Мирей Кальмель - Песнь колдуньи
— Только попробуй, и я изрублю тебя и скормлю собакам! пригрозил ему Хушанг и плюнул в его сторону.
— Этим дело не кончится, можешь не сомневаться, — отозвался Филибер де Монтуазон, повернулся и пошел к террасе.
Под ногами его скрипел песок, вторя стонам раненых.
— Отдайте мне вашу саблю, — приказал Ги де Бланшфор, протягивая руку.
Джем инстинктивно отшатнулся.
— Это не обсуждается, — сказал великий приор. — Я заберу оружие у вас, ваших друзей и ваших янычар.
— Чем же я стану защищаться?
— Вы должны доверять мне, Это и будет лучшей защитой.
— Хорошо. Но взамен окажите мне услугу, — потребовал принц, передавая приору свою саблю.
— Говорите, — бросил Ги де Бланшфор.
— Я требую смерти предателя.
— Понятно. Ваш кодекс чести сходен с моим. Один из ваших янычар последует за ней на корабль, отправляющийся к Родосу. Я дам ему охранное свидетельство.
— Вы сказали «за ней», значит, меня предала одна из моих жен. Кто же?
— Муния.
Джем проглотил свое разочарование. Все теперь прояснилось. Он недооценил гордость египтянки. Нет ничего страшнее униженной женщины. Мать, имевшая дело с отвергнутой женой Баязида, без конца ему об этом твердила. Кто же из них двоих, в таком случае, больше виноват? Он, потому что пренебрег ею и бросил, как потаскуху, в объятия Филибера де Монтуазона? Или она, потому что отомстила ему? Он уже подумывал, не помиловать ли ее, но сделать это означало бы отречься от своих принципов. Попрать законы своей страны. Предатель должен быть казнен. Муния не избежит этой участи.
— Вы обещаете, великий приор? — спросил Джем, следуя за Ги де Бланшфором.
— Обещаю, Джем. Она умрет, и к вашему человеку не будет никаких вопросов.
По аллее они вернулись к зданию, ступая по лужам крови, которую земля не успела впитать. Госпитальеры уже хлопотали над ранеными, намереваясь отправить их в лазарет. Возле донжона комтурства солдаты под командованием де Люирье разоружали державшихся на ногах янычар и их командира.
— Поймите, я не могу оставить вам в качестве охраны ваших людей. Вам придется довольствоваться моими. Но я оставлю вам троих янычар на ваш выбор, их командира и пятерых подручных, — объявил Джему Ги де Бланшфор, когда они поравнялись с турками.
Джем отобрал девять человек. Де Люирье освободил их, а остальных повел в донжон.
— Мои друзья останутся со мной, как и мои рабы, мои жены и мой кади, — перечислил Джем, болезненно ощущавший свою беспомощность.
— Остальных переправят на Родос. Завтра же.
Джем кивнул. Молчаливое согласие. Навалилась усталость, и он мечтал только о том, чтобы смыть кровь, которой были измазаны его руки и одежда.
— С вашего позволения, великий приор, я вернусь к себе.
— Еще одно, Джем. Через неделю мы отправимся в замок Рошшинар.
Джем покорно улыбнулся.
— Какая разница, куда…
Он повернулся и стал подниматься по лестнице, ведущей к жилым помещениям.
— В тамошних лесах полно дичи…
В голосе приора прозвучали дружеские нотки. Джем замер на пороге. Внезапно на душе у него полегчало.
— Мне понадобится хороший конь.
— Вы сами его выберете, но я буду рад вам в этом помочь. Если, конечно, вы согласны…
Джем вошел в здание комтурства, слегка сгорбившись. Он смертельно устал. Его терзала мысль, что пришлось пожертвовать столькими жизнями. Но завтра будет новый день. А потом еще один и еще. Если Ги де Бланшфор сдержит слово, дни буду меньше похожи один на другой, чем прежде. Ему хотелось думать, что, если не терять надежду, придет тот час, когда у него и госпитальеров цели станут общими. Завтра…
Он уснул, мечтая о долгой прогулке верхом.
Глава 31
Прошло восемь дней. Вся страна оплакивала короля. В Сассенаже лились не только слезы, но и потоки воды — округу заливали бесконечные дожди. Грозы были жестокими и частыми. В перерывах между ними воздух становился таким плотным, а жара такой удушающей, что стоило немного подвигаться, как отекали лодыжки. В хлевах и конюшнях животные рыли землю копытами, метались в стойлах. Большую часть суток над землей висели сумерки, изредка разрываемые солнечным лучом, пробившимся сквозь тучи, и даже петухи перестали различать день и ночь и пели невпопад. Оставленные в полях вязанки соломы были безнадежно испорчены, и не один крестьянин, думая об этом, горько сетовал на судьбу, стоя у своего затянутого промасленной бумагой окошка. Никому не хотелось произносить имя Мелюзины, но все думали о ней, как и каждый раз, когда разыгрывалась непогода. Пока люди почти безвылазно сидели в домах, Фюрон раздался вширь, грозя выйти из берегов. Колесо маслобойни на реке крутилось теперь намного быстрее. В некоторых местах дороги превратились в болото. Мост у ворот в деревню еще держался, хотя вода у опор закручивалась в причудливые водовороты. Все люди молились, осеняли себя крестом, когда неподалеку в землю ударяла молния. Как только в разрывах между тучами показывалось солнце, они поднимали головы, надеясь, что мир еще не перевернулся вверх тормашками. Земля сползала в Фюрон, черные потоки катились с холмов, неся с собой сломанные ветки, сорванную с крыш черепицу, забытую кем-то на окне тряпицу, а то и мертвое животное, которое либо утонуло, либо умерло, пораженное молнией. Люди избегали этих смертоносных потоков, по улице передвигались быстро и, добравшись домой, в курятник или к соседу, радовались, что с ними ничего не случилось, и все ругали погоду. Затишье длительностью в несколько минут во всеобщем хаосе — и крупные капли дождя снова начинали стучать по крыше, заставляя обитателей дома поплотнее закрывать двери и ставни, спасаясь от холода.
Рядом с Сидонией тоска Филиппины рассеивалась. Сидя перед закрытым окном, они вышивали и беседовали обо всем на свете под безучастным взглядом Марты, занятой своим рукоделием. Временами барон развлекал их пением. Его голос перекрывал их голоса, когда они вместе повторяли припев, наслаждаясь красотой поэтических строк, и вздрагивали, думая об ужасах битв, с увлечением слушая героическую поэму. Шахматы, шашки, трик-трак, [13] карты, алькерк, [14] кости… Игры сменяли одна другую, а собеседники уверяли друг друга, что уже завтра можно будет отправиться на охоту, галопом пронестись по полям…
Сидония принялась обучать Филиппину новым танцам, которые были в моде при дворе. Отец напомнил девушке, что в Бати он часто устраивает балы и праздники. Это был самый элегантный способ продемонстрировать богатство и могущество рода Сассенажей, и вассалы часто посещали барона, чтобы выразить ему свое почтение. На подобных празднествах Филиппине полагалось не только блистать красотой, но и показывать безупречные манеры. Поэтому, раз уж за стенами замка бушевала непогода и наружу выйти было нельзя, девушка посвящала этим урокам по два часа в день и, наперекор царящему в природе унынию, беззаботно веселилась.
