Макс Фрай - Энциклопедия мифов. Подлинная история Макса Фрая, автора и персонажа. Том 2. К-Я
– Спасибо, – говорит. – Денек у меня сегодня начался – не приведи господи. А у вас тут не то реанимация, не то служба спасения.
– А то! Коллеги Чип и Дэйл задержались на вызове. Просили кланяться…
– Ой, а вы тоже любите мультики? – оживляется Лидочка.
– Ага. Причем не избирательно, а все подряд. Какие вижу, те и люблю. Хоть диснеевские, хоть Ханну с Барбарой, хоть японцев, хоть нашу Студию «Пилот»…
– А «Ежика в тумане»? – Она глядит на меня почти умоляюще.
– И «Сказку сказок» тоже.
– И про Винни Пуха?
– И про капитана Врунгеля.
– И Простоквашино?
– Вау! Но тогда уже и «Тайна третьей планеты». Про Алису…
– А помните, был такой сериал про казаков?
– Поди забудь… А «Пластилиновая ворона»?!
– Ой! – Лидочка от избытка чувств прижимает ладошки к щекам. – Такая прелесть! Но все-таки самые лучшие пластилиновые мультики делает англичанин Ник Парк. Я в отпуске за границей видела один из фильмов про человечка Уоллеса и собаку Громмита, а там, если я не ошибаюсь, целый сериал… Попадется – обязательно посмотрите[11]. А не попадется само, разыщите, не пожалеете!
С воодушевлением трясу головой. В настоящий момент я и правда верю, что важнейшим из дел отныне станет для меня охота за фильмами разрекламированного англичанина, благо фамилию «Парк» запомнить несложно…
Наконец, обменявшись названиями любимых мультиков, мы успокаиваемся. Беремся за остывающий кофе.
– Знаете, – вдруг улыбается Лидочка, – я только сейчас поняла, что очень давно не говорила на такую тему со взрослыми. Разве что с племянниками, благо у меня их целых три штуки. Но старшему уже четырнадцать, и он понемногу начинает воротить от нас свой конопатый нос. Важничает. Ну как же: взрослый совсем… Но смотреть – пока смотрит.
– Да ну, конечно, все смотрят мультики… Или почти все. Просто взрослые обычно стесняются признаться, что это зрелище повергает их в младенческий восторг.
– Пожалуй, так. Я и сама обычно стесняюсь признаваться в подобных вещах. Не только в любви к мультикам… Например, у меня есть фотография, которую я никому не показываю. Она сделана в Московском зоопарке. Я там стою с рыжим зайцекроликом на руках.
– Именно с «зайцекроликом»?!
– А я не знаю точно, заяц он или кролик. Зверь себе и зверь… Живет в зоопарке, торгует телом: его за деньги можно взять на руки, потискать, погладить.
– Типичная проституция! – смеюсь.
– Ну да… А за дополнительную плату можно с ним сфотографироваться. Вот и я сфотографировалась. А фотку спрятала. Никому не показываю.
– Слишком рискованный снимок вышел? – веселюсь. – Заяц там голый и в черных чулках?
– Да нет, – хмурится Лидочка. – Заяц-то нормальный. Упитанный, ушастый, пушистый такой мордоворот… Просто фэйс мой на фотографии какой-то уж чересчур умильный. Счастливая такая рожица получилась, детская почти… Не каждый ведь день с зайцами-кроликами обжиматься доводится. И вдруг в руках зверушка нежная, сердечко бьется, лапки дрыгаются, пух подбородок щекочет… Ох! Лучше бы уж с голой задницей меня в публичном месте застукали, честное слово! – почти сердито добавляет она.
Тон ее столь серьезен, что мне даже в голову не приходит идея развить столь благодатную тему. Теоретически говоря, Лидочка с голой задницей, да в общественном месте – это должно быть круто. Но я лишь сдержанно киваю:
– Понимаю.
Она недоверчиво смотрит на меня.
– Правда, правда, понимаю. Задница – это ничего, дело житейское, задница у всех есть, и всякий может быть застукан с нею наперевес. Но вот улыбка беззащитная, зайчик на руках, прочие сюси-пуси – срам, да и только! Никому не покажем, никогда, ни за что! Так?
– Примерно, – вздыхает Лидочка. – Что же получается? Мы хотим казаться хуже, чем мы есть?
– Да нет, пожалуй. Это не совсем точно. Ничего такого мы не «хотим». Просто стесняемся…
– Стесняемся не показаться хуже, чем мы есть, да?
– Вот. Это уже точная формулировка.
– Еще бы! Мы все как-то вдруг синхронно уяснили, что следует прикидываться умненькими, ироничными, расчетливыми, хладнокровными тварюшками. Но ведь… Мы не совсем такие?
– Мы совсем не такие, ясен пень. Мы – нежные, сентиментальные, чувствительные, недолговечные комочки органики. Мы – страшно сказать! – добрые и хорошие. Признаваться в этом чрезвычайно, неописуемо стыдно. Поэтому мы стараемся не выдать себя даже в мелочах. А совершив оплошность, сгораем со стыда, отворачиваемся к стене, губы – в кровь, зубы – в крошку. Непереносимо!
Ц
126. Цан-цзе
Имел четыре глаза <…> – символ особой прозорливости.
– Вы очень правильно говорите, – изумленно вздыхает Лидочка. – В точности, как я сама в глубине души всегда…
От полноты чувств она умолкает. А я иду на кухню варить новую порцию кофе. Не объяснять же девушке, что ей только что выпала чудесная возможность побеседовать с собой. Просто некоторые реплики озвучивались моими устами. Оказывается, я еще и это могу: быть идеальным собеседником. Помогать человеку договориться с самим собой. Забавная способность. Надо будет иметь ее в виду. А что касается фотоаппарата… Пожалуй, сейчас он мне не понадобится. Есть, оказывается, и иные способы переходить зыбкую, вертлявую границу между весьма условными понятиями «я» и «другой».
127. Цвицв
Нарты <…> пустили его в качестве стрелы из лука…
Лидочке после наших задушевных откровений, очевидно, стало неловко. Во всяком случае, она отказывается от кофе: дескать, и так уже всюду опоздала; забирает мои документы и поспешно прощается, избегая смотреть мне в глаза. Говорит, виза, скорее всего, будет дня через три. Вот и славно: три дня – это куда меньше, чем вечность. Пережду как-нибудь. Да и дело мне найдется.
За это самое дело и принимаюсь, как только закрылась дверь за моей гостьей. Включаю свой компьютер. Один за другим уничтожаю файлы – запароленные и обычные, все подряд. Стираю их, не читая. Все это, возможно, чрезвычайно интересные, но уже ненужные, излишние подробности. Мне, конечно, любопытно, но…
Но.
Обойдусь. Куда полезней помнить, что я не знаю о себе почти ничего. И иметь в виду, что всякая полезная информация почти сразу утрачивает актуальность. Все слишком быстро меняется: я… и не только я. Вообще все.
Недрогнувшей рукой очищаю «корзину». Где-то я слышал, будто даже такие, дважды уничтоженные, файлы поддаются восстановлению, но тут уж придется довериться судьбе, в надежде, что она не допустит к моему компьютеру мастера соответствующей квалификации. В любом случае, я не знаю, что еще можно сделать. Для меня, болвана необразованного, компьютер – просто очень удобная пишущая машинка. Не более того.
