Ольга Силаева - Драконье лето
Он выпрямился. Замер на невидимой грани между морем и камнем.
— Собственно говоря, я оправдываюсь, а повелитель не оправдывается. Но сейчас и здесь это нужно. Речь идет о женщине, Квентин. Об обычной, хорошей женщине, которая никогда в жизни не знала магии. Марек, ее младший брат, был моим учеником. Она меня спасла. Выслушала, помогла сохранить голову. И я ей отплатил…
Он надолго замолчал. Сейчас, когда он смотрел вдаль, обхватив левой рукой колонну, он чем-то неуловимо напоминал Далена. Неужели мы все такие? И у каждого на душе лежит непростительное, вина, которую не забыть и не искупить? Поступок, совершенный в исступленной горячке или на холодную голову?
— Первый сделал нас такими, — точно отвечая на мои мысли, сказал Вельер. — Злое чудо… Легенда гласит, кстати, что мы стоим у его замка.
— У замка Первого? Драконы учатся летать здесь до сих пор? И он не забыт, как полагается дому предателя?
— Замок-то в чем провинился? — пожал плечами Вельер. — Не Первый его строил.
— «Первый». Мы даже не запомнили имени…
— У злых чудес не бывает имен. За две тысячи лет его все равно бы забыли. Тебе, кстати, не приходило в голову, что он был единственным чудом за всю нашу историю?
— Первый?
— Кто же еще…
Вельер прошел к колоннаде и уселся на обломок мрамора, как на трон. За его спиной билось о камень море.
— Много сотен лет все шло своим чередом, — продолжал он. — Мы постигали огонь, выражали себя в творении, радости, приключениях… Потом вдохновение начало угасать, тонкого огня стало меньше — но мы оставались великими. А затем явился Первый, за ним выросли люди, и мы угасли вмиг. Как ты думаешь, почему?
Я развел руками.
— Вы хотите ответить. Отвечайте.
— Я иногда думаю, что это было предопределено, — негромко сказал Вельер. — Что мы обречены делать одни и те же ошибки: убивать друг друга, забывать, гибнуть… Как Первый умудрился лишиться пламени, одному небу известно. Но с него все началось. За ним выросли люди; через него мы любим, — он сухо усмехнулся, — женщин без огня.
— Вы говорите о…
Вельер взмахнул рукой, призывая меня молчать.
— Коварный план, а? Пусть от крыльев откажутся не все, думал Первый, зато я достигну первой и главной цели: появятся люди. Мы увидим друг в друге мужчин и женщин, и людей станет больше, а потом, когда родятся волшебники и поднимутся против драконов, толпа истребит и тех, и других. И настанет мир без магии…
— Я не питаю особой любви к Первому, — медленно сказал я. — Но я предпочел бы думать, что он обрек нас по незнанию, не по злобе.
— Светлое небо, Квентин, разве это злоба? — Вельер расхохотался, и в его смехе мне послышались истерические нотки. — Пойми, я сам не знаю, о чем он мечтал. Я говорю о том, что вижу сегодня. «Вера сумеет», говорят они и кланяются. Да, сумела! Сумела их вера, растоптала и подняла. Только ненадолго. «Здесь нужно, чтоб душа была тверда; здесь страх не должен подавать совета». Наши несуществующие души тверже железа. Мы поднимемся. Вымирание? Да полно, глупости. Вымирание начинается, когда одного — всего лишь одного — мага, человека, дракона заставляют поступать определенным образом. Взять в жены лишь ту, что взмывает в небо; немедля произвести отпрыска, Двоих, троих, не дать роду угаснуть; вот тогда — да. Но пока мы решаем сами, нам не страшен никакой Первый.
— А смешанные браки? — Мне была неприятна эта тема, еще миг, и я зашипел бы, как кошка, озлившаяся на чужих, но я не мог не спросить. — Вы не боитесь, что драконы выродятся?
— Я? О нет. Ты, Рист — ваши судьбы получились такими из-за отделенности и одиночества. Когда мы сможем встречаться без страха, мы, победители, — жить под солнцем, ничего не боясь, тогда подобные связи вновь станут уделом одиночек. — Он усмехнулся. — Ты ведь искалечен, Квентин. Ты не знаешь, что такое — найти свою вторую половинку. Ту, которая живет тем же огнем, которая поймет тебя с полуслова. Ты и такие, как ты, ущербны — навсегда, и всю жизнь вы проведете за стеклянной стенкой, на которой написано «Я так решил». Скажешь, я не прав?
Он замолчал.
Вокруг ровно дышало море. К мшистым камням лениво ластились волны, вокруг плясали солнечные пятна: время близилось к полудню, и облака давно разошлись.
— Вы правы, — чуть удивленно ответил я. — Но я счастлив.
— Никто не помешает тебе быть счастливым. Но ты и сам хочешь, чтобы никто не повторил твоего пути.
Вельер помедлил и добавил:
— И моего.
— И поэтому — война? Чтобы драконы снова вили гнезда, создавали семьи, строили замки?
— И поэтому тоже. Ты боишься высокой воды, я знаю, — Вельер поддел носком камешек, — но она не успеет забурлить. Кроме того, у нас будет книга.
— Вы о книге думали, когда жгли деревни?
— Не будь ребенком, — устало проронил Вельер. — Сядь.
Мы молчали, слушая волны. Вельер, наверное, собирался с силами, а я чувствовал себя беспомощнее, чем когда-либо. Мы были слишком похожи; мы и думали почти одинаково. Как переубедить того, кто говорит то же, что и ты, только иными словами?
И выводы делает иные…
Будто я поднимался по лестнице, которую выложил сам. Иногда медленно, опираясь на каждую ступень, иногда перескакивая через пролеты. И вдруг натолкнулся на стену. Настоящую, твердую, высокую и крепкую — но, как и ступени, эта стена — тоже я. Ее не разрушить и не обойти, но мне нужно подняться наверх. Нужно.
Что с вами делать, Вельер?
— Жаль, что ты так и не успел прогуляться по поселку, — задумчиво сказал он. — Не Вельер в его лучшие годы, конечно, но Вельер в миниатюре. Фермы, гильдии, мастерские, ярмарка в базарный день. Если бы ты поговорил с людьми, ты бы понял…
— Не нужно, — я покачал головой. — Я знаю, что они любят вас.
— И это не имеет для тебя значения? — мягко спросил Вельер. — Что в меня верят и драконы, и простые люди?
Я вспомнил имя. Одно-единственное.
— Аркади. Она от вас отвернулась.
Вельер не пошевелился. Лишь быстро-быстро забилась жилка на шее.
— Дален спалил одного из моих людей заживо, — отрывисто сказал он. — Знаешь, что это такое?
— Сам пробовал, — прошептал я. — Не знаю, насмерть ли.
— Ах, вот даже как… Но близкие у тебя в огне не горели.
— Правда? Как погибли мои родители?
Вельер осекся.
— Не скажу, — глухо сказал он. — Никогда. Не спрашивай.
— Я не спрашиваю, — я сам не заметил, как взвился мой голос, — я требую.
— У тебя нет права требовать! — Его голос поднялся тоже. — Что ты потерял, мальчишка, который рос в тепле и неге? Родителей? Они совершили в разы больше тебя и ждут того же от сына! У тебя свой путь? Иди и принеси нам книгу, а не отвлекайся на мелочи!
