Нил Гейман - Дети Ананси
Раз, два, три… рывок!
И шест поддался и шевельнулся у него под руками.
Еще рывок, и он вышел из земли — так же легко, как выходил меч из камня.
Подтянув к себе веревки, он схватил его за конец. Шест был футов трех высотой. Один его конец был заострен — чтобы легче вбить в землю. Онемевшими пальцами Паук стащил с рук петли, которые теперь бесполезно повисли у него на запястьях. Он взвесил шест в правой руке. Подойдет. И вдруг понял, что за ним наблюдают. Наблюдают уже давно, как кошка за мышкиной норкой.
Зверь явился в тишине или почти полной тишине, подобрался, как тень облака. Паук успел разглядеть лишь нетерпеливо бьющий по бокам хвост. В противном случае его можно было принять за статую или за гору песка, которую причудливая игра теней превратила вдруг в чудовищную кошку, ведь шкура у него была цвета песка, а немигающие глаза — зелени моря посреди зимы. И у него была широкая, жестокая морда пантеры. На островах всех крупных кошек называют Тигр. А сейчас перед Пауком стояло воплощение всех крупных кошек, только крупнее, злее и опаснее.
Колени Паука все еще были спутаны, и он едва мог передвигаться. Кисти рук и ступни словно бы покалывало тысячью иголок. Он стал прыгать с ноги на ногу и попытался изобразить, будто делает это намеренно, будто это какой-то устрашающий танец, а не потому, что больно стоять.
Ему хотелось присесть и развязать веревку на коленях, но он не решался отвести глаз от зверя.
Шест был тяжелым и толстым, но слишком коротким, чтобы послужить копьем, слишком большим и неудобным, чтобы бросать как дротик. Паук держал его за заостренный конец и сейчас намеренно отвел взгляд, посмотрел на море, старательно не глядя на то место, где застыл хищник, и полагаясь на периферийное зрение.
Что она сказала? «Ты станешь блеять. Ты станешь скулить. Твой страх привлечет его».
Паук заскулил. Потом заблеял, как подраненный козлик, откормленный, потерявшийся и одинокий козлик.
Мазок песчаного, доля секунды, за которую и не распознать даже несущихся на него зубов и когтей. Паук замахнулся шестом, как бейсбольной битой, замахнулся изо всех сил и почувствовал, как с удовлетворительным, влажным стуком его оружие соприкоснулось с носом хищника.
Тигр застыл, уставился на него так, словно не верил собственным глазам, а после издал горловой звук, вопросительный рык, и ушел на негнущихся ногах туда, откуда явился, ушел в кусты с таким видом, точно его ждут на заранее условленной встрече, от которой — жаль, но никак не отвертеться.
Паук посмотрел ему вслед.
Потом сел и распутал веревки на ногах.
И нетвердым шагом отправился по краю скалы. Тропинка вилась, уходя вниз под слабым уклоном, вскоре ее пересек ручей, падавший с обрыва мерцающим на солнце водопадиком. Опустившись на колени, Паук сложил руки лодочкой и стал пить прозрачную холодную воду.
Потом начал собирать камни. Хорошие, надежные камни размером с кулак. Их он складывал в кучку, как снежки.
— Ты почти ничего не ела, — сказала Рози.
— Лучше ты поешь. Тебе нужно сохранять силы, — ответила мама. — Я съела немного сыру. Этого хватит.
В леднике для мяса было холодно и темно. И не той темнотой, к которой могут привыкнуть глаза. Света не было вообще никакого. Рози обошла ледник по периметру, ведя пальцами по побелке, по влажной скале, по осыпающемуся кирпичу: искала хоть что-нибудь полезное и не нашла ничего.
— Раньше ты ела, — сказала Рози. — Когда папа был жив.
— Твой отец тоже ел, — возразила мама. — И посмотри, к чему это привело? К инфаркту в пятьдесят один год. Что это за мир?
— Но он же любил еду.
— Он все любил, — горько отозвалась мама. — Любил еду, любил людей, любил свою дочь. Любил готовить. Любил меня. И что ему это дало? Только раннюю смерть. Нельзя постоянно любить все подряд. Я же тебе говорила.
— Да, — согласилась Рози. — Наверное, говорила.
Она пошла на звук маминого голоса, держа руку перед собой, чтобы не наткнуться лбом на какую-нибудь висящую посреди ледника ржавую цепь. Найдя костлявое плечо матери, она обняла ее.
— Я не боюсь, — сказала в темноте Рози.
— Тогда ты сошла с ума.
Отпустив мать, Рози снова вышла на середину помещения. Раздался внезапный треск. С потолка посыпались пыль и рассохшаяся штукатурка.
— Рози? Что ты делаешь?
— Раскачиваю цепь.
— Будь осторожна. Если крепеж не выдержит, ты и ахнуть не успеешь, как окажешься на полу с проломленной головой.
Не услышав ответа дочери, миссис Ной сказала:
— Я же говорила, ты сошла с ума.
— Нет, — возразила Рози. — Не сошла. Просто перестала бояться.
Где-то в доме наверху хлопнула дверь.
— Синяя Борода вернулся, — сказала мама Рози.
— Знаю. Я слышала, — ответила Рози. — И все равно не боюсь.
Люди все хлопали Толстого Чарли по спине и покупали ему коктейли с зонтиками. В дополнение к тому пришлось взять пять визиток у людей из мира музыки, продюсеров и агентов, приехавших на остров ради фестиваля.
Все в зале ему улыбались. Он обнимал Дейзи за плечи и чувствовал, как ее бьет дрожь. Привстав на цыпочки и поднеся губы к самому уху Чарли, она прошептала:
— Ты совершенно сумасшедший. Тебе это говорили?
— Но ведь сработало.
Она только поглядела на него.
— Ты полон сюрпризов.
— Пошли, — ответил он. — Мы еще не закончили. — И направился к метрдотелю. — Прощу прощения… Тут была одна женщина. Когда я пел, она вошла, налила себе кофе из кофейника вон там, у бара. Куда она делась?
Метрдотель недоуменно пожала плечами.
— Не знаю…
— Нет, знаете, — не отступал Толстый Чарли.
Он чувствовал себя на коне. Он знал, что очень скоро вновь станет самим собой, но сейчас ему все по плечу: он ведь спел перед аудиторией, и ему это понравилось. Он рискнул, чтобы спасти жизнь Дейзи и свою собственную, и у него получились и песня, и спасение. Все дело в песне: пока он пел, ему все стало совершенно ясно. И до сих пор было ясно. Он направился по коридору, и Дейзи с метрдотелем потянулись следом.
— Как вас зовут? — спросил он метрдотеля.
— Кларисса.
— Очень приятно, Кларисса. Как ваша фамилия?
— Наверное, нам нужно вызвать полицию, Чарли, — вмешалась Дейзи.
— Через минуту. Кларисса. А как дальше?
— Хигглер.
— И кем вы приходитесь Бенджамину? Консьержу?
— Он мой брат.
— И кем именно вы приходитесь миссис Хигглер? Каллианне Хигглер?
— Они мои племянники, Толстый Чарли, — сказала из вестибюля миссис Хигглер. — И вообще, думаю, сейчас лучше послушаться твоей невесты и поговорить с полицией. Как по-твоему?
