Эдуард Веркин - Место Снов
– Ты его еще на котлеты предложи переделать! – сказал неизвестный голос.
– А что? – Снегирь заинтересовался. – В одной книжке один чувак…
– А может, его это… – Тытырин икнул. – Отдать твоим гномам? Я слышал, они неразборчивы в продуктах питания…
– Заткнись, Тытырин, – велел голос. – Лучше давайте поговорим о наших делах.
Зимин услышал двойной вздох. После чего почувствовал, как его шеи коснулась прохладная и сухая рука, явно не принадлежавшая ни одному из писателей.
Рука явно искала пульс. И нашла. Голос хмыкнул и сказал:
– Действительно мертв. Мертв, как собачьи какашки. Потом похороним. Пока же у нас есть дела и понасущнее. Поговорим о них…
Снова двойной вздох. Зимин осторожно, через веки, открыл глаза. Смотреть было довольно неудобно, но можно. Рядом со Снегирем стоял парень в заурядных джинсах, заурядной выгоревшей на солнце льняной рубашке и жилетке из белой кожи. С широким, опять же кожаным ремнем. К ремню была прицеплена шпага. Шпага была не простая. Длинная, лезвие черное, по стали мелкие узоры, отличающие настоящий булат от кухонного хлебореза. Рукоятка замысловатая. Гарда плавно переходит в эфес, выполненный в виде чешуйчатого морского змея. Морской змей пытался обвить и заглотить кашалота, который и представлял собой рукоять.
Парень был похож на Дон Кихота, только без бороденки и с умным взглядом.
– Итак, господа литераторы, – сказал парень. – Около двух месяцев назад я заказал вам пьесу из жизни гномов. В двух действиях.
Парень достал из кармана клочок бумаги.
– За пьесу авансом было заплачено: яиц гусиных – две дюжины, яблок медового сорта – пять мешков, сыров из козьего молока – пять голов, сухарей ржаного хлеба – десять кулей. Литераторы Тытырин и Снегирь обязались выполнить заказ в течение шести недель. Прошло почти восемь, и вот я здесь. Хочу узнать, готова ли моя пьеса?
– Конечно, готова, Поленов, – с достоинством ответил Снегирь. – Не изволь беспокоиться.
И Снегирь с проворством факира извлек из-за поясного ремня папку с листами.
– Прошу! – и Снегирь по-халдейски протянул папку Поленову. – Ознакомьтесь-с.
Поленов принялся ознакомляться с текстом. Читал он споро, видимо, по диагонали, быстро перелистывал листы и кидал их под ноги. Постепенно количество листов на земле увеличивалось, а настроение у литераторов ухудшалось. Они мрачнели, все больше шевелили пальцами рук и громко сопели.
На землю упал последний листок, стало тихо.
Затем Поленов присел и подобрал несколько листов. Повертел их, потер пальцами. Затем спросил:
– Что это?
– Как что? – ответил Тытырин. – Пьеса в двух действиях.
Зимин заметил, что бороды у Тытырина больше не было. Вместо бороды по нижней части лица шла красная полоса.
– Насколько я понял, ваша пьеса называется… – Поленов заглянул в лист. – «Гундыр и стрептококки»?
– А что ты имеешь против стрептококков? – заносчиво спросил Снегирь.
– Против стрептококков я ничего против не имею. – Поленов стал комкать лист. – А при чем тут Гундыр? Кто такой вообще Гундыр?
Тытырин пренебрежительно хмыкнул.
– Гундыр… Гундыр – это народный фольклор, между прочим. Гундыр – это Змей Горыныч. Змей Горыныч подхватил стрептококки и теперь не может пуляться огнем. Тут как раз на горизонте появляется добрый молодец, который вызывает Гундыра на бой. Гундыр плюет в него огнем и тоже заражает добра молодца стрептококками…
– Я же просил из жизни гномов, – сказал Поленов. – При чем тут Змей Горыныч?
Тытырин не нашелся что ответить.
– Я просил из жизни гномов, – повторил в третий раз Поленов. – Все просто. Есть гномы, есть люди, они взаимодействуют. Где здесь гномы?
Тытырин и Снегирь промолчали.
– Я спрашиваю, где гномы?
– А при чем здесь гномы? – Снегирь решил пойти в атаку. – Художник должен отражать мир таким, как он его видит, а не писать о гномах! Пусть о гномах всякие остальные пишут! Вам мне на горло не наступить!
Поленов начал казенным голосом читать:
– Яиц гусиных – две дюжины, яблок медового сорта – пять мешков, сыров из козьего молока – пять голов, сухарей ржаного хлеба – десять кулей… Это, не считая помощи в строительстве жилища и предоставленной во владение керосиновой лампы. Пьесы нет.
– Как это нет! – возмутился Тытырин.
Но Поленов треснул его по голени короткими ножнами. Тытырин ойкнул и замолчал.
– Пьесы нет. А посему – вы оба переходите ко мне в обельные холопы на два месяца.
– Почему это на два месяца? – возмутился Тытырин. – За два десятка яиц на два месяца?
– Не забывай про керосиновую лампу!
Зимин открыл глаза пошире и даже чуть приподнялся на локте – и писатели, и читатель слишком увлеклись литературной беседой и про Зимина подзабыли.
– Вы меня очень разочаровали, – сказал Поленов. – У меня намечен график работ, вложены средства, люди задействованы. А вы меня так подвели.
Поленов щелкнул ножнами.
– Мне даже кажется, что двумя месяцами холопства не обойтись, – вздохнул Поленов. – Мне кажется, надо прибегнуть к более радикальным средствам.
– Не надо! – пискнул Снегирь.
– Это все он виноват! – Тытырин указал пальцем в сторону лежащего Зимина. – Труп! Он нас терроризировал! В смысле, когда еще жив был!
– Точно! – подхватил Снегирь. – Этот вандал! Он целые сутки пел частушки про трактористов! Какой драматург сможет работать под трактористские частушки? Я все-таки художник, я не полярник какой-нибудь!
– Он заставлял меня каждый день сочинять оду в честь его дурацкой подружки! – заявил Тытырин. – Это было омерзительно! Я спать даже не мог!
– От него все время пахло лисой, – сказал Снегирь. – Я не мог работать в таких условиях!
Зимин решил, что не стоит упускать момент. Еще минута – и они скажут, что он заставлял их возводить Великую китайскую стену из сушеного кроличьего помета. Или еще чего делать. Зимин неожиданно сел в гробу и вытянул перед собой руки.
– Ожил… – ойкнул Снегирь.
– Пресуществился, – булькнул Тытырин.
Зимин думал, что у слова «пресуществился» несколько иное значение, но спорить не стал. Он резко выскочил из гроба, шагнул к Тытырину и быстро сломал ему нос ударом кулака. Подтягивания даром не прошли.
Тытырин сел на траву.
– Это за дурацкую подружку, – сказал Зимин. – И это хорошо.
Затем он повернулся к Снегирю.
– Частушки про трактористов, говоришь? – усмехнулся Зимин. – Пахло лисой, значит? У меня к тебе, Снегирь, тоже несколько серьезных вопросов…
Однако Снегирь времени даром не терял. Едва поверженный Тытырин рухнул на сыру землю, как его собрат во творчестве Снегирь побежал. Сторонник скандинавской романтики бежал быстро, но Зимин, успевший близко познакомиться с внутренностями отрицателя, бежал быстрее.
