Сергей Иванов - Мёртвый разлив
«Варкалось, хливкие шорьки…» В смысле, уже смеркалось, а из развалин доносились трели чудом выживших сверчков, торопившихся отвести душу, пока не разразились ночные холода. Иногда, на периферии мысле-облака Вадим засекал шевеление живых душ, чаще довольно вялое, словно бы высвечивалась ещё одна берложка маргиналов, где те подрёмывали от одной случайной трапезы до другой. Собственно, еда и тепло – единственное, что их пока заботило. Ну, иногда ещё они совокуплялись, больше по привычке, а при особом везении накачивались медовухой, чтобы лучше спалось. До других им не было дела, и другим было на них плевать, лишь бы на глаза не попадались. Кому интересны доживающие? Наверное, даже мясорубы на них не зарились: с тем же эффектом можно охотиться на крыс (только не подземельных) или даже рубить деревья. Какой смысл отнимать жизнь, если за неё не цепляются?
Зато и Вадиму находиться здесь было спокойней, он не чувствовал себя, как под непрерывным изнуряющим обстрелом: плотность населения ниже тут на порядок, если не на два, а в душах едва теплятся, умирая, последние страстишки. Уж из этих вряд ли проклюнется маньяк, разве только очень припечёт. Вот людоеды – куда ни шло. Эдакие морлоки – правда, никчёмные, как элои. Любой посторонний для них – чужак, представитель иной породы, а потому не подпадает под запрет. Если уж цыгане не считают других за людей… «А кушать хочется всегда». Эта тёплая парочка, мамаша и сынок, вполне могли оказаться первыми на тернистом пути губернского каннибализма – так сказать, зачинатели, предвестники новой эры.
Вадим и сам не понял, что побудило его притормозить и глянуть в затенённый угол очередного двора, – если мысле-облако, то не вслух, не на уровне сознания. А находился там коренастый седой человек, почти неприметный в сером дождевике, и выжидательно смотрел на Вадима вполне бодрыми, даже пылающими глазами. Странно, что Вадим заметил его только сейчас, – странно и тревожно. Давно он не давал подобных промашек, и впредь лучше бы так не подставляться. Иначе следующая встреча может оказаться последней.
Незнакомец не походил на маргинала. Был он с обширной лысиной, но и с густой окладистой бородой, будто для компенсации. На широком лице мясистость сохранял только нос. Вообще, человек выглядел измождённым, усохшим до мослов и опирался на сучковатую клюку, но был ещё крепок и подвижен, точно паук, а одет с необычной для здешних мест добротностью. Помянутые уже глаза лучились энергией, будто у проповедника или перестройщика, губы беспокойно кривились. Удивительно, но Вадим уже словно бы с ним встречался – когда, где? И ещё: старик оказался весьма опрятен, к тому же почти не пахнул, будто и сам обладал настолько острым нюхом, что приходилось мыться по несколько раз на дню, а перед каждым выходом облачаться в стираное. Вот такого выследить будет непросто – да и кому он сдался, если честно? А впрочем, впрочем…
– Ты кто ж будешь: крепостной или крутарь? – заговорил незнакомец отрывистым напористым голосом. – Не разберу никак.
– Я сам не всегда разбираю, – утешил Вадим. – А это важно?
На минуту зависло молчание, будто его попросту не услышали.
– Хочешь познать Путь? – внезапно спросил старик.
Вадим удивился, однако ответил:
– По-вашему, я его не знаю?
Кажется, и вправду проповедник, решил он. Последнее время подобных доморощенных пророков, бродящих по пустырям в поисках доверчивой паствы, ещё не охваченной другими, развелось множество. Не хватало самому заделаться таким же.
– Тогда слушай, – как в абсурдистском анекдоте, продолжил старец и направился к Вадиму, удерживая его на месте сверлящим взглядом. – Постулат первый: все мы есть мерзость и гнусность, а потому обращаться с нами должно как со скотом. Проникнись этим!
– Вот и меня так обзывала подружка, – откликнулся Вадим. – А я, дурак, не верил!
Старик надвинулся вплотную и тут обосновался, прочно подпёршись клюкой. «А ведь неслабое оружие, – подумалось Вадиму, – если умеючи управляться. Бо-дзюцу, япона мать, – да ещё какое „бо“, если звездануть по черепушке со всей дури!»
– Главные наши позывы: жратва да блуд, – снова заговорил проповедник, – а единственный действенный стимул – страх. Ещё мы всегда готовы сбиться в гурты, стало быть в массе – стадо. И потому нами должна править сила. Мы понимаем только свист плетей или пуль. Прочное здание можно выстроить лишь на жестокости, как вы не поймёте? Жёсткость конструкции и порождается жестокостью. Пора это признать, хватит врать себе и другим!
Вещал он с таким пылом и такой убеждённостью, каких Вадим никогда не чувствовал в себе. И что кроется за этой страстью: нереализованные амбиции, тайные пороки, перегруженная совесть?
– И это ваш второй постулат? – со скукой спросил Вадим. – Так почему вам не занять очередь: уж столько было призывов расстреливать больше!
– Юнец, не встревай! – осерчал старец, пристукнув внушительным посохом. – Имей терпение слушать.
На «юнца» Вадим усмехнулся, однако промолчал, дабы не усугублять. «Как будто я напрашивался на эту лекцию! – подумал он безнадёжно. – А куда денешься? Всё равно же вобьёт в голову – если потребуется, то и клюкой».
– Просто их не напугали ещё как следует, – снисходя, пояснил докладчик. – Чуть-чуть же недодавили! Замараться, видишь ли, испугались – послушались развопившихся чистоплюев. И вот теперь приходится начинать сызнова.
– Ничего себе! – снова не утерпел Вадим. – И сколько не хватило для полного счастья – миллиончика загубленных душ, больше? Опомнитесь, почтеннейший!
Но этим выпадом старец пренебрёг, словно опять не расслышал, и теперь завёлся надолго, разогнавшись по накатанным колеям. Ещё один зауряд с поставленной речью и принципами вместо морали, определил Вадим со вздохом. Может, даже эрудированный, хотя не обязательно. А нравственно то, что полезно стае – истинный ленинец, «всем ребятам пример». Среди политиков таких полно.
– Для начала должна быть чётко заявлена цель: общее благо, – как раз поведал лектор. – Не благо каждого, нет, – общее! И угодны все методы, кои этой цели способствуют. – Он разразился каркающим смехом. – Убий и укради – если нужно для дела! Прежние строители совершенного общества промахнулись уже с оценкой материала, не понимая, что «из дерьма не вылепишь пулю», тем более – домище размером в страну. А потому для цементирования нужны звери, только и способные скотинку приструнить. И чем выше этажность, тем страшнее потребно зверьё. Убийцы, маньяки – подумаешь! На них и построим новый мир.
«Ну да, „мы наш, мы новый“! – усмехнулся Вадим. – Было уже такое, и для лучшей сцепки тоже набирали самую грязь – липкую, жадную, завистливую. Правда, тогда в этом не признавались и садистов называли героями, стукачей – патриотами. А вот наш старикан „с большевистской прямотой“ режет правду-матку, как её понимает, и не стесняется при этом выглядеть кисло – достойно уважения, что ни говори».
