Питер Дэвид - Сэр Невпопад и Золотой Город
Мои солдаты встретили их лицом к лицу, и я был в первых рядах. В этот раз я не стал прятаться. Я встретил атаку пешим, потому что хоть я и был неуязвим, но моя могучая кобыла таковой не являлась, и мне не хотелось без необходимости терять ее под ударами врагов.
Я был впереди своих войск на добрых пятьдесят футов, так чтобы солдаты из Тридевятой степи тут же кинулись ко мне, решив, что я стану легкой добычей. Однако они не стали кидаться. Вперед они выпустили лучников. Надо отдать должное их мастерству — не так-то легко стрелять из лука на ходу, но у них это хорошо получалось. Желая задать мне, а значит, и моим войскам хороший урок, они стали в меня стрелять и через несколько секунд превратили меня в подушку для булавок.
Я остановился.
Тридевятцы остановились.
Мои солдаты остановились тоже.
Само время замерло, пока я просто стоял и рассматривал себя, всего утыканного стрелами. А потом спокойно, демонстративно я начал выдергивать их из себя одну за другой — и не было ни крови, ни ран.
Вскоре я стоял, держа в руке стрелы, а тридевятцы отступали в паническом ужасе. Наверное, они пожалели, что казнили гвардейцев Сулимана — те, похоже, знали, о чем говорили. Я потряс стрелами над головой, вызывающе крикнул, бросил их на землю — больше ничего не потребовалось, чтобы спустить курок яростной атаки моих солдат. Тридевятцы попытались сосредоточить силы, возродить боевой дух, но они были так обескуражены тем, что увидели, что чувство безнадежности овладело ими. Моим людям только этого и надо было. Лучники тридевятцев попытались отстреливаться, но даже они, наиболее собранные из наших противников, были так потрясены увиденным, что большинство их стрел либо ушли мимо цели, либо были отражены щитами моих солдат.
Мои воины были повсюду — они давили всякое сопротивление, а я был в самой гуще. Мой меч рубил направо и налево, убивая и раня противников, и моя кровь пела песню смерти… которая, скажу я вам, звучит примерно так:
"Смерть смерть смерть смерть смерть смерть смерть ла ла ла смерть…"
Земля пропиталась кровью, но удивительно, как мало потеряли крови мои люди, а вскоре противники бежали. Мы погнались за ними, преследуя их по равнинам Тридевятой степи. Мы зарубили столько сильных мужчин, сколько могли достать, а слабых брали в плен, чтобы сделать из них рабов и носильщиков. Слабые, конечно, не протянут так долго, как протянули бы сильные но ими легче управлять, а как только они перестанут приносить пользу, мы избавимся от них и заведем себе новых.
Победив главную армию, мы получили все города Тридевятой степи.
И взяли их.
Кое-какое сопротивление было, но не крепкое, поскольку тридевятцы надеялись, что нас остановит их армия. Они ошиблись и теперь расплачивались за это.
Мои люди ворвались в самый большой город, охотно предаваясь всем тем забавам, которые так популярны среди захватчиков. Я отправил Кабаньего Клыка, Охлада и Того Парня повеселиться тоже, так как был уверен в собственной неуязвимости и не нуждался в защите. И они приняли мое предложение не мешкая, так как видели, что я и сам могу за себя постоять.
Город был красивый, ладный — высокие сияющие башни резко контрастировали с маленькими домиками, невысоко поднимавшимися над землей. Я догадался, что большинство башен были храмами. Жители Тридевятой явно были людьми набожными, для себя оставляли малые блага, а все силы посвящали храмам своих богов. Хорошо же им это помогло!
Я смотрел на пламя, выбивавшееся из башен, заполнявшее воздух черным дымом, слушал, как в ответ на крики раздается грубый хохот, и думал: "Это не война. Война — варварская затея, убийство невинных. А это… это — произведение искусства. Мы не простые завоеватели. Мы — художники завоеваний".
Кровь стучала у меня в голове, толкала меня вперед. Кожа зудела, я едва мог устоять на месте. Мне хотелось присоединиться к своим ребятам. Более того, мне хотелось художественного самовыражения. Но я не знал, куда пойти и с чего начать. Не то чтобы совесть меня останавливала, я давно про нее забыл. Я просто не знал, куда свернуть и что выбрать.
— Уходи отсюда!
Я повернул голову и увидел, что на пороге маленького домика стоит разъяренный мальчик и размахивает маленьким ножиком. Ему было не больше десяти лет, но сегодня он, без сомнения, видел немало смертей и крови — на всю жизнь хватит. У него была только одна рука — правая, — и видно было, как под курткой мотается культя вместо левой. Занятный врожденный порок. Да и какое мне дело?
Зато мне было дело до аппетитной бабенки, которая со страшно встревоженным видом вдруг появилась рядом с мальчиком.
— Иди домой! — велела она ему и, подняв глаза, заметила, что я на нее смотрю.
Да, соблазнительная. Наверное, это сестра мальчишки, старше его лет на десять — разница значительная. Гибкая, стройная, с округлыми бедрами, с лицом, может, и не классически красивым, но все же достаточно привлекательным, насколько я мог видеть. Черные волосы падали ей на глаза. Она дернула мальчика за руку и захлопнула дверь.
Леди Кейт была от меня далеко, мне же хотелось поразвлечься.
В холодном свете прошедших лет все это кажется невероятным. Мне надо было бы сравнить себя с мальчиком, вспомнить о собственных страхах, о том, как яростно и беспомощно я пытался защищать от грубых незваных гостей самую дорогую мне женщину — мою матушку. И конечно, такие мысли, как "Да что он о себе думает", или "Как он смеет", или "Я покажу этому засранцу", или "А с ней славно можно поразвлечься", никак не могли прийти мне в голову, разве только в самый потайной уголок, откуда они бы никогда не вышли на свет.
Но я должен со всей ясностью заявить, что, пока я был мироначальником Победа, ничего нормального во мне не было.
Несколько широких шагов привели меня к двери, которую я яростно пнул. Дверь дрогнула, но устояла, а внутри раздался испуганный вскрик. Потом послышалось:
— Ты что, привлек его внимание?
Я пнул дверь еще раз и еще, и наконец самодельный замок сломался и она распахнулась.
Я вошел в очень просто обставленную комнату — так, какая-то скудная мебель да огонь в камине. Молодая женщина вскрикнула и отшатнулась в дальний конец комнаты, словно стараясь спрятаться от меня.
Мальчик же прятаться и не думал. Он подбежал к очагу, схватил тлеющее полено, крепко держа его за тот конец, который еще не успел загореться. Другой конец, которым он сейчас размахивал, наоборот, горел очень хорошо. Мальчик встал между мной и девушкой и, размахивая своим самодельным факелом, отважно крикнул:
— Не подходи к моей сестре!
— Мальчик, ты меня привлек своей показной храбростью. Так что тебе некого винить, кроме самого себя. А теперь отойди, — резко велел я. — Беги, а не то я привяжу тебя к стулу и заставлю смотреть.
