Дэвид Геммел - Волчье Логово
— Ты был хорошим человеком, друг мой. Да примет тебя Исток.
Краем глаза он увидел Ангела — тот вышел из замка, неся тело Сенты. Дардалион со вздохом встал. Следом показались Мириэль и маленький мальчик. Дардалион двинулся им навстречу. Ангел положил тело друга на землю, а мальчик, испугавшись воина в серебряных доспехах, шмыгнул обратно в замок.
— Где Экодас? спросил, помолчав, Дардалион.
— Он жив. Кристалл разбит.
— Слава Истоку! Я не верил до конца, что даже Экодас окажется достаточно силен.
Мириэль хотела сказать что-то, но Ангел прервал ее.
— В этой вещи заключалось великое Зло.
Экодас показался на пороге, щурясь на меркнущий дневной свет. Дардалион подбежал к нему.
— Ты сделал это, сын мой! Я горжусь тобой. — Он хотел обнять Экодаса, но тот оттолкнул его.
— Я ничего не сделал — и из-за моего бездействия погиб человек. Оставь меня, Дардалион, — прошептал Экодас и, шатаясь, пошел прочь.
— Расскажи мне все, — сказал настоятель, глядя на Мириэль.
Она вздохнула и повела рассказ о сражении с чудовищем и о смерти Сенты. Голос ее звучал тихо и безжизненно, глаза смотрели вдаль. Дардалион чувствовал ее боль и ее горе.
— Мне очень жаль, дитя мое. Бесконечно жаль.
— Что ж, на войне люди всегда гибнут, — сказала она и, как во сне, пошла через двор.
Ангел накрыл Сенту своим плащом и встал.
— Я с удовольствием убил бы Кеса-хана, — процедил он.
— Этим ничего не поправишь. Ступай за Мириэль. Она сейчас сама не своя — как бы не случилось худого.
— Пока я жив, с ней ничего не случится. Но скажи мне, настоятель, к чему все это? Зачем нужна была его смерть? Сделай милость, скажи мне, что все это было не зря, — и я не желаю ничего слышать о твоем Собирателе.
— Я не могу ответить тебе. Ни один человек не знает, как завершится его путь и к чему приведут его действия. Но кое-что я тебе скажу — и надеюсь, что ты сохранишь это в тайне и не скажешь ни единой живой душе. Смотри — вот она сидит на стене. Что ты видишь?
Ангел взглянул на Мириэль в зареве заката.
— Прекрасную женщину, твердую — и в то же время хрупкую, сильную — но любящую. Что еще, по-твоему, я должен видеть?
— То, что вижу я. Молодую женщину, несущую в себе семя будущего величия. Она уже растет в ней — крошечная искорка жизни, рожденная от любви. И если мы выживем здесь, эта искра в один прекрасный день вспыхнет пламенем. — Так она беременна…
— Да. Сыном Сенты.
— Он так и не узнал об этом, — сказал Ангел, глядя на покрытое плащом тело.
— Зато ты знаешь, Ангел. Ты знаешь, что ей есть ради чего жить. Но она нуждается в помощи. Не многие мужчины способны обременить себя чужим ребенком.
— Меня это не пугает, настоятель. Я люблю ее.
— Так ступай же к ней, сын мой. Посиди с ней. Раздели ее горе.
Ангел кивнул и ушел. Дардалион направился в замок. Мальчик сидел в зале за столом, разглядывая свои руки. Дардалион, сев напротив, улыбнулся ему, и мальчик вернул улыбку.
Сверху спустился Кеса-хан и подошел к Дардалиону.
— Я видел ее на стене, — сказал шаман. — Я счастлив, что она осталась жива.
— Но ее возлюбленный погиб.
— Эка важность, — махнул рукой шаман. Дардалион сдержал гневный ответ.
— Я должен что-то сказать тебе, Кеса-хан, — сказал он, пристально глядя на черноглазого мальчика.
— Да?
— Тот молодой вождь, который женится на дочери Шиа…
— Ты знаешь, где его найти?
— Вот он, перед тобой.
— Кто? Этот глухонемой пащенок?
— Клянусь всем святым, шаман, ты поистине достоин презрения! — загремел Дардалион. — Он оглох младенцем, из-за болезни, а лишившись слуха, и говорить не мог научиться. Экодас вылечил его. Все, что ему теперь нужно, — это время, терпение и то, на что ты вряд ли способен: любовь! — С этими словами Дардалион повернулся и вышел из замка.
Вишна встретил его во дворе.
— Они опять строятся, чтобы идти в атаку. Нам придется попотеть, чтобы сдержать их.
Нездешний, сидя на крыше, смотрел, как суетится народ вокруг сброшенного вниз тела. Часовой чуть было не застал его врасплох — но пока он вытягивал меч, черный метательный нож, вонзившись ему в горло, пресек все дальнейшие попытки, а заодно и жизнь. Нездешний быстро снял с него одежду, надев на убитого собственные штаны и камзол.
Покойник был чуть пониже Нездешнего, и его штаны оказались немного коротковаты, зато черный панцирь и шлем с забралом пришлись впору. Длинные, до колен, сапоги, скрыли изъян в одежде. Они жали, но мягкая кожа сделала это обстоятельство сносным.
Выглянув через парапет, Нездешний увидел часовых на дворе. Он вынул меч убитого и закричал:
— Он тут! На крыше! — Невидимый снизу, он стукнул своим клинком о чужой так, что эхо пошло по всему двору, и трижды ударил мечом по лицу мертвеца, обезобразив его до неузнаваемости. Потом подтащил труп к краю крыши и сбросил его вниз.
Он выждал несколько минут и видел, как солдаты внесли тело во дворец. Потом надел шлем, опустил забрало, прихватил вторую веревку и перебежал к заднему краю. Нагнувшись, он осмотрел окна внизу. Согласно сведениям, добытым Мадзе Чау, где-то в углу должна быть лестница, ведущая вниз.
Захлестнув веревку за верхушку колонны, он спустился вниз мимо двух окон и остановился у третьего Окно было открыто, свет внутри не горел. Перекинув ногу через подоконник. Нездешний проник в комнату. Это была спальня с узкой кроватью без одеял и простыней — наверное, для гостей. Спрятав заряженный арбалет под черным плащом убитого. Нездешний вышел в коридор. Лестница была направо, и он двинулся к ней. Он услышал шаги на ступеньках, но не остановился. Навстречу ему поднимались двое рыцарей.
— Кто же все-таки прикончил убийцу? — спросил Нездешнего один из них.
— Не я, к сожалению, — пожал плечами Нездешний, продолжая спускаться. Рыцарь схватил его за плечо.
— В таком случае, кто остался наверху?
— Никто. — Нездешний вскинул арбалет, и стрела попала в открытый рот рыцаря. Второй хотел убежать, но Нездешний выстрелил ему в затылок. Рыцарь упал на ступени, и настала тишина.
Зарядив арбалет последними двумя стрелами, Нездешний устремился вниз.
Освобожденный от цепей Карнак напрягся, но почувствовал нож у горла и понял, что сопротивление бесполезно. Он ожег взглядом державших его людей.
— Клянусь богами, я запомню ваши лица!
— Тебе не долго придется утруждать свою память, — засмеялся кто-то.
Его выволокли из темницы и потащили по освещенному факелами коридору. У одной из дверей стоял Цу Чао.
— Будь ты проклят, желтый ублюдок! — крик-пул Карнак. Цу Чао молча посторонился, и дреная втащили в святилище. На полу мелом была начерчена пятиконечная звезда, а золотая проволока, натянутая между чугунными подсвечниками, образовывала поверх нее шестиконечную. Карнака снова приковали к стене рядом с другим узником — высоким, стройным молодым человеком, державшимся с царственным достоинством, несмотря на синяки на лице.
