлось мне услышать из его же собственных уст? Когда расставались мы на рассвете, он прощался не только со мной. Он прощался с Айзуром и открыл о себе, что вскоре вслед за мной навсегда покинет Галагар…
— На кого же он нас оставляет? — с горечью и отчаянием воскликнул царевич.
— Такова воля, которой подвластен великий Су Ан, — сказал Белобровый Син Ур, и с этими словами выдохнул славную свою душу.
Ур Фта всеми четырьмя руками обхватил его остывающее тело и безутешно зарыдал. В тот же лум легла ему на плечо знакомая рука, и он услышал голос неунывающего Трацара:
— Ведь ты разделишь свое горе со всеми, кому был дорог Великий Син Ур. Не время предаваться скорби и унынию. Защитники Стора вряд ли продержатся долго. А неприятель одновременно продвигается к Фатару. Цлиянский флот разделился и отошел в заливы, чтобы в бухтах прикрыть Укбат и Каллар от натиска бесчисленных крианских кораблей…
— Ты прав, мой верный Трацар, — выпрямившись и отдавая адлигалу, сказал царевич. — Я прикажу немедленно начинать похоронный обряд. Ночь впереди, и ее нам хватит, чтобы проститься с великим царем. А наутро мы выступаем в поход.
— Положись на меня, государь. Я отдам все необходимые распоряжения, — срывающимся голосом произнес советник Од Лат, почтительно склонившись на пороге царских покоев.
— Государь? — растерянно повторил Ур Фта.
— Да, — подтвердил Трацар. — Ты больше не царевич. Ты — царь в пределах Цли, как ни горько тебе это слышать. И с первого дня своего царствования должен будешь приложить сверхагарские усилия, чтобы доказать: величие твоего отца не уплывет с его телом в атановом клузе, ибо ты унаследовал его в полной мере.
До половины ночи нескончаемым потоком стремились айзурцы с факелами в руках к небольшой площади возле царского дворца. Там на возвышении освещенный огнями лежал великий царь Син Ур Белобровый, уснувший вечным сном. Он был облачен в парадные доспехи, украшенные золотыми зарослями по черному полю. В правую руку вложили ему грозный меч по имени Суизум с обнаженным пламенеющим клинком, в левую — шлем с ажурными серебряными плавниками, словно выросшими из висков, и устрашающей личиной. Его длинные седые кудри были расчесаны, как полагается, на три стороны, его лик был чист и светел. Мертвый царь застыл в величественном безмолвии, но его призыв — не щадя жизни, стоять за цлиянские земли — ведом был сердцу каждого цлиянина, и здесь, в Айзуре, и далеко за его пределами. Вняв предсмертному зову царя, суровые арфанги вели за собою войска берегами великих цлиянских рек Равизы, Лаины и Асиалы. Грозная дюжина Ивора уже в эту ночь пришла под стены столицы, и вместе с айзурцами иворцы оплакивали всеми любимого государя. Не поскупились, снаряжая войска, города надежного Юга — Гатор Холтийский, Мигла, Саин и Глион. В их кузницах ковалась могучая преграда новому крианскому нашествию.
Героям Буйного луга ведомо было, что на сей раз победу вырвать будет гораздо труднее, но бодрости они не теряли. Даже в Айзуре унылые вопли плакальщиц то и дело прерывались звоном оружия и словами воинственных клятв. Даже в те лумы, когда тело царя переложили в нагруженный клуз, воздали самые последние почести, заколотили его широкой атановой доской и спустили в неспешный поток Айзы, даже тогда слезы в глазах воинов вспыхивали и закипали от жаркого рвения к битве.
