Александр Байбородин - Урук-хай, или Путешествие Туда…
Эльф склонил голову чуть ниже, не разгибаясь, сделал два шага назад и лишь потом выпрямился и ответил: «Я понял, Чшаэм передаёт Гхажшу, что он скоро придёт». И ушёл, словно растворился в колышущемся душном мареве предзакатного вечера.
Мне сразу стало заметно легче дышать.
– Что это за слово – «гхама»? – спросил я Огхра. – Что оно значит?
– Оно значит – «покинувший дом», – ответил Огхр, поёживаясь. – Только не сам покинувший, тогда было бы «гхам», а изгнанный или украденный. Так называют рабов.
– Значит, этот эльф – раб? – мне казалось удивительным и невозможным что Перворождённый может быть рабом. С таким-то взглядом.
– А кто, по-твоему, он тут? – изумился Огхр. – Здесь живой остроухий может быть только рабом. Если бы не Угхлуук, он и рабом бы не был, а трупом.
– Угхлуук? – переспросил я. – Второй раз слышу это имя. Это кто?
– Увидишь, – туманно пообещал Огхр. – Раз появился этот корноухий, то Угхлуука ты обязательно увидишь.
Потом мы с Огхром расстались, и я пошёл в деревню, а он сказал, что пойдёт домой. Его жилище было где-то недалеко от кричной кузницы. Улицы Сторожевой деревни, освещённые садящимся солнцем, были полны народа. Трудовой день кончился, жители возвращались со своих работ, и вокруг меня текла живая река из мужских и женских тел. Если я чем и выделялся в этой толпе, то разве что ростом. Да ещё тем, что был одним из немногих, кто имел при себе меч. У большинства остальных я видел только ножи. Не боевые кинжалы, как у меня, и не малые кугхри, вроде того, что показывал мне Гхай. Обычные ножи. Их рукояти торчали: у мужчин – из-за голенищ сапог, из ножен на поясе или бедре, а у женщин – из ножен, висящих на груди. Ребятня же таскала свои ножички просто в руках, и большая часть детских забав, которые я успел увидеть по пути к Дому странников, была связана именно с ножом. Удивляться не приходится. Нож – второй, после буургха, предмет, который урр-уу-гхай получает в своё безраздельное владение. И с ним он не расстаётся никогда. Даже во сне.
Я шёл по улице и постоянно ловил на себе чьи-то взгляды. То потаённые, то откровенные, то изучающие, то дружелюбные. На меня смотрели мужчины, искоса, будто невзначай, поглядывали женщины, стреляли глазками молодые девушки и пялились ребятишки. Но среди сотен разноцветных глаз, окружавших меня, я так и не заметил тех единственных, что хотел бы видеть.
Дверь в гханака отворилась бесшумно, видимо, кто-то смазал днём петли. Я вошёл в прохладный полумрак и остановился, чтобы привыкли глаза. Из-за печи доносился негромкий разговор. Говоривших я не видел, но голос Гхажша узнал.
– Я сильно перетрусил, когда старухи назначили поединок, – говорил Гхажш. – Я понимал, что они не могут отказать парню в имени, раз уж я объявил его воином нашего буурза. Но поединок я не предусмотрел.
– Нельзя всё предусмотреть, – прошелестел в ответ старческий голос. – Ты сделал всё, чтобы избежать случайностей. Не твоя вина, что Гхай вмешался в это дело. Почему он оказался в деревне днём?
– Он вернулся с болота и должен был спать. Но он, видно, продрых ночь в сторожке. Благо, сейчас всё спокойно. Вот и шатался со скуки по деревне. Из-за этого придурка едва не сорвалось всё дело. Из-за него и из-за старух.
– Не обвиняй уу-гхой. Они делали то, что должны были делать. Они решают, какие обычаи ещё нужны, а от каких уже пришло время отказаться. И благодаря им существует наш народ. Точно такие же уу-гхой в своё время разрешили брать в жёны человеческих женщин и заключили союз с Белым волшебником. Если бы не они, мы бы так и остались «не видящими солнца». Уу-гхой бывает трудно уговорить, но это не потому, что они злы или непонятливы, а потому что они понимают свою ответственность перед детьми иначе, чем мы. Мы с тобой думаем о будущем, а они помнят, что и в прошлом не всё было плохо. Они умеют связывать то и другое. И мне их решение кажется верным.
– Гхай мог убить парня, и это сорвало бы наше с тобой дело. Это ты называешь верным?
– Ты же сам заставил их решать эту задачу. По договорённости, они должны были дать приют «летучим волкам», а ты заставил их думать о том, может ли не родившийся в буурз быть воином и иметь имя. Им было от чего растеряться.
– А что мне оставалось делать? «Волки» погибли, некого было оставить вместе с ним в лесу. Один он в Лихолесье и ночи не проживёт, ты же понимаешь. За огхром всё равно надо было сюда идти. Так оно и получилось. Не мог же я тащить его сюда, как пленного. А потом идти с ним до конца?
– Шагхрату опасно иметь привязанности.
– Я знаю. Но дело не в том, что он мне жизнь спас. Он мне просто нравится. Понимаешь, нравится. Он крепкий гхай. Много крепче, чем кажется. Многие из наших могли бы у него поучиться.
– Понимаю. В молодости я имел дело с такими, как он. Поэтому и говорю тебе, что ты напрасно винишь старух. Ты оставил им возможность устроить парню проверку, и они ею воспользовались. В конце концов, только это могло убедить весь буурз в том, что парень не зря носит имя.
– Наверное, ты прав. Но дело было под угрозой.
– Дело было под угрозой, и это твоя ошибка. Такие вещи не делаются с наскока. Запомни, иначе когда-нибудь расстанешься с головой. Ты понял?
Скрипнула лежанка, и голос Гхажша сказал: «Так есть, понял. Моё сердце в твоих руках».
«Садись, – прошелестел старец. – Надо подумать, что мы будем делать дальше. „Волков“ больше нет. Вряд ли мы сумеем подготовить новый такой ат-а-гхан до конца лета. Или вызвать другой из Гундабада или Карндума. А в Гхазатбуурзе готовятся к войне. Там на счету каждый клинок».
Я тихонько кашлянул. «Кто там?» – спросил из-за печи Гхажш. Я вышел.
– А, это ты, – Гхажш даже не казался удивлённым. – Мы как раз о тебе разговариваем.
– Я слышал.
– Тем лучше, меньше объяснять. Познакомься.
На лежанке сидел сморщенный сухонький старичок. Сгорбленные плечи редкие перья седых волос на голове. Прямо старичок-одуванчик. Если бы не морщинистое зверовидное лицо и взгляд. Есть такое выражение – «цепкий взгляд». Так вот, взгляд у старичка был не просто цепкий, а, я бы сказал, когтистый.
Старичок взглянул на меня, и мне показалось, что я чувствую, как его зрачки вспарывают мне кожу на груди. «Узнаю руку Гхажшура, – сказал он. – Тебе повезло, малыш, после него обычно находили лишь нарезанную ленточками кожу».
«Малыш». Даже обидно. Вряд ли он был намного выше меня.
– Почему ты молчишь? – спросил старик.
– А что я должен говорить? – в свою очередь спросил я.
– Обычно младший первым называет своё имя, – пояснил старик. – Ты теперь урагх, тебе надо привыкать к нашим обычаям.
– Моё имя Чшаэм, – сказал я. – И прошу меня простить, если я невольно обидел Вас. Я плохо знаю обычаи урр-уу-гхай. У меня не было времени узнать их лучше.
