Марина Дяченко - Пещера
Кович нашел в себе силы вежливо согласиться. Положил трубку, перевел дыхание и подлейшим образом плюнул на ковер.
Репетиция с массовкой – сложнейшая музыкальная репетиция – закончилась в полседьмого; без пяти семь Раман вошел в служебный вход городского Детского театра. Посмотрим, что за ребята играют для деток.
Вечерний спектакль адресован был подросткам, публика долго ходила по проходам, усаживаясь, путаясь в билетах и наступая на ноги соседям. Публика была в основном от двенадцати до восемнадцати, слегка безалаберная, но, в общем, воспитанная и не очень шумная; начался спектакль, Раман выдержал минут двадцать, потом встал и вышел.
Ему было обидно за публику. Обидно, если героине-школьнице на самом деле тридцать лет, она уже дважды рожала и на сцене думает только о том, чтобы не порвать колготки…
У служебного входа курил главреж Детского театра – поджарый бородатый блондин. Раман вежливо поздоровался; слишком вежливо. Блондин, вероятно, счел себя оскорбленным.
От Детского пять минут ходу было до театра Комедии – Раман поймал машину, водитель его узнал и слышать не захотел о деньгах. В Комедию Кович вошел опять-таки со служебного хода, тетушка-капельдинер окаменела лицом – полчаса уже идет спектакль! – но все-таки пропустила его в боковую ложу, где сидела увлеченная действом семейная пара. Устраиваясь, Раман ухитрился задеть сумочку дамы, болтавшуюся на спинке кресла, и даже, кажется, что-то там раздавить; дама, по счастью, не заметила. Это была на редкость жизнерадостная дама, легко перекрывавшая своим хохотом весь смех оживленного партера.
Раман попросил программку – дама сунула ее, не глядя. Щурясь и приближая листок к глазам, Раман разбирал в полутьме столбик полузнакомых имен; спустя пять минут было ясно, что и сюда он пришел совершенно зря. Более того, вся технология поисков порочна – он сломя голову кинулся по театрам, рассчитывая исключительно на удачу, почти на чудо – а чудеса случаются слишком редко, и отнюдь не по заказу режиссера Ковича, и не исключено, что юноша, способный сыграть главную роль в его нерожденном спектакле, в свою очередь еще не появился на свет…
С этой черной мыслью он и ушел. Тетушка-капельдинер покосилась на него, как на сумасшедшего.
Скорее по инерции, чем рассчитывая на что-либо, он забрел на второе действие в театр Классики, где в огромном зале внимали гекзаметрам полтора десятка ценителей, а потом еще и в Музыкальный, где застал как раз апофеоз спектакля с бубнами, литаврами и летящим в зал конфетти. Разгоряченные актеры трижды выходили на поклон – Раман бессильно скользил взглядом по лицам стоящей у кулис массовки. В какой-то момент он сам себе представился старым развратникам, выбирающим аппетитного юношу на ночь, и при мысли этой его чуть не стошнило; все было зря, парни были более или менее смазливы, более или менее оживлены, однако Раман в упор не видел, кому из них можно доверить звездную роль, так подло прогаженную неврастеником Валем.
Он прослонялся по улицам до утра.
Перед началом утренней репетиции он застал своих актеров – практически всех, занятых в «Первой ночи» – нервно спорящих о чем-то в фойе. При его приближении разговоры смолкли; кто-то прятал глаза, кто-то наоборот здоровался долго, вежливо и с подтекстом. Плотину прорвало, подумал Раман угрюмо. Он ждал этого момента со дня на день, с тех самых пор, как начались первые прогоны первого действия. Рано или поздно кому-то должно было прийти в голову, что за «Песни о любви» репетирует неистовый Кович.
Трагедия с Валем послужила толчком. Ладно, подумал Раман, до хруста сжимая зубы.
– Всех в зал. Я попрошу всех в зал, и закройте двери…
Закрывание дверей – это так, для вящего эффекта. Тайны уже не удержать, теперь новая фаза, теперь на смену тайне должна прийти одержимость…
Кто-то по привычке забился на последние ряды; Раман вытащил всех вперед, так, чтобы сидели плотной группой, чтобы он всех видел. Взобрался на сцену, пробежался взглядом по лицам – да, плохо дело. Полный упадок духа. Шок.
Он криво усмехнулся – немолодой, некрасивый, необаятельный человек. И заговорил.
Речь его заняла всего лишь минут двадцать, но сил ушло, как за полный рабочий день.
Первым делом он выразил сожаление о случившемся с Валем. Это колоссальная потеря для спектакля – но, к сожалению, талантливые актеры так уязвимы духовно. Валь пережил личную трагедию – и вот результат…
Он многократно и прилюдно отказался от вины перед Валем. А потом перевел дыхание и заговорил о главном.
Он напомнил им всем, кем они были – мальчики и девочки из массовки, на куцем контракте, без планов и без прав. Он констатировал кем они стали – полноправными актерами ведущего театра страны. Он сообщил, кем они станут – ведущими, привилегированными, звездами.
Он был колоссальным насосом, качающим в них энергию. Они были молоды и впечатлительны – а потому его хватило почти на всех, а с тем апатичным, что сидит во втором ряду с краю, и с бездумной девицей в четвертом ряду предстоит разбираться отдельно.
Он приводил им примеры из истории. Он уже вносил их имена в школьные учебники будущего, он льстил им, объявляя их результатом кропотливого отбора и победителями жесточайшего конкурса. Он рассказывал о будущем спектакле, и тут ему не надо было врать – его глаза и без того лихорадочно горели, как две сумасшедшие воспаленные звезды.
Он запугивал их, предсказывая их будущее на случай, если спектакль не состоится или кто-то из них окажется недостойным. Он связывал их, зачисляя в ряды едва ли не тайного общества.
И, под конец – добавил к обещанным лаврам еще и турне вокруг света и крупные денежные премии.
Под конец своей речи он был пуст, как оболочка резинового мяча. Зато сидящие перед ним люди глядели на него с восторгом. С обожанием; он знал, что каждая вторая девчонка в этом зале сейчас влюблена в него.
Потому что лидер рождает желание поклоняться.
Дневную репетицию он пережил с трудом. На смену эйфории пришла депрессия.
Запершись в своем кабинете, он долго просматривал собственные записи и в конце концов тупо уперся глазами в исчерканный настольный календарь. Седьмое сентября… Даже если передвинуть премьеру на две недели позже. Начнется новый сезон… Придут обязательные заботы, театр не может существовать на автопилоте, а если может, то это уже другой театр, не имеющий никакого отношения к нему, Раману Ковичу…
Да полноте, какое значение имеют сроки! Речь идет попросту о том, будет спектакль или не будет…
Он в отчаянии взял себя за голову. Весь его грандиозный проект, дело его жизни болтается на грани краха. Из-за блажи нервного мальчишки.
