Н. К. Джемисин - Дни черного солнца
Я так и поступила. В этот миг я представила Солнышко — каким он мог стать через много-много лет, когда я давно умру и обращусь в прах. Он сделается странником, воином, заступником. Человеком тихих слов, быстрых решений… и не особенно добрым, хотя со временем в нем прорастет и доброта. Тепло. Способность прикасаться к другим и подпускать других к себе. Если я все сделаю правильно, это у него не пропадет…
Но если сейчас я умру, если допущу, чтобы его любовь убила меня, его душа опять опустеет. Он отдалится от человечества, сознавая, к каким последствиям может привести близость. Он сам загасит в себе крохотную искорку теплоты, убоявшись боли, которую она способна породить. Он будет жить среди человечества, оставаясь полностью одиноким.
И никогда, никогда не исцелится.
Я молчала…
— У тебя есть еще один день, — сказала Йейнэ.
И тоже исчезла.
Я долго сидела за кухонным столом…
Я так понимаю, госпожа замедлила или вовсе остановила время, но, когда она удалилась, оно вновь потекло своим чередом. Сквозь кухонные окна заглядывала наступившая ночь, воздух сделался холоднее и суше. Я слышала, как по улице шли люди, в дальних садах пели сверчки… вот по мостовой пророкотала колесами повозка… Ветер доносил запах цветов. Жаль, это не цветы Мирового Древа…
Вскоре я услышала шевеление наверху. Это проснулся Солнышко. Вот зажурчала по трубам вода: он наполнял ванну. Город Наказуем, конечно, не Тень, но трубы здесь умели прокладывать едва ли не лучше. И я бессовестно транжирила уголь и дрова, чтобы нам не приходилось ограничивать себя в горячей воде. Вымывшись, Солнышко спустил воду, еще повозился наверху и наконец сошел вниз.
Как обычно, он помедлил на пороге, что-то улавливая в моей неподвижности. Потом подошел к столу и уселся — точно туда, где недавно сидела Госпожа, хотя это ничего не значило. Стульев у меня не много.
Когда я заговорила, я очень старалась сидеть неподвижно. Я боялась, что в ином случае у меня не хватит самообладания и окажется, что все зря.
Я сказала:
— Тебе придется уйти.
Солнышко промолчал.
— Я не могу быть с тобой, — продолжала я. — Ты был прав: у богов со смертными никогда ничего не получается. Глупо даже пытаться.
Говоря так, я потрясенно осознавала, что отчасти верила в то, о чем говорила. Оказывается, в глубине души я всегда знала, что Солнышко не останется со мной навсегда. Я состарюсь и умру, а он будет по-прежнему молодым. Или, может, он тоже состарится и умрет, чтобы возродиться молодым и красивым?.. Обе возможности мне ничего особо радостного не сулили. Я обязательно примусь возмущаться и негодовать, буду чувствовать вину за то, что вроде как отягощаю его. А он будет невообразимо страдать, наблюдая за моим угасанием… и в итоге мы неминуемо расстанемся навсегда.
Но мне хотелось заплакать. Боги, как же мне хотелось заплакать!..
Солнышко просто сидел, глядя на меня. Ни попреков, ни просьбы передумать… Это было не в его природе. Едва открыв рот, я уже знала, что много говорить не придется. Все будет решено первыми же словами.
Он поднялся, обошел стол и присел на корточки передо мной. Я повернулась к нему — медленно, осторожно… Только бы сдержаться. Это как раз по его части, верно? Я приложила все силы и сохранила внешнее спокойствие, сражаясь с искушением дотронуться до его лица и узнать, насколько плохо он теперь обо мне думает.
Он спросил:
— Они тебе угрожали?
Я окончательно застыла.
Не дождавшись ответа, он вздохнул. И поднялся на ноги.
— Причина не в том… — выговорила я. Мне вдруг неистово захотелось ему объяснить, что я отвергала его вовсе не из страха за свою жизнь. — Я бы ни за что… Пусть бы уж они меня лучше…
— Нет.
Он коротко прикоснулся к моей щеке, всего один раз… Как же больно! Как будто мне заново руку раздробило!.. Да какое там — гораздо хуже! Одно простое прикосновение, и все мое тщательно взлелеянное самообладание разлетелось вдребезги. Меня так затрясло, что я с трудом выговаривала слова.
— Мы можем дать бой… — кое-как выдавила я. — Тем более что Госпожа… она на самом деле не хочет… Мы можем бежать или…
— Нет, Орри, — повторил он. — Не можем.
Это заставило меня умолкнуть. Не потому, что я больше ничего не могла придумать, просто в его словах слышалась такая полная и окончательная уверенность, что все разговоры сразу утратили смысл.
Он поднялся:
— Ты тоже должна жить, Орри.
И зашагал к двери. Там, опрятно устроенные рядом с моими, стояли его сапоги. Он натянул их, и его движения не были ни слишком медлительными, ни слишком поспешными. Они были действенными, как всегда. Потом он надел мерлушковую куртку, что я купила ему в начале зимы: он, по обыкновению, забывал, что может простыть, а мне не хотелось нянчиться с ним, если он подхватит воспаление легких.
Я набрала в грудь воздуха, желая что-то сказать…
И ничего не сказала — просто выдохнула.
И сидела не двигаясь, только дрожала…
Он вышел из дома.
Я наперед знала, что он уйдет именно так, не взяв ничего, кроме одежды. Он не был человеком в той мере, чтобы обращать внимание на собственность или деньги. Я слышала его тяжелые шаги: вот спустился по ступеням… начал удаляться по улице…
Потом шаги затихли вдали, смешавшись со звуками ночи.
Я встала и пошла наверх. Ванная, как всегда, была безупречно чиста. Я сбросила халат, наполнила ванну водой настолько горячей, как только могла выдержать, и долго в ней отмокала. Пар валил от меня даже после того, как я вытерлась полотенцем.
Потом я взялась за губку, чтобы вычистить ванну, и тут меня как ударило. Теперь, с уходом Солнышка, мне еще и это самой делать придется…
Покончив с ванной, я села прямо в нее — и плакала до самого рассвета…
* * *Теперь ты знаешь все.
Ты должен был это узнать, а мне было необходимо поведать. Последние шесть месяцев я только и делала, что старалась не думать о случившемся. Не самый мудрый способ справиться, но мне так было проще. Лучше ложиться в постель и просто спать до утра, чем вертеться без сна и сожалеть о своем одиночестве. А выходя на улицу — сосредотачиваться на постукивании посоха, чем горестно размышлять о том, как некогда я находила дорогу по едва уловимым следам какого-нибудь богорожденного.
Сколько же я всего потеряла…
Но кое-что и приобрела. Тебя, например, мой маленький подарок.
Некоторым образом я понимала, что это очень большой риск. Боги рождают детей не так легко, как мы, люди, но его сделали смертным в куда большей степени, чем это когда-либо происходило с другим богом. Не знаю уж, почему ему оставили эту способность, когда отняли столь многое? Подозреваю — просто забыли.
Но если хорошенько подумать… Я все время вспоминаю тот вечер у меня на кухне и как леди Йейнэ прикасалась ко мне. Она ведь хозяйка рассвета, богиня жизни: ну не могла она не ощутить твоего зарождения, пока мы там с ней сидели! Я думаю об этом и помимо воли гадаю: значит, она заметила тебя — и позволила тебе жить? Или она…
Странная она, эта Сумеречная госпожа.
А самое странное — это то, что она ко мне прислушалась.
Ни рассказы заезжих купцов, ни городские сплетни моих ушей не обходят. И я знаю, что боги теперь повсюду. Они поют в дождевых лесах, пляшут на вершинах высоких гор, укрепляют берега и водят шашни с парнями, собирающими моллюсков. В каждом большом городе теперь постоянно обитает свой богорожденный, а то и несколько сразу. Вот и Наказуем пытается залучить к себе кого-нибудь из младших богов. Городские старейшины полагают, что это пойдет на пользу деловой жизни. Надеюсь, у них получится.
Очень скоро этот мир станет местом волшебства. В куда большей степени, чем прежде. Я думаю, тебе в нем будет как раз.
А еще…
Нет.
Нет. Я не смею даже думать об этом.
Нет!
И тем не менее…
Я лежу в своей сиротской постели и ожидаю рассвета. Я чувствую его приближение. Теплые лучи потихоньку перебираются по одеялу и по моей коже. Дни становятся все короче: зима близко. Наверное, ты родишься как раз к солнцевороту…
Ну ты как — еще слушаешь? Слышишь ты меня там?
Думаю — слышишь. Думаю, мы «сделали» тебя в тот второй раз, когда Солнышко на краткий миг стал самим собой. Не в полной мере, но этого хватило. Скорее всего, он тоже все понял. Он знал. И Госпожа знала. А может, даже и Ночной хозяин… Такого рода деяния случайно не совершаются. Солнышко видел, как недостает мне прежнего бытия. Вот он по-своему и помог мне сосредоточиться на новой жизни. А еще, как мне кажется, это был его способ искупления прошлых ошибок…
Боги… Люди… Мужики! Чтоб ему — мог бы, вообще-то, моего мнения спросить! Я ведь, кстати, и умереть родами могу. Ну, то есть не умру, скорее всего, — но хоть ради приличия бы спросил!
Ну ладно, не суть.
