Тени Шаттенбурга - Луженский Денис
– А если вмешаешься?
«Возможно, тогда я умру, – подумал странник, с удивлением взвешивая на весах рассудка непривычную мысль. – Даже если выйдет убедить их действовать сообща, мои шансы уцелеть при следующей встрече с Тенью…»
Оценить шансы никак не выходило. Слишком мало он знал о воргах, и взять нужное знание было неоткуда.
– Все, кто собрался здесь, пришли сюда не случайно, – произнес он с уверенностью, которой не испытывал; спасибо пси-облику, по лицу его невозможно прочесть правду. – Вместе мы справимся.
– Не хочу даже гадать, чего мне это будет стоить, – проворчала баронесса и со вздохом опустила глаза. – Хорошо, Перегрин, я позволю тебе рассказать им… что ты там про меня знаешь. Но заклинаю: если они решат, будто я чудовище…
Женщина вскинула голову, взгляд ее полыхнул золотым огнем. Ни к чему было умение видеть чужие мысли, чтобы прочесть в этом взгляде:
«Если он так решит… Не прощу!»
Сомнения, сомнения… Куда деться от сомнений? Куда убежать от себя? Она повидала на этом свете больше, чем любая из женщин… Но что у нее было? Никого не подпустила слишком близко, ни с кем не рискнула сойтись, нет мужа, нет детей…
Ульрика отчаянно хотела жить. Ее до дрожи пугало небытие, пугало то, что ожидало там, за гранью. Не само пекло, куда, несомненно, попадет ее проклятая душа, но возможность оказаться в адском котле, так и не испытав… счастья. Обыкновенного женского счастья, доступного даже простой крестьянке. Хоть короткого, хоть на час.
Слова чужака встревожили, смутили надеждой. Когда вышла из библиотеки, сердце буйно стучало в груди. Она так долго запрещала себе надеяться…
Шорох за спиной. Кто-то выступил из сумрака под лестницей, и это почти беззвучное движение заставило женщину остановиться на полушаге.
– Почему он здесь?
Ульрика медленно обернулась, глянула на Марека. Коридор не освещали лампы, но для глаз дикаря темнота, очевидно, была небольшой помехой. Впрочем, как и для глаз баронессы. Между тем тон, каким молодой Клыкач задал свой вопрос, ей не понравился.
– О ком ты говоришь?
– Ты знаешь!
– Не забывайся, щенок.
Марек заворчал – низко, угрожающе. Впрочем, его ярость все еще пребывала в узде, и он выговорил хоть тяжело, с трудом, но почти спокойно:
– Тот человек… называет себя Микаэлем.
Не без удивления баронесса вспомнила сильного, уверенного в себе мужчину, судя по повадкам – опытного и умелого воина. А еще вспомнила, как бывалый воин трогательно опекал раненого мальчишку по имени Кристиан.
– Так вот кто твой кровник, – произнесла Ульрика тихо и задумчиво.
Огонь в глазах Марека вспыхнул с новой силой; мотнув головой, юноша прорычал:
– Почему он здесь?!
Женщина нахмурилась. Промелькнувшее на ее лице сочувствие сменилось маской суровой непреклонности.
– Ты не тронешь его в этих стенах.
– Я в своем праве! – Клыкач шагнул вперед и пригнулся, словно собираясь прыгнуть на хозяйку Йегерсдорфа, но баронесса даже не пошевелилась.
– Твоего права на месть никто не оспаривает, Марек, но, пока этот Микаэль ест за моим столом, ты с его головы даже волоса не сорвешь.
Рычание… Утробное, угрожающее – слишком непривычное для человечьей глотки. Так рычит матерый волк, нагнетая в тело первобытную звериную ярость.
– Глупый щенок, – гнев Ульрики не полыхал, но был тверд и холоден, как вековой лед. – Не смей мне грозить в моем собственном доме. Законы – вот то, что отличает нас от бездушных тварей. И разве твое племя не признавало жизнь гостя священной?
Рычание не оборвалось, но медленно стихло, будто втянулось в горло взъерошенного парня. Марек отступил на шаг, и, когда снова заговорил, в голосе была лишь обида:
– Закон… Сегодня ты делишь с ним хлеб, а завтра он поднимет на тебя сталь. В городах по такому закону все живут. Попомнишь свою слабость, да поздно будет.
– Месть тебя ослепляет, – сказала женщина с досадой, – ты не видишь дальше собственного носа. Сейчас плохое время, чтобы резать друг другу глотки.
– Он мой враг! – рявкнул Марек, но это не было новой вспышкой звериной ярости – обычная злость. Человеческая.
– Когда лес горит, волки и лоси спасаются вместе.
«Все, кто собрался здесь, пришли сюда не случайно, – сказал Перегрин. – Вместе мы справимся…»
– Я ухожу, – бросил юноша, кривя упрямо губы.
– Останься, – попросила Ульрика. – Возможно, ты тоже тут неспроста.
– В одном доме с ним моей ноги не будет!
– Просто выслушай, что скажет утром Перегрин. А потом уж…
– Мне плевать на него! Плевать и на других, что пришли с ним! Если для него они друзья, значит, для меня – враги!
– Но я-то тебе не враг.
– Того уже не знаю, – проворчал Марек, повернувшись к баронессе спиной.
День девятый
1
Тревога поднялась в поместье перед самым рассветом. Нет, никто не кричал, не гремел железом или бронзой, даже не посылал по комнатам слуг – будить гостей. Люди просыпались будто бы сами, от беззвучного толчка в голове. Вскочив с постели, Николас быстро натянул одежду и лишь на пороге комнаты заколебался. Что это на него нашло? Подхватился, заспешил куда-то… Сон дурной привиделся? Тут из коридора донесся отчетливый скрип дверных петель, и молодой министериал отбросил сомнения. Что-то происходило в Йегерсдорфе, и похоже, не он один почувствовал это.
Так и оказалось: распахнув дверь, Николас чуть не нос к носу столкнулся с Девенпортом – тоже одетым. Левая рука наемника сжимала ножны с сарацинской саблей, правая держала зажженную лампу, а во взгляде читалось напряжение.
– Ты тоже… – Оливье замялся, подбирая подходящее слово.
– Да, – пришел ему на выручку Николас. – Разбудим церковников?
– Брат здоровяк уже поднялся, – Девенпорт хмыкнул. – И немного нас опередил. Но сдается мне, я знаю, куда его ноги понесли.
– Тогда веди.
Вдвоем они быстро прошли тесными коридорами, сворачивая то налево, то направо. Оливье шел уверенно, и Николас поневоле изумлялся прозорливости капитана: похоже, время пребывания в Йегерсдорфе тот потратил с толком, и даже помятые ребра не помешали ему тщательно осмотреть поместье. Министериал похвастаться подобными успехами не мог, большую часть вечера он провел рядом с Ульрикой и теперь стыдился своей слабости. Всегда ведь посмеивался над Карлом, мгновенно забывавшим себя, стоило лишь юному оруженосцу углядеть неподалеку смазливое женское личико. Однако же вчера под взглядом зеленых глаз он сам совершенно потерялся и в себя пришел, лишь оказавшись на постели в гостевой комнате, наедине с собой и своими мыслями. Эта женщина словно околдовала его. Конечно, за последние дни Николас частенько вспоминал баронессу, но даже не подозревал, сколь глубоко она запала в его душу.
– Сюда, – Девенпорт остановился на миг возле узкой деревянной лестницы, затем взбежал наверх по мелодично поскрипывающим ступеням. Последовав за ним, министериал оказался вдруг в полной темноте, оперся рукою об пол и глухо выругался, занозив ладонь о неструганую доску.
– Тише, – произнес кто-то неподалеку, и этот голос принадлежал не Оливье.
Николас замер, вглядываясь во мрак. Почему капитан погасил лампу? Какого дьявола тут творится?! Взгляд его постепенно привыкал к темноте, оказавшейся не такой уж и плотной. Снаружи светало, и слабый серый свет лился в узкие щели окон… нет, скорее бойниц, пробитых в стенах. Теперь-то министериал, наконец, догадался, куда попал. Караульная площадка! А он-то полагал, будто под крышей поместья хранят лари с зерном. Медленно, двигаясь почти на ощупь, Николас подобрался к ближайшему проему в толстой бревенчатой стене.
И впрямь рассвет близится. Серые, напитанные промозглой сыростью сумерки, туман невесомыми клочьями поднимается над землей, плывет среди косматых елочек и облетающих берез. На очищенной от леса широкой вырубке лежит целое облако – будто молочную сыворотку разлили по траве. И ни дуновения ветерка, ни птичьего крика, совсем тихо… Тихо и беспокойно…
