Александр Бушков - Колдунья
Что-то резко дернуло ее, переворачивая вверх ногами, — и тут же некая мощная сила поволокла в сторону, к дому на противоположной стороне улицы. Это оказалось настолько неожиданно, что Ольга растерялась ненадолго — и какое-то время так и летела ногами вперед, увлекаемая чужой волей… да нет, не волей, а чем-то вроде зеленовато светящейся нити, обвившейся вокруг ее правого сапожка и тянувшейся к окну верхнего этажа, где она уже различала какое-то шевеление…
В окне маячили, теснились какие-то черные, скрюченные фигуры с горящими алыми глазками, уже доносился пронзительный писк, нечто вроде азартного лопотания, она рассмотрела, что алые глазки-бусинки сверкают словно бы из переплетения спутанной шерсти, не позволяющей рассмотреть лица… Или морды?
Окно и черные мохнатые силуэты, гомонящие, пищащие, были совсем близко, можно было рассмотреть, что комната за их спинами залита призрачно-синим светом и там колышутся столь уродливые, корявые, отвратные тени, что не хотелось даже думать о тех существах, которые могли их отбрасывать…
Ольга перевернулась в воздухе головой к окну, обеими руками схватила то, что представлялось светящейся нитью, рванула… Ладони обожгла резкая боль, но ее уже не тащили, как попавшегося на крючок пескаря, она остановилась в воздухе…
Еще одно усилие — и светящаяся нить лопнула с неприятным треском, обрывок ее соскользнул с голенища сапога, а другой, длинный конец с невероятной скоростью скрылся в окне. Ольга успела еще заметить, как черные задом полетели в глубь комнаты — будто оборвался канат, который они изо всех сил тянули…
Но больше она ничего не увидела — извернулась, взмыла над крышами и что есть духу припустила прочь — кто знает, какие еще сюрпризы способна против нее употребить эта неизвестная нечисть…
Сделав круг, чтобы сориентироваться, Ольга решительно повернула в сторону княжеского особняка — положительно ночные прогулки над городом все более напоминали путешествие по кишащим опасностями и дикими зверями экзотическим странам. Пожалуй, от них следовало отказаться, все равно ничего приятного они не приносят…
На обратном пути ее никто более не побеспокоил, но все равно впечатления остались самые неприятные: на здешней «иной стороне» она определенно была чужаком, к которому не питали никаких дружеских чувств…
Глава шестнадцатая
Картель
Ольга — точнее, корнет Ярчевский — вошла в прихожую. И, как было уже не в первый раз, убедилась, что теперь в этом доме корнет пользуется небывалым уважением: сонный Семен, едва ее завидев, каким-то чудом стряхнул сонную апатию и чуть ли не бегом помчался впереди, открывая двери, бормоча что-то в том смысле, что для господина корнета барин всегда дома, пусть и в ночь-полночь…
А там и хозяин кинулся навстречу, героическими усилиями воли удерживаясь от того, чтобы не выпалить мучивший его вопрос. Дабы не томить его, Ольга сразу вынула маленький конверт (надушенный, разумеется, запечатанный красной сургучной печатью, маленькой и изящной) и, подмигнув, вручила Алексею Сергеевичу.
— Судя по тому, с каким лицом особа письмо мне передавала, дела ваши идут более чем успешно…
Выхватив у нее конверт, Алексей Сергеевич с треском его распечатал, так что крошки сургуча разлетелись во все стороны, потом, не обращая уже внимания на корнета, отвернулся к окну и стал читать. Ольга деликатности ради отвела глаза, что было, конечно же, смешно, поскольку кто-кто, а уж она прекрасно знала, что недавно написала…
В приоткрывшуюся дверь осторожно просунулся Семен и унылым шепотом сообщил:
— Господин ротмистр Топорков изволят ломиться…
— Пусть подождет немного! — распорядился хозяин, не отрываясь от письма. — На пороге лежи, только задержи на пару минут!
Ольга не сомневалась, что письмо он перечитывает раз в третий — как-никак там было всего семь строчек, не более того. Выждав удобный момент, поинтересовалась:
— Ну как, прав я был насчет хороших новостей? У вас, друг мой, лицо стало совершенно дурацкое, а это неспроста, по своему опыту знаю…
Вместо ответа Алексей Сергеевич, оглушительно топоча домашними туфлями, исполнил вокруг стола несколько антраша мазурки, потом рухнул в кресло со столь блаженно-идиотским лицом, что Ольга фыркнула в кулак.
И спросила громко:
— Неужели — свидание?
— Именно, — ответил поэт, с блаженной улыбкой таращась в потолок. — Нынче же вечером… Корнет, вы и не представляете, как я вам благодарен! У вас легкая рука…
— Ну при чем тут я? — скромно сказала Ольга. — Коли вы ей нравитесь…
Судя по виду Алексея Сергеевича, он готов был совершить еще немало свойственных влюбленному глупостей в хорошем стиле этого столетия, как-то: покрыть письмо страстными лобзаньями, произнести вдохновенный монолог о своих чувствах, броситься корнету на шею со словами искренней благодарности. Таков уж был стиль эпохи, и Ольга приготовилась к неизбежному.
Однако ее избавило от излишне романтической сцены новое появление Семена, который на сей раз не голову в приотворенную дверь просовывал, а вошел, пусть и с некоторой опаской, помялся и изрек:
— Там двое офицеров к вашей милости…
— Я же сказал: задержи Топоркова!
— Так я не про Василь Денисыча… Другие два офицера, незнакомые, требуют вашу милость немедленно, по неотложному делу, суровые оба, и вид такой, словно драться готовы…
— Ладно, проси, дурак… — недовольно сказал хозяин.
Послышалось звяканье шпор, и вошли два офицера, четко печатая шаг, словно на плацу. Один, к некоторому Ольгиному изумлению, оказался тем самым кавалергардом, что вчера на вечеринке у камергера громче всех кричал о свержении тирана. Второго, ничем не примечательного поручика конногвардейцев, она видела впервые в жизни.
Вид у них и впрямь был суровый, хмурый, неприветливый, и держались оба до неприличия чопорно, настолько, что даже смотрели исключительно перед собой, как куклы, избегая лишний раз бросить взгляд по сторонам.
Они церемонным шагом прошли в кабинет и остановились посредине комнаты с видом людей, которые умрут, но больше и шагу не сделают.
— Чем обязан, господа? — спросил Алексей Сергеевич сухо — он, без сомнения, тоже отметил странности в поведении незваных гостей.
Кавалергард отчеканил:
— Милостивый государь! Я явился вам сообщить, что небезызвестный вам поручик Крюков считает себя несказанно оскорбленным вашей недавней эпиграммой, начинающейся со строк: «А ты, суровых правил турок…» Поскольку вы, вне всякого сомнения, ставили целью нанести поручику умышленное оскорбление, он поручил нам передать вам вызов…
