Тим Северин - Дитя Одина
Было бы неверно утверждать, будто вся моя жизнь в качестве послушника проходила в полях, учебной комнате или в скриптории. Церковные установления суровы, и, к несчастью, за них отвечал брат Эоган, который был полной противоположностью доброму брату Сенесаху. Внешность брата Эогана была обманчива. Он казался добряком. Круглый и веселый с виду — темные волосы и очень темные глаза, которые даже будто блестели насмешливым блеском. И голос у него был тоже гулкий, веселый. Но всякий из учеников, положившись на его добродушие, быстро разочаровывался. Брат Эоган имел нрав злобный и мучительное сознание собственной правоты. Он учил не посредством уразумения, но строго по памяти. От нас требовалось затверживать страницу за страницей Евангелия и писаний отцов церкви, и он испытывал нас на повторение текстов. Излюбленным его обычаем было выбрать кого-то, потребовать чтения на память, а когда жертва запиналась или делала ошибку, вдруг обратиться к другом ученику и крикнуть: «Продолжай! ». От страха второй чтец, конечно же, сбивался, и тогда брат Эоган налетал на них. Схватив обоих послушников за волосы, наш наставник заканчивал цитату сам, цедя слова сквозь сжатые зубы, лицо его было мрачно, и он отмечал каждую фразу глухим ударом, колотя две головы друг о друга.
Каждый послушник, а нас было около трех десятков, на свой лад устраивался в этом суровом мире. Большинство кротко сносило все и следовало сложившимся правилам и порядкам. И совсем немногие были преисполнены истинного рвения к монашеской жизни. Один молодой человек — его звали Энда, и он был несколько простоват — стремился во всем подражать отцам-пустынникам. Однажды, никому не сказав ни слова, он взобрался на вершину круглой башни. То было самое заметное сооружение в монастыре — узкий столп из камня, служивший дозорным местом во времена викингских набегов, а теперь использовавшийся как колокольня. Энда забрался на самый верх, и с земли его, ясное дело, не было видно, и просидел он там четыре дня и четыре ночи, и все это время остальные тщетно его искали. Только услышав его слабый глас, взывавший о хлебе и воде, и заметив конец веревки, которую он спустил сверху — он ошибся, рассчитывая высоту, и веревка далеко не доставала до земли, — мы поняли, где он. Брат Сенесах собрал спасательный отряд, мы вскарабкались наверх и сняли Энду, который с тех пор стал с трудом передвигать ноги. Его отнесли в лечебницу и оставили там поправляться, однако это происшествие, видимо, сделало его еще слабее на голову. Я так и не знаю, что с ним сталось потом, но скорее всего он принял постриг.
ГЛАВА 18
За те два года, что я провел в монастыре святого Киарана, из всех моих товарищей-послушников я по-настоящему подружился только с одним. Кольмана прислал сюда отец, зажиточный землевладелец. Видимо, когда на его стадо напало скотское поветрие, он воззвал к святому Киарану об облегчении, а в качестве лекарства умастил свою больную скотину бальзамом, сделанным из земли, которую наскреб с пола часовни оного святого. Когда весь скот поправился, он в порыве признательности отправил паренька — наименее даровитого из всех своих шестерых сыновей — к монахам как благодарственную жертву за столь благотворное вмешательство святого. Стойкий и надежный, Кольман всегда держал мою сторону, когда остальные послушники — из зависти, ибо я превзошел их всех в учении, — стали задирать меня, вменяя в вину мне чужеземное происхождение. За верность я платил Кольману помощью в занятиях — и мы вдвоем с ним образовали вполне дееспособную пару, когда дело дошло до нарушения монастырского устава.
Кельи послушников располагались в северной части монастыря, и по ночам самые смелые из нас перебирались через вал, чтобы побывать во внешнем мире. Крадучись среди домов, выросших вокруг монастыря, мы из тьмы наблюдали, как живут обычные люди, подслушивали ссоры и разговоры, доносившиеся сквозь тонкие стены жилищ, детский плач, пьяные песни и храп. Мы таились, ибо жители, заметь они нас, могли донести аббату о наших вылазках. Когда такое случалось, кара бывала суровой. Лежи три или четыре часа ничком на земляном полу, тверди покаянную молитву, раскинув руки в виде живого креста, пока суставы не начнут скрипеть от боли, под надзором одного из самых грубых старших братьев, повторяй вновь и вновь «Господи, прости», «Верую в святую Троицу», «Господи, помилуй». Однако не миловали. Один из послушников, когда во второй раз донесли о его ночной вылазке, получил две сотни ударов плетью.
Неподалеку от монастыря, скрытая в лесу, стояла маленькая каменная часовня. Никому не ведомо, кто ее там построил и зачем. Монахи святого Киарана отрицали, что знают о ее происхождении. Это место не имело к ним никакого отношения, и они никогда не ходили туда. Маленькая часовня была заброшенной и пришла в ветхость, и таила в себе, как мы обнаружили, некий соблазн. Кто из послушников первым нашел непристойную статую, я не знаю. Этот первооткрыватель должен был обладать необычно острым зрением, ибо статуя пряталась среди камней, образующих вход в часовню, и заметить ее было почти невозможно. Тот, кто нашел ее, поведал о ней своим друзьям, они же в свою очередь сообщили другим послушникам, так что скоро это место стало своего рода местом паломничества. Мы нарекли этот камень Похабной Ведьмой, и большинство из нас в свой срок прокрадывалось в часовню поглазеть на нее. Изваяние было столь же дикообразно, как и любая из тех странных и злобных тварей, что изображаются в книжных миниатюрах. Она представляла собой старую голую женщину с тремя грудями, свисающими с морщинистого торса. Она сидела, расставив ноги и раскрыв колени, лицом к зрителю. Руками она раздвигала складки своего сокровенного входа, и на лице у нее была ангельская улыбка. Впечатление было одновременно соблазнительное и демоническое.
Разумеется, непристойных разговоров, вдохновленных откровениями Похабной Ведьмы, велось предостаточно, но для большинства то были невежественные рассуждения, ибо у нас почти не было возможности встречаться с женщинами. Пожалуй, чудовищная поза Похабной Ведьмы скорее действовала устрашающе. Кое-кто из послушников был так испуган и отвращен видом статуи, что после созерцания оной вряд ли когда-либо осмелился прикоснуться к женщине.
Чего нельзя сказать обо мне. Противоположный пол вызывал у меня сильнейший интерес, и я немало времени потратил, придумывая способ завязать знакомство с особой женского пола моего возраста. Это было почти невозможно. Вся наша община состояла из мужчин, и единственными посетителями-женщинами были те, кто приходил из соседнего селенья в лазарет или на богомолье. К несчастью, среди них мало было молодых и привлекательных. Порой молодую незамужнюю женщину можно было увидеть среди паломников, приходивших на поклон в монастырь, и мы, молодые монахи, смотрели на нее как зачарованные, говоря себе, что нет ничего дурного в нашем любопытстве, ибо искушение было слишком кратким — паломники проводили в монастыре час-другой и исчезали из нашей жизни навсегда.
