Вера Школьникова - Стрела на излете
Торн Геслер вырос в теплом солнечном Астрине, на побережье. С его точки зрения лето в Суэрсене отличалось от зимы лишь цветом: чахлая зелень сменяла белый режущий взгляд снежный покров. Ах да, еще таял лед, но купаться в озерной воде мог только сумасшедший, или же местный уроженец, (что, по большому счету, совпадало) а в северном море не рисковали даже и они.
Всю ночь за окнами завывал ветер, утром оказалось, что рухнуло старое подгнившее дерево и перегородило дорогу. Завал быстро расчистили, но Геслер с радостью воспользовался предлогом и отменил поездку на рудники. После того, как пришли обозы, и раздали зерно, наступило затишье. Наместник не обманывался, временное - до следующего урожая. Уже традиционно случится недород, налоги снова будут собирать силой, десяток-другой крестьян придется повесить, остальные разойдутся по домам, браконьерствовать и разбойничать. Как же он ненавидел и этих угрюмых северян, и эту проклятую заледенелую землю, и свою неудавшуюся жизнь!
Воспоминания вызывали сверлящую боль в затылке, она отступала только после бутылки сладкого южного вина, но наутро послевкусие убивало всякое желание покидать постель. Геслер с удивлением заглядывал в зеркало - странно, он все еще молод, тридцать два года, отменное здоровье, если не обращать внимания на подточенные страхом и отвращением нервы. Если ничего не изменится, он обречен нести эту проклятую службу еще долгие, бесконечно долгие годы. Трудно поверить, что прошло всего восемь лет с того момента, как молодой, полный надежд чиновник получил многообещающее назначение.
Была ведь и вера в будущее, и волнительный блеск в глазах, и стеснение в груди. Казалось, что все по плечу, все по силам. Год-два просидит в Суэрсене, наведет там порядок, король заметит его верную службу, восхитится блестящими талантами, призовет ко двору, сделает министром, или казначеем, или высоким советником, а то и, чего только не случается… стал ведь безродный секретарь наместницы Энриссы герцогом Квэ-Эро!
Ах, дядюшка, дядюшка, ваше счастье, что вы успели покинуть бренный мир! С каким удовольствием Геслер придушил бы заботливого родственника, будь у него такая возможность. Восемь лет! За убийство порой присуждают меньше! А его срок пожизненный: или умрет на посту, или же казнят, как только подвернется повод. А за поводом дело не станет. Он по лезвию ходит, дикарями угрюмыми управляя. Рано или поздно срежется. Геслер даже семью заводить не стал - сперва не хотел себя связывать, ведь жениться можно только один раз, а когда карьера пойдет в гору, можно будет выбрать девушку из знатного рода, да с приданым. А потом, когда стало понятно, что ждать ему нечего, кроме неприятностей, и вовсе пропало желание связываться. Что он своим детям оставит в наследство? Ворох докладов и королевскую немилость?
После большого кубка подогретого вина настроение немного улучшилось, к тому же сквозь серую пелену облаков неожиданно плеснуло синевой, и осторожно проступило солнце. Ненадолго, как и все хорошее в этих краях, но сразу стало легче дышать, и Торн отправился в кабинет - взять книгу, выйти в сад почитать. После охоты библиотека была его главным утешением. Перед тем, как твердыню Аэллинов разрушили, знаменитое книжное собрание перевезли в Сурем, но не полностью, часть книг отложили, как раз пошли весенние дожди, началась распутица, а потом так и забыли, и драгоценные рукописи отсыревали в сундуках в сарае бывшего управляющего, пока на них не наткнулся Геслер.
Самые жемчужины, разумеется, отправили в столицу с первым обозом, но и того, что осталось, вдумчивому неторопливому читателю, а Геслер принадлежал именно к этому типу, могло хватить надолго. Пожалуй, сегодняшнее утро располагало к чему-нибудь легкому, приятному, даже игривому. Сборник кавднийских любовных двустиший как раз подойдет. Торн мурлыкал себе под нос: "О, дева, чьи глаза очам подобны лани, благословен, создавший твои губы для лобзаний"
Как и следовало ожидать, рыжая девочка, удобно устроившись на подоконнике в оконной нише, листала именно эту книгу. Вернее, стремительно переворачивала листы, едва задерживаясь взглядом на странице. Она подняла голову, кивнула вошедшему наместнику и тут же поинтересовалась:
- А что такое "перси"?
Солнечный луч, заглянувший в окно, услужливо подчеркнул красные пятна, проступившие на щеках Торна. Он по возможности сухо пояснил:
- Это женская грудь.
- А почему он их потом называет "дойни"?
- Потому что эти стихи не для маленьких девочек, - раздраженно ответил Геслер, забирая книгу из ее рук.
- Да, я так и подумала, что они должны быть для взрослых. Те, которые детские, они про барашков на лужайке и про зайчиков. Еще бывает про цветочки. А если не стихи, то обязательно про девочку, которая плохо себя вела, умерла в страшных муках и попала к Ареду на раскаленный песок. А ее сестра обычно ведет себя хорошо, но все равно умирает. Только попадает в чертоги к Творцу и оттуда улыбается папе и маме.
- Это кто тебе такие книги дает? - Поинтересовался Геслер, хотя и сам знал. Жрица Алиста, из ближайшего храма Эарнира, ей он поручил поначалу обучать столь неожиданно попавшую в его дом девочку.
Наместник думал, что года два-три уйдет на то, чтобы вбить в девчонку грамоту, а потом он уже решит, что делать с ней дальше. Но читать этот странный ребенок начал за неделю, еще две ушли на письмо. И месяц на заучивание наизусть книги Семерых. После этого наставница и ученица сравнялись в познаниях, но жрица считала своим долгом позаботиться о подопечной наместника, раз уж взялась, и всеми силами прививала девочке нравственную чистоту, считая, похоже, что бедняжке это вскорости весьма пригодится. В итоге образованием своей находки Геслеру пришлось заняться самостоятельно.
Наместник прекрасно знал, какие слухи ходили про его новое увлечение, но не придавал им особого значения. Пусть думают, что хотят, хуже, чем есть, не будет. Он для местных жителей и так чудовище бездушное, подумаешь, малолетку в дом взял - не съел ведь живьем без соли, и на том спасибо! А находка оказалась прелюбопытная. Медноволосая дикарка заворожила его. В девочке не было и намека на милую неуклюжесть, свойственную маленьким детям и двухмесячным щенкам. Тонкая кость, стремительные, но точные движения, мягкий бархатный голос - было трудно поверить, что этот ребенок вышел из материнской утробы, был младенцем, учился ходить и говорить, как все обычные дети. Казалось, что она была создана богами такой, как есть, в один единственный миг совершенного творения.
Лита, сама того не сознавая, подарила ему то, чего все еще молодому, но разочаровавшемуся чиновнику отчаянно не хватало в холодом и враждебном Суэрсене - интерес к жизни. Отвечая на вопросы девочки, слушая ее рассуждения, в чем-то по-детски наивные, а в другом неожиданно глубокие, он волей-неволей смотрел на мир ее глазами. И мир, давно выцветший и постылый, оживал, наполнялся красками и смыслом. Вот уже восемь лет он существовал, но не жил, а за последние месяцы, медленно, осторожно, каплю за каплей, как драгоценное лекарство, смаковал давно забытый вкус радости. И даже Суэрсен, ненавистная провинция, кладбище его честолюбивых надежд, порой казался вполне терпимым, а страх, что ему придется остаться здесь навсегда, уже не так беспощадно пережимал горло.
