Гай Орловский - Ричард Длинные Руки – коннетабль
Она поморщилась.
– Ты пропустил "в-третьих".
– Правда? – изумился я.
– Да. Наверное, все же по голове тебя били.
Я отмахнулся.
– Неважно, тоже брякнул бы какую-то хрень. Ящерица просто великолепная.
Она свирепо разрывала заднюю лапу варана, толстую и сочную, хрустели суставы и брызгал сок, а голос прозвучал без привычной грубой злости:
– Просто молодая.
– Но вы ее нигде при своем врожденном аристократизме и безукоризненной грации не пережарили, – напомнил я, – и сырого не осталось… Я бы так не смог.
– Ты многое не можешь, – ответила она безжалостно. – Ешь быстрее.
– Зато можете вы, – сказал я с восторгом. – Я даже страшусь представить, что вы еще можете! Только ночью, во сне, когда контроль слабеет, могу напредставлять всякое…
– Я за тебя все делать не буду, – отрезала она.
Запив водой, снова мешки на спину, она вылезла из норы первой, я следом, весь мир снаружи окрашен странным и очень недобрым желтым светом. Вместо кроваво-красного неба плещет оранжевое море. Отчетливо вижу и волны, и странные струи, что закручиваются спиралями, пытаясь образовать смерчи или тайфуны.
А в том месте, где должно быть солнце, нечто огромное, как Юпитер с ближайшего спутника, белое, плазменное, искривляющее пространство-время, прогибающее небо, своим буйством чем-то похожее на Большой Взрыв, с которого началась Вселенная.
Джильдина, не обращая внимания на цветовые эффекты, сразу пошла таким быстрым шагом, что сама иногда переходила на бег. Я спешил следом, задыхался, потеть начал сразу, спросил в мускулистую спину с блестящими шарами далеко разнесенных плеч:
– Джильдина, а что, вам приходилось кого-то убивать…
– Ты сам видел, – отрезала она.
– Нет, я имею в виду… я о мужчинах, что по пьяни вздумали бы к вам непочтительно лезть. Ну, как к женщине… С определенными намерениями… Вы же знаете этих гадких мужчин!
Она фыркнула.
– Ко мне? Никто не осмелится. В городе я бы убила без предупреждения, а здесь ты мне нужен.
Я не стал спрашивать, расценивать ли это как приглашение, не настолько рисковый человек, а Джильдина вроде бы не совсем дружит с таким ненужным чувством, как юмор.
За косогором пахнуло жаром, а когда взбежали на небольшой каменный гребень, в лицо ударило сухим зноем. Багровая река лавы, причудливо извиваясь, медленно плывет между сизых, покрытых окалиной, оплавленных берегов из базальта и гранита. Поверху проплывают обломки корки, иногда сцепляются с такими же, растут, но на повороте медленное течение разбивает и растаскивает, даже топит.
– Как, – сказал я пересохшим горлом, – как переправимся?
Она буркнула:
– Никак. Не отставай.
– Но нам на ту сторону?
– На ту, – ответила она и ускорила шаг.
Я шагал за нею миля за милей, не представляя, как можно перебраться. В лицо то и дело ударяло сухим жаром. Я кашлял, прикрывал ладонью глаза. Переменившийся ветер донес запах горелой земли. Джильдина идет быстрым, но экономным шагом, чуть наклонилась, защищая лицо от жара.
В огненной реке вроде бы мелькало нечто живое. Я все еще прикрывал ладонью глаза и едва не упал.
Джильдина оглянулась и заворчала.
– Это что… ваша светлость, – крикнул я. – Мне чудится?
– А что ты видишь?
– Женщины… – проговорил я. Посмотрел на нее испуганно. – Как будто я какой озабоченный… На фиг мне там женщины, когда рядом лучшая из лучших, у которой и фигура, и осанка, и квадрицепсы….
Она фыркнула.
– Это всем чудится. Даже мне.
– А у вас… гм… нормальная ориентация? А то среди сильно продвинутых… В смысле, там в самом деле женщины?
Она пожала плечами:
– Говорят, да. Но я не верю.
– Я тоже, – согласился я. – Какие там могут быть женщины, когда вот эталон настоящей женщины! Какие дельты, какая трехглавая, а какая фудная! Это ваще… С нею разве что трапециевидная может, да и то по массе, но не по изысканности формы и дизайну облика… Вот это облик настоящей женщины в мире, где мужчины феминизируются…
Она кивнула, польщенная.
– Верно. А еще я – лучший воин!..
– Самый лучший, – поддакнул я, – лучший из лучших. А в той реке если бы плавали женщины, у них бы отросли хвосты и плавники. Или хотя бы ласты. А с такими формами только в тавернах вино разносить пьяным охотникам.
Она оглянулась на огненную реку.
– Да, плавают как-то странно.
– Рожденные ползать? – предположил я.
Она не ответила, уходя все дальше. Берега выглядят сизыми, словно перекаленное железо, ничто не может уцепиться за мертвую почву, прокаленную и перекаленную. У основания горы бурлит и клокочет огненный поток, я наконец-то сообразил, что стоит только обойти гору, как мучения кончатся, огненная река останется позади.
Я приободрился, запел в маршевом стиле:
…Ура, труба зовет!
у Джильдины синие глаза
И а-а-а-алы-ы-ы-ый рот!
Она оглянулась с подозрением, прорычала:
– Это что… за песня?
– Боевая маршевая, – объяснил я. – Алый рот – это кровь течет по губам! От разрывания клыками врагов в яростном бою.
– А-а, – сказала она благосклонно, – ну тогда хорошая песня. Правильная.
– Кровь по губам, – сказал я, – ага, правильная.
Я то и дело спотыкался, всматриваясь в приближающуюся стену Барьера. Сверкающая молочная стена тумана уходит и уходит ввысь, а там бритвенно-острым краем врезается в накаленный небосвод.
– А что с той стороны? – спросил я. – Как выглядит? Кто-нибудь рассказывал?
Ее глаза стали настороженными.
– А то не знаешь… Или не знаешь?
Я сказал поспешно:
– Я видел только один участок, через который и… прошел. Но в других местах может быть иначе.
– Ну ты и дурак, – сказала она пораженно. – Я таких еще не видела! У Барьера нет участков. Он один. И везде одинаков. Это как кольцо у тебя на пальце…
– У кольца надписи на одном участке, – сказал я, – а на другой стороне пусто.
– Не кольцо, – поправилась она. – Как река! Как река, свернутая в кольцо. Вода перетекает с места на место, потому везде одинаковая.
– Ага, – сказал я, – ну тогда да. Я вспомнил, я ж ничего не помню! Это я так, догадки строю. Умные и так все знают, а я вот догадки строю. Теоретик я, значит… Мыслитель.
Она оглянулась, на лице отвращение наполовину со злостью.
– Мыслитель!.. А ты понимаешь, что здесь если не убивать – убьют тебя?
– Я, как Америка, – объяснил я, – никогда не прибегаю к насилию. Кроме тех случаев, когда я сильнее. Потому что я демократ.
