Берен Белгарион - Тени сумерек
— Берен! Берен, дурачина! Что с тобой, почему молчишь, слушай? Говори! Говори что-нибудь, или я тебя сам убью!
— Дурак, — без звука шепчет Берен.
— Что? — Роуэн трясет его за плечи, потом сдергивает с себя диргол и набрасывает на друга, потом снова трясет. — Очнись, очнись же, бревно ходячее! Скажи что-нибудь!
Не выдержав, он обнимает Берена, прижав того к груди — и оба валятся в сугроб, и небо над ними подсвечено розовым, а снега на восточных склонах уже отливают синевой, и боги, как это все красиво — а дурак Роуэн не замечает и снова его трясет… Как будто его жизнь что-то значит для этих гор… Для рассвета… Для него самого…
Он не хочет отвечать Роуэну — боится расплескать то, что принес с вершины. Он — легкий и прозрачный сейчас, он так спокоен и так взволнован, как не был еще никогда в жизни. Он плачет, и слезы прожигают снег…
Белая, невыносимо прекрасная, высится над ними вершина Эрраханка. Почти правильная четырехгранная пирамида, которую он… покорил? Смешно даже думать об этом — он пришел и ушел, как каждый год сходит с вершины лед. То, зачем он шел — мальчишеская удаль, похвальба перед девицей, гордость, желание доказать, что смертному не слабо то, что сумел совершить эльф — все отшелушилось и отпало с него на этой высоте. Осталось лишь немое восхищение красотой Творения. Немое — потому что слова всех языков, ведомых Берену, выгорали и увядали перед ней.
Роуэн снова встряхнул друга — и из-за пазухи у того выпал и зарылся в снег кинжал вороненой стали, с двумя змейками дома Финарфина, оплетающими яблочко рукояти — уже изрядно съеденный ржавчиной. Доказательство того, что он действительно был на вершине Эрраханка. Берен проводил нож равнодушным взглядом — теперь ему было все равно, поверят или нет.
Глядя через плечо Роуэна, он с предвершинной седловины видит далеко на север. И там, на севере, где волнуются под ветром травы Ард-Гален, встает под небеса всепожирающее белое пламя.
— Огонь, — шепчет он, впиваясь пальцами в руки Роуэна. — Огонь на Ард-Гален!
— Тише… Спятил ты что ли — это закат играет на облаках, дурила! В голове у тебя помутилось от этого воздуха. Спускаться нам надо, понимаешь, спускаться! А-а, понесла меня с тобой нелегкая…
Не отпуская Берена, Хардинг нагнулся и подобрал нож, который три сотни лет назад Финрод оставил на вершине в знак того, что все земли, что видны с вершины Эрраханка, принадлежат теперь Дому Финарфина…
Ясность видения была такой, что Берен снова прожил те минуты и успел озябнуть — летней ночью! Больше того, он понял, что с точностью до мгновения может вызвать в своей памяти все, что происходило до и после, в любой момент его жизни — даже, наверное, младенчество… Он не стал это проверять, просто испугался — и отпустил рвущийся в небо шар Палантира.
И шар мгновенно налился тяжестью, холодом и твердостью, выскользнул из рук — не удержи его Финрод, кристалл упал бы в траву.
«Хорошо. Видишь, я был прав. Но ты испытываешь все слишком живо — и поэтому устаешь».
Берен ничего не ответил — он все еще задыхался от редкого горного воздуха. Деревья потемнели и были теперь обычными деревьями, звезды остановили свой бег.
— Ты мог попасть в более опасное видение, — продолжал Финрод уже вслух. — Необходимо все время помнить, что это происходит с тобой не на самом деле. Не погружаться в Камень целиком, часть себя оставлять вовне…
— Слушай, — сказал Берен. — Когда я коснулся Палантира и начал вспоминать… Я вспомнил много такого, о чем напрочь забыл. Мне кажется, с этим Камнем я смогу вспомнить все, что когда-либо знал. Даже дни младенчества.
Судя по лицу Финрода, он был потрясен.
— Правда? — спросил он.
— Точно. Всех этих вещей — что у Роуэна слезы замерзли на ресницах, что я выронил кинжал, что мне пригрезился огонь — я ведь не помнил всего этого… Я был… как шальной. А сейчас — я увидел это снова, как оно было… И… благодарен тебе за то, что вспомнил все…
Финрод о чем-то задумался, потом решительно сказал:
— Мы еще поговорим об этом. А сейчас попробуем без Камня. Я пошлю тебе Образ, потом — ты мне.
Он положил Камень в траву.
Берен сосредоточился, «прислушался» — теперь это было доступно и без Камня, — и увидел белый город на холме.
Город смотрел на запад. Так было все в нем сделано и устроено, чтобы поменьше стен — и побольше окон. Чтобы дома не перехватывали друг у друга свет, который, исходя все время из одного места, не блуждает по небу. Этот свет был каким-то плотным, даже в те места, где была тень и должен был бы царить сумрак — он как будто просачивался… У Берена захватило дыхание — ничего прекраснее он в жизни не видел. Нарготронд был прекрасен, и нельзя было сказать, что сделан он по образцу Тириона на Туне, ибо Нарготронд, скрытый город, был весь внутри себя, и прекрасен он был изнутри — а Тирион был весь снаружи…
Хрустальные и мраморные лестницы сбегали вниз по западному склону холма, а восточный, сумрачный, порос густыми соснами. И можно было бежать вниз по этим лестницам, хватая грудью воздух — а можно было блуждать в сосновых сумерках. То, что для Берена всегда было сказкой, неизбывной мечтой о стране без слез и забот, куда можно попасть только мертвым, и то — ненадолго, для Финрода было обычным юношеским воспоминанием, как для него — ровная кладка замков Каргонд и Хардинг, величественная красота Одинокого Клыка, задумчивая прелесть озера Аэлуин…
И Берен позавидовал. Люто позавидовал тому, кто вырос в Блаженном Краю. Он пытался заставить себя вспомнить, что сам все-таки может вернуться. Да, в опоганенный, разоренный Дортонион — но сможет. А Финроду, примкнувшему к мятежникам, дорога в Валинор заказана на всю жизнь. И эти юношеские воспоминания для него — пытка. Вместе с образом передавалась и часть боли, Берен чувствовал это… «Но ведь у него — было!» — взъярилось что-то внутри. — «То, что он потерял, было в тысячи раз прекраснее того, что потерял я! Нам никто не предлагал идти в Валинор, никто не приходил учить нас и оберегать! Только этот… Разве мы виноваты, что пали?»
«Но ведь и мы пали, Берен…» — новый образ явился его сознанию: огни факелов мечутся, сливаясь в созвездия, а потом — в пламенные реки. И в круге огней стоит и говорит высокий, статный эльф с пылающими глазами. Берен не услышал слов, но хорошо знал предания и помнил их смысл…
Альквалондэ Финрод не стал показывать — и Берен попытался проникнуть в этот отрезок памяти силком — и не смог. Зато увидел черное, в крупных холодных звездах небо Арамана — и громады вздыбленного льда… Ах так! Ну да, ведь для того и затевался урок, злорадно подумал он — показать мне, что невозможно прочесть в мыслях другого то, что тот желает скрыть…
