Сергей Байбаков - Гнилая топь
ГЛАВА 17
Истории Любомысла
Любомысл за долгую жизнь привык к морским просторам, и поэтому в лесу, особенно в ночном, всегда ощущал неуверенность и тревогу.- Скоро доберемся? Прозор, ты дорогу хорошо знаешь? А то Добромил, вон – уже спит в седле. И Борко какой-то квелый.- Да не сплю я, дядька! – досадливо отозвался отрок. – Я просто задумался. Разве после пережитого уснешь?- А у меня рука ноет, будь она неладна. Станешь тут квелым!- Не тревожься, – улыбнулся Прозор. – Лес кругом знакомый: по молодости часто в этих местах бродил. И на озере, о котором Велислав говорил, побывал как-то раз. Давненько, правда, – уточнил дружинник. – В те годы я постарше Добромила, но помладше наших молодцев был. Озеро как озеро. Большое, сосны кругом растут, невдалеке водопад шумит. Только никакой избушки у него не видел, и никакого волхва там не встретил. Не волнуйся, я где хоть раз побывал, так в жизни дорогу в то место не забуду. На смертном ложе вспомню, если будет оно у меня – ложе-то. Наперед знаю, что в ином месте голову сложу, а не дома на полатях. Кстати, я в этом озере русалку видел. Не верите? А вот видел. Не как вас конечно – не так близко. До сих пор думаю, не примстилось ли мне? – покачивая головой, усмехнулся Прозор. – Я у этого озера привал сделал. Лето, солнышко светит… Благодать! Вдруг слышу, плеснуло что-то в камышах, легонечко так – будто рыба хвостом шлепнула. Я подумал, мерещится мне! Глядь – а из камышей на меня девчонка смотрит! Красивая, волосы длинные, волнистые. На шее ожерелье из самоцветов сверкает. Увидела она, что я на нее смотрю и рот разеваю, засмеялась… так, тихонечко. И в воду нырнула. А как под воду уходила, я краешек рыбьего хвоста средь брызг заметил. Жаль, быстро все случилось, я ни сообразить толком ничего не смог, ни окликнуть не успел.- А если бы окликнул, то что? – полюбопытствовал Милован и отчего-то тяжело вздохнул: – Говорят, они многим встречались.- Ну не знаю, что бы сделал. Может, познакомились бы – а может, и подружились! – засмеялся Прозор. – Наверное, было бы о чем поговорить. Я – рассказал бы как тут, на земле живется, она – какое в воде житье-бытье, какие в ней диковины есть. Ведь интересно же. Я бы с ней сдружился, да вот не довелось. А больше так близко я русалок не встречал, но с берега иногда их видел. Особенно, когда на круче в солнечный день стоишь, то хорошо видно, как она под водой плывет. Быстро так – просто загляденье!- И я один раз русалок видел! – откликнулся Борко. – Несколько лет назад бродил по лесу, охотился. Да вот не везло – разбегалась добыча. Притомился я и под вечер вышел к дальнему лесному озеру. Думал, на бережку ночь скоротаю, а утром – восвояси. Да не тут-то было! Слышу, русалки в нем плещутся, смеются. А голоса звонкие! Игру, что ли, какую затеяли? Я испугался – и бежать! Ведь про них разное люди говорят. Могут и защекотать до смерти!Прозор только плюнул в сердцах: «Прости, Батюшка Лес, что плююсь в тебе! Да не со зла это сделал, а от неразумения да глупости людской…» Вслух же чуть ли не прорычал:- Какие такие люди говорят? Ты бы спросил этих людей – сами-то они хоть раз живую русалку видели?! Говорить можно все что угодно. Не знаю, кто это выдумывает, не знаю! Я, например, про русалок худого ни разу не слышал. А то, что плетут о нечисти всякую ерунду, так это от глупости и страха. Просто у людей свой мир, а у них – свой. И лезть друг к другу ни к чему. Верно, Любомысл?Старик, выслушав пылкую речь Прозора, печально улыбнулся. Как-то так получилось, что за время долгих странствий Любомысл ни разу не сталкивался с живыми русалками. Хотя в морях их должно быть предостаточно. Он видел их всего один раз, в детстве. После нашествия морских чудищ – саратанов. Тогда русалок несла в море река, они были мертвы.- Так-то оно так, Прозор. Вот ты только что сказал – мол, нечисти и людям лезть друг к другу ни к чему. Может, оно это и верно… Может, – хмыкнул старик. – Да только вот кто хотел с русалкой на озере познакомиться и об ее житье-бытье расспросить, а?! – рассмеялся Любомысл. – Сам себе противоречишь, друг Прозор. Ты ведь с ней первым заговорить хотел, а она, чтобы худа не вышло, от тебя сбежала. Ей это действительно ни к чему – с каким-то человеком, да еще с мальчишкой знаться! Я думаю так: люди называют русалок, леших, водяных, болотников – в общем всех, кто на кромке – меж людским миром и миром богов живет – нечистью. А ведь люди не правы, ой как не правы! Я считаю, что на самом деле это – младшие боги. Вот так! И ни к чему божествам с людьми знаться – до добра это не доведет. Так что в этом ты прав, Прозор: у богов свой мир. Захотят – покажутся людям. Как вот, например, тебе русалка показалась. Захотят – скрытными останутся, это их воля. Вот Перун – бог грома и молний – часто людям показывается? Нет! Мы только его огненные стрелы видим. А Сварог, Даждьбог, Хорс, Ярило? Это ведь солнечные божества. Только мы видим лишь то, что они творят: свет, солнце, тепло. Но не их самих! Может, они кому-то и показываются, но я этих людей не знаю.- Хорошо… – удивленно протянул Милован. – Значит, по-твоему, Любомысл, леший – тоже бог?- А как же, парень? Конечно! Род, когда создавал богов и все сущее, кому поручил леса сберегать? Не знаешь, не догадываешься? А ты поразмысли. То-то же! – рассмеялся старик. – Род создал леших для охраны леса от людей и прочего непотребства. Леший – лес бережет, водяные – воду, реки, озера, источники. Чтобы не засоряли их люди, и беды водяным жителям не чинили. Полудницы, к примеру, – поля охраняют, болотники – болота. В общем, к каждой частице земли свой хозяин приставлен. Вот так… Ну, а о лешем скажу так – он хоть и младший бог, но власть ему дана немалая. Без него лес станет, как неухоженный колодец у нерадивого хозяина – плесенью зарастет, всякая гадость в нем заведется и вода испортится. Выпьешь – отравишься! Знаете, мне кажется, что с той нежитью, что из Гнилой Топи выползла, станут не только волхвы и ведуны биться. Младшие, а может и старшие боги в борьбу вступят! Такое у меня предчувствие. А я редко ошибаюсь – жизнь длинную прожил. То зло, что в болоте сидело и на свободу вырвалось – не нашего мира, и не наши темные боги его сотворили.Убедительные слова Любомысла подтверждали мысли Прозора: похожие догадки уже приходили ему в голову. Ну что же, он тоже будет бороться с тем, что вылезло из древнего болота. Он-то знает, что там иной мир, там мертвяки ходят, что до полусмерти напугали его в детстве. Пусть боги бьются по-своему, а он сразится по-своему. Правда пока, не знает как. Ну да это дело наживное – главное начать. Упыря они уже почти изничтожили.Губы Любомысла тронула загадочная улыбка, и старик с торжеством сказал:- А я ведь не только про всякие заморские чудеса знаю – где какая нежить водится. Я ведь еще и нашего лешего видел! А вот живую русалку не довелось, – вздохнул старик.- Ну, это ты выдумываешь, – усомнился Прозор. – Я в лесу родился и всю жизнь в нем провел. Тоже много чего повидал, только леший мне ни разу не попался. А вот о нем, Борко, я всякое знаю: и худое, и доброе. Его крики люди частенько слышат. Да и вы наверняка – хоть раз, да слыхали его вопль. Но вживую владыку леса увидеть? – дружинник с сомнением пожав плечами, протянул:- Вживую – не знаю. Леший – он мастер прятаться. Ну как ты разберешь: лесная коряга, мимо которой ты только что прошел, на самом деле может оказаться тем же лешим? Или филин, что из дупла на тебя глаза выпучил – настоящая он птица, или леший в него перекинулся? И где ты его видел, Любомысл? Ты ж по лесам особо-то и не бродишь?Тут неожиданно, будто вторя словам Прозора, на ближайшем дереве ухнул филин. Его крик не остался без ответа: издалека откликнулся другой, затем, с противоположенной стороны, третий… Перекличка длилась недолго: венды увидели, что филин, подавший голос первым, сорвался с дерева и бесшумной тенью исчез в лесу.Добромил, услышав о том, что хозяин леса может легко перекинутся в корягу или филина, вздрогнул от неожиданности и задал тот же самый вопрос, что и в начале ночи, когда из Гнилой Топи ударил морок и раздался заунывный вой:- Это леший кричит, дядька?Впрочем, испуга в голосе княжича не было. Скорее – любопытство. Любомысл это заметил. Добромил за считанные часы повзрослел – слишком уж много всего выпало на его долю в эту ночь.Самому же Любомыслу уханье ночного охотника не понравилось. Не та птица, пением которой можно услаждать слух, да еще в темную, предутреннюю пору. Старик, по своей давней привычке беседовать с Добромилом, как с маленьким, и чтобы заодно развеять неприятный осадок, заговорил нарочито весело:- Нет, княжич, это не леший. Леший – он по ночам редко кричит, ночью, вроде бы, спит. Хоть лешие и младшие боги, но и им спать тоже хочется – как и остальным, кто в подлунном мире живет. Ведь всякой твари сон нужен. Да и некого лешему в ночном лесу пугать. Он же не знал, что мы по этой дороге поедем. Мы ему не нужны. А лес – пустой, сам знаешь, ночью из людей мало кто сюда ходит. А зверью лесному леший хозяин, так зачем ему своих подданных понапрасну-то тревожить? Да даже из-за нескольких охотников – это я про нас говорю – он сил тратить не станет, знает, что нас уже ничем не испугаешь. Леший – он днем старается, когда дела переделает и ему скучно становится. Он любит баб глупых, девок да детишек малых и неразумных пугать. Пойдут они в лес по грибы да ягоды, а леший тут как тут! Загогочет, заголосит, закружит в трех соснах, да так что обратной дороги не враз-то и сыщешь! Вредный он – и хитрый. Ему нравится эхом заманивать в трясину да чащобу. Но даже он доброте не чужд: потешится он, поиграет с человеком, а там глядишь – вот они, верные приметы, что обратно к дому ведут. Значит, отпускает владыка леса с миром. Да только пока выберешься из его сетей, все белы ноженьки истопчешь.От причитаний старика Добромил заулыбался, а Прозор – фыркнув и издав невнятный звук, – расхохотался. В ночном лесу его смех прозвучал гулко и странно. Если бы недалеко от вендов проходил какой-нибудь ночной путник, он бы точно решил, что над ним хохочет и издевается леший. За дружинником залились Борко и Милован. Смех парней больше напоминал похрюкивание кабанчиков.- Белы ноженьки! – сквозь смех выдавил Прозор. – Это у кого белы ноженьки?! У тебя что ли, Любомысл? Я так думаю, они у тебя совсем не белы! Это если на твои рученьки глянуть! И уста у тебя не сахарные, про которые в сказках бают! Которые облыбзать в награду хочется! Что ты тут за сказку завел? Мы что, дети малые? Хватит уже причитать – говори серьезно…- А я и говорю серьезно! – Любомысл даже не улыбнулся. – Добромил меня спросил – кто кричит? Я с радостью и ответил – это не леший, а всего-навсего филин… Ты бы спросил, или, допустим, Милован иль Борко, так я им тоже самое бы ответил. Из песни слова не выкинешь. Как могу – так и баю. Я по всякому могу! Такой вот говорливый бываю…- Да ну тебя… Это надо же такое придумать!.. Ты же вроде говорил, что лешего видел. Лучше уж про него расскажи, а не про белы рученьки-ноженьки.Любомысл помолчал, собираясь с мыслями. Чему-то улыбнулся. Потом глянул на свои большие руки, в которые намертво въелась смола от жестких корабельных канатов. Даже в ночном мраке было видно, как они темны. Да, тут Прозор прав: рученьки и ноженьки совсем не белы, и историю про лешего он завел, как бабка-плакальщица. Не такие теперь Добромилу байки нужны! Не дите он, кое за материнскую поневу держится.- Особенно от него охотникам достается! – усмехнувшись продолжил старик. – А если охотник вдвойне великий да славный – вот, к примеру, как ты, Прозор! – то и достается ему вдвойне. Вот им леший им спуску не дает! Попался – берегись! Если охотник, которым леший нарочно занялся, в его ловушку угодит и из нее живым выберется и до дому дойдет – это за великое счастье почитать можно! Предупрежденье такое охотнику леший сделал: в лес больше не суйся – пропадешь! Поняли, братцы, о чем толкую?- Эй, Любомысл! Ты о чем это речь ведешь? – встрепенулся Борко. – А то я ведь как-то в лесу заплутал, да так что думал – все, вовек родного дома не увижу! Три дня по лесу бродил! Места вроде знакомые, все приметы, по которым путь держал, на месте. А как начну на правильную дорогу выходить – опять передо мной трясина! Я уж и одежку всю наизнанку вывернул! Говорят – это верное средство, когда заплутаешь. Так ведь ничего не помогло! Это что? Значит, надо мной леший насмехался?- Выходит, что так, – ответил вместо Любомысла неожиданно посерьезневший Прозор. – Насмехался… Чем-то ты ему не по нраву пришелся. Но ведь все же отпустил?- Отпустил, – махнул рукой Борко, – иначе я бы рядом с вами не ехал. Интересно, чем же я лешему не глянулся?- Эх, Борко, Борко… – с укоризной промолвил старик. – Вроде бы и взрослый, а думать так и не научился. Ну, скажи на милость, зачем ты вчера молодого кабанчика подстрелил? Ну съели мы его, вкусный… Но ведь ты мог догадаться, что в башне нас большие запасы питья и еды ждали! Что, захотелось свою охотничью удаль потешить? Потешил… Сделанного не вернешь – раз ты поросенка добыл, то он – твоя добыча. Но ведь кабанчик, которого ты убил, еще же ребенком был! Вот над этим – подумай. Раз сойдет, другой… А в наших вендских заповедях что сказано, помнишь? Не отнимай жизнь понапрасну! А тут? Выходит, ты понапрасну у ребенка жизнь отнял. Подрос бы он, в матерого кабана превратился, тогда – другое дело…Любомысл окликнул Прозора:- Как считаешь, я прав? Есть в моих словах немножко истины?- Прав, Любомысл! Не сомневайся, – ответил дружинник. – И не немножко, а всю истину ты нам напомнил – не отнимай жизнь понапрасну! Так что, Борко, смотри! В другой раз леший тебя из лесу не выпустит, сгинешь – и знать не будем, справлять по тебе тризну, иль нет.Борко печально задумался. Вместе с ним было о чем поразмыслить и Миловану. Молодцы – что греха таить? – любили покичиться своей охотничьей удалью. А тут вон как обернулось! Заповеди-то знали все, а вот оказалось, что исполнить их сложно. Поди-ка, догадайся, какого зверя или птицу можно добыть? И можно ли вообще, если есть другая еда? А про запас? Не все так просто, есть над чем пораскинуть умом.Любомысл, озадачив молодых парней, продолжил рассказ. Только сейчас старик не причитал, как в начале, а говорил вполне серьезно:- Ну, значит, княжич, – дело обстоит так. Леший – он обычно подпоясан красным кушаком. А вот левая пола его одежки запахнута за правую. Но не наоборот! – особо подчеркнул Любомысл. – Обувь у лешего всегда перепутана: правый лапоть на левую ногу обувает, а левый – на правую. Это когда он в простого, не знатного человека перекидывается. Глаза у лешего зеленые, как весенняя листва, и пучеглазые. И горят они у него, как угольки. Брови – густые, высокие. А, вспомнил, – он бороду носит. Так она у него длинная, и вроде бы как зеленью отдает. Волосы – косматые, нечесаные, ниже плеч спускаются – леший за ними вроде как не следит, не боится, что в лесной чащобе они за кусты цепляться будут. Правого уха у него вовсе нет, поэтому он волосами голое место прикрывает. А отличить его от человека, узнать его нечистое происхождение легко – стоит только посмотреть на него через правое ухо лошади, так сразу тебе ясно станет, что перед тобой – переодетый леший.- Это кто ж на него через лошадиное ухо смотрел? – гукнув, снова встрял в рассказ Прозор. – Уж не ты ли, Любомысл?- Прозор, я тебя прошу, – умоляюще сказал княжич, – не перебивай дядьку. Он так занятно рассказывает, я даже о жути, что ночью видел, забыл. Хорошо?Дружинник смущенно кашлянул. Он так и не свыкся с мыслью, что оказался в охранном отряде молодого княжича и даже успел сдружиться с будущим властителем крепости Виннета. Ведь для него, простого парня из леса, все князья и другие важные люди казались недосягаемыми. А тут вон оно как! Молодой княжич – простой, чудесный мальчишка. В нем нет спеси, которую Прозор не раз наблюдал у других знатных людей.В иных местах и городах, как давно понял венд, люди очень любят чваниться своим происхождением, а если его нет – то богатством. Можно подумать, что когда Род создавал людей, то сразу отделял знатных и богатых от незнатных и бедных. Чушь, все не так! А молодой княжич вон как вежливо просит, чуть ли не умоляет. И все из простого уважения к нему, простому лесному охотнику. Для немного тщеславного Прозора, хоть он и родился вендом, это было весьма приятно. Ну как не любить такого – даром что молодой князь!- Не буду, не буду, княжич! Прости! – пробасил Прозор. – Не стану больше нашего любимца перебивать. Только спрашивать стану – если что не пойму. Продолжай, Любомысл…Старик усмехнулся про себя: почти все что, мелькало в голове простого и незатейливого богатыря, он давно научился угадывать. Вспомнив, на чем остановился, продолжил:- А в карты леший играть любит – страсть! Он их, как только румийские купцы к нам в Альтиду завезли, сразу же освоил. А ведь выдумали карты не так уж давно – не больше ста лет. Ну да у лешего время обучиться есть. Лучше с ним играть не садиться! Все равно проиграешь! – Любомысл помолчал, а потом каким-то задумчиво-скорбным голосом добавил:- Довелось и мне с лешим как-то в карты сразится…Любомысл умолк, но его последние слова заинтересовали вендов не ну шутку. В карты многие умели и любили играть. Развлеченье было еще хорошим, особенно, в тягучие зимние вечера. Прозор, позабыв про свои подначки, даже раскрыл от удивления рот. Милован и Борко подъехали ближе к старику, чтоб лучше слышать, не пропустить ни слова. И когда молчание затянулось, старший из дружинников не выдержал:- Ну, продолжай же, Любомысл! Клянусь, такую занимательную историю ни разу не слышал! Даже если ты ее придумал, то все равно здорово! С лешим, да в карты? – Прозор был просто в восторге.- Верите ли, – серьезно сказал Любомысл, – я, после того как сыграл с ним в карты, без единой монетки остался?! И как до дому в тот вечер добрался, не помню. Память начисто отшибло, будто и не было у меня в жизни этой игры! Только и помнится где-то глубоко, как я из корчмы вышел, как к дому направился. Вроде и досады на проигрыш не чувствовал. И все – дальше как отрезало!- А может, ты лишку выпил, Любомысл? – спросил Милован. – Знаешь, иногда бывает, как только хмельного переберешь, так себя не помнишь.Милован в своей недолгой жизни хорошо выпил хмельного всего лишь один раз – зато много. Это произошло, когда их с Борко посвятили в воины. Тогда, наутро, он еле разлепил глаза, ему было очень плохо, и парень смутно помнил, что происходило накануне. Но и этого единственного раза оказалось достаточно, чтобы он считал себя великим знатоком в вопросах пития. Но на его слова Любомысл лишь досадливо отмахнулся:- Знаете, парни, я выпить могу и умею! По морям в молодости изрядно походил. В ваши годы такое успел повидать, что иному и не снилось! Да только вот насчет того, как выпить, я всегда осторожен. Сколько случаев видел: придет корабль после долгого плаванья, мореходы на берег спустятся – и прямиком в корчму. Деньгами сыплют без счета, отдыхают. Тут же вокруг них новоявленные друзья-приятели вертятся, любители дармовщинки. Денежки морякам помогают тратить. Одним словом, голь кабацкая тут как тут! Проспится иной мореход, а уже поздно – в кошеле ветер свистит! Хочешь не хочешь, а надо снова к какому-нибудь купцу на корабль наниматься и в долгое плаванье идти. А бывает и того хуже: с пьяных-то глаз обмокнет бедолага свой палец в чернила, или помогут окунуть, – все! Пиши пропало! Согласился мореход отплавать столько-то лет на кораблях, допустим, Аласунского Царства. Договор у аласунских купцов на руках. Сразу же несут пьяного горемыку на гребной корабль. Там заковывают в цепи, чтобы, когда проспится, не убежал. В море раскуют, а податься некуда – кругом вода. А коли упрямиться начнет, то под плеть. Вот и плавает бедолага несколько лет за бесплатно, веслами тяжелыми машет. Ведь в договоре-то указано, что такой-то такой моряк согласен отплавать на кораблях аласунского купца за маленькое жалованье, еду и одежду. И не сбежишь! Перед приходом в какой-нибудь город его на цепь сажают, чтоб не смылся. И еще повезет, если на гребные суда самого аласунского алафина не попадет. На них гребцы долго не живут. Сколько у меня дружков-приятелей так просто сгинуло из-за зелья проклятущего! Не счесть! Так что не бываю я пьяным, Милован. И вам, молодым советую не напиваться и себя всегда помнить. Иной раз это жизнь сохраняет.После столь зажигательных слов Любомысл, видимо, что-то вспомнив, достал из чересседельной сумы изрядную флягу и сделал из нее порядочный глоток. В ночной свежести запахло хмельным.- Я, когда с лешим встретился, уже ровно как полгода на службе у князя Молнезара состоял. Вы мою службу знаете – князь взял меня пестуном к княжичу Добромилу. Чтобы его грамоте, языкам заморским обучал, истории разные житейские и мудрые сказки рассказывал. Ну, в общем, чтобы молодой княжич мудрым рос, знал, что в мире творится, какие страны-государства и земли дикие в нем есть, как люди в разных концах подлунного мираж живут-бывают. Вот, до сей поры пестую. Служба необременительная. Добромил тогда совсем маленький был: его все мамки и бабки-шептуньи пестовали. Значит, у меня было время и по городу пройтись, и за его пределы выйти, ну и, конечно, в корчмах посидеть. Я ведь на родине сколько лет не был. Все будто новое, в диковинку… А в корчму захаживал по старой памяти. Ведь после моря, намаявшись, на сушу сходишь, первым делом хочется отдохнуть…Тут Прозор, забыв об обещании не смеяться над стариком, снова фыркнул:- Это что же получается! Выходит, ты после маленького княжича так умаивался, что в корчму за отдыхом похаживал? Утомлялся, как после моря?Потом, вдруг вспомнив о просьбе княжича, замолк. Хотя, в общем-то, ничего обидного богатырь не сказал. Они с Любомыслом издавна любили подначить друг-друга и обменяться острым словцом. Впрочем, старик не обратил на фырканье дружинника никакого внимания. Он потом ответит, а сейчас надо рассказ докончить.- В корчмах, которые недалеко от реки расположены, самый разный люд собирается. И мореходы там всегда есть, со всего света почитай! Ведь Виннета – это главные ворота в Альтиду. Языки и наречия я многие знаю, вот и захаживаю туда порою. Хочется ведь узнать, что в мире нового творится. А моряк моряка сразу узнает! Подсаживаемся друг к другу, побеседовать нам всегда есть о чем. В тот день в корчме купцы из Сидона сидели, с большой, кстати, охраной. Там, в Сидоне, торговцы знатные – по всему миру ходят. Нет такой страны, где бы они якоря не бросали. Сам под сидонскими парусами столько лет отходил! Охрана у любых купцов всегда есть – они же много золота с собой носят. Торг есть торг. Но тут, вижу что-то не то. У каждого сидонского купца по два-три телохранителя. И не какие-нибудь простые – нет! Охрана как на подбор: темнокожие йотуны, что свой род от каменных великанов ведут, и совсем уж черные йоруба. Страшные бойцы – чтоб вы знали, они с древним ведовством знакомы. Оно им любого супротивника побеждать помогает. Но это мало кто знает. Такие охранники за свой труд немалые деньги берут. Ох, и немалые! – вздохнул Любомысл. – Вот и выходит, что сидонские купцы не просто так в Альтиду пришли, великое дело у них. Они и хмельного-то ничего не пили, а только ели да меж собой о чем-то тихонечко речь вели. Видать, поджидали кого-то… Рядом с каждым купцом на столе по немалому кожаному мешочку стояло, и мешочки эти цепями к поясам были прикованы: сразу видно – с золотом. Черные охранники глаз с этих мешочков не спускали. Они их не носить обязаны, а сберечь. А кто просто так с собой золото станет носить? Ясно, для торга оно приготовлено. А леший, про которого я речь-то веду, недалеко сидел – за соседним столом. Все карты тасовал да раскладывал. И ловко у него получалось! В жизни такого не видел: у него пальцы словно без костей – карты в руках так и порхают! Тут что-то меня как дернет! Дай, думаю, сыграю по чуть-чуть. В карты играть я тоже умелец. Если хотите, как-нибудь сразимся, я много игр знаю. Ну и сыграл я с этим лешим! Сначала-то выигрывал, а потом, видать, отвела мои глаза лесная нечисть! Карта мне хорошая идет, а ему еще лучше! Так потихонечку и опустел мой кошель – монетка за монеткой. Ну, делать нечего – проигрался, так не плачь, сам виноват. Допил я свой кувшинчик бражки, к выходу направился. А когда выходил, то увидел, что один из трех купцов подошел к моему противнику и брякнул перед ним своим кошелем. Да что там кошелем! Это ж целая сума, да тяжеленная! Видать, что не медью да серебряными кунами набита! Решил, видно, купчина сыграть, да и товарищи его к нему подсели…Любомысл прокашлялся, достал из сумы курительную трубку и кисет. Повертев их немного в руках, старик вдруг неожиданно спрятал все добро обратно. Курить он научился давно, в одной далекой стране, и эта дивная привычка до сих пор была редка даже среди мореходов. О ней мало кто слышал, не говоря уж о том, чтоб воочию увидеть! Княжеская челядь немало дивилась, глядя на то, как иногда под вечер Любомысл доставал трубку и благоухающую неведомым запахом сушеную траву – которую он называл табаком. Старик набивал эту трубку табаком, и пускал изо рта густые клубы лиловатого дыма. Те из отчаянных слуг, кто отваживался попробовать набрать дыму в рот, потом долго жалели о содеянном. Они кашляли, перхали, отплевывались. Некоторых из страдальцев, после того как они, по наущению Любомысла, несколько раз глубоко вдыхали в себя едкий дым, тошнило и даже рвало. Так что, приятелей по курению у старика не было вовсе.Но он этим не огорчался. Иногда в его любимой корчме все-таки встречался мореход, знающий и ценящий это занятие. Тогда они садились в дальний угол, набивали трубки, и в молчании сосредоточенно пускали друг в друга клубы дыма. Вскоре вся корчма наполнялась удушливым запахом и возмущенными возгласами задыхающихся посетителей. Но корчмарь никогда не гнал курильщиков на улицу.Курение в Виннете было настолько редко, что количество посетителей в корчме на следующий день увеличивалось. Многие, прослышав, что в таком-то месте вчера курили табак, нарочно заходили туда, чтобы понюхать, как пахнет это страшенное зелье. Ведь запах от трубок Любомысла и его недавнего сотоварища по курению держался несколько дней, перебивая все остальное – даже запахи кухни.
