Оливер Джонсон - Нашествие теней
Но он не мог коснуться одушевленного существа так, чтобы оно ощутило его присутствие. Да вскоре и его власть над неживыми предметами стала убывать — он отходил все дальше и дальше от Мира Плоти, сливаясь с теневым миром.
Его вторая половина, тот полудохлый мальчишка, которого Манихей увел тогда из комнаты, все время торчал у Джайала перед глазами, принимая на себя то хорошее и плохое, что дает ребенку семья. Джайал с улыбкой наблюдал, как сурово относится его отец к этому сопляку: тот не раз плакал у себя в комнате. За это Джайал — он до сих пор думал о себе как о Джайале — его презирал: он сам отдал бы что угодно за общение с живыми людьми, каким бы суровым оно ни было, — а этот мальчишка, этот дух, занявший его место, не ценит своего счастья.
В доме жили и другие привидения — их наказание заключалось в том, что они не могли покинуть это место. Двойник и теперь, много лет спустя, видел, как они бродят по дому на Серебряной Дороге.
В ту пору призраки увещевали его: «Уходи отсюда. Не оставайся в старом мире. Уходи! Есть много других мест, где ты станешь свободен! А тут зрелище того, что никогда уже не будет твоим, сведет тебя с ума. Мы давно ушли бы, да не можем».
И он признал их правоту — безумие, ожидавшее его здесь, было страшнее того, что за стенами дома, притом он скоро уже не сможет наслаждаться своими злыми проделками. Мебель теперь почти не поддавалась его усилиям, свечи не гасли, когда он дул на них, ценные вещи не пропадали на глазах испуганных зрителей... Джайал начинал по-настоящему понимать, что значит быть призраком в мире живых.
Он ушел из Тралла. Мир теней кишел такими, как он, и он надеялся найти там покой. Он путешествовал по зеркальному миру, невидимый для глаз смертных, ища места, где обитают не воспоминания, а настоящие призраки — те, до которых можно дотронуться и с кем можно поговорить.
Горвост — порт в широкой дельте реки, впадающей в Астардийское море. Зимой там стояли жестокие холода, а летом житья не было от москитов, но призраки, живущие там, от этого не страдали. Живых там не было — все жители ушли, когда дельта заилилась. Дома и склады стояли пустые. Изредка тут бывали контрабандисты или странники — все остальное время город принадлежал призракам.
Здесь, вдали от мира живых, который стал теперь только источником страданий, Джайал обрел покой. Порт призраков был мрачным местом, под стать своим обитателям: вечно серое низкое небо, серое пустынное море, однообразные дюны, тянущиеся до самого горизонта. Однако призраки были вполне осязаемы друг для друга, и распутству не было границ. Призрачные женщины из развалин храма Сутис никогда не отказывали Джайалу — ведь у них уже не было душ, которые можно было бы погубить. Здесь заботились только о сиюминутном удовольствии — мораль осталась в том, другом мире.
Джайал пил вина далекой Галастры, взятые из заброшенных винных подвалов, — ароматные и бархатистые, как ляжки темнокудрых красавиц. Предаваясь неге, Джайал на время забывал покинутый Тралл и серую гладь неба, моря и песка. Кроме вина, была еще лета. Ее привозили сюда темнокожие контрабандисты из южных стран — они не удивлялись, когда некоторое количество их груза исчезало: все знали, что Горвост — город призраков. Двойник сидел в облаке дыма: дым был видим, он сам — нет. Скорлупа реальности лопалась, и он видел себя в свои юные годы, до того как меч Манихея рассек его пополам.
Странные вещи случались, когда он под действием леты заглядывал за угол своего мира. Хохочущая шлюха, на которой он лежал, вдруг оборачивалась нянькой, журящей его; речистый жрец Исса приобретал облик старого наставника с ненавидящим, словно у демона, лицом.
Все путалось, вставало с ног на голову; Двойник не мог отделаться от памяти о прежней жизни и о потерянной им душе, которая теперь досталась тому, другому, и никогда уже не вернется к нему. Он решил отказаться от наркотика, но было поздно: видения, где один лик сменялся другим, продолжали его преследовать. Ему без конца являлись люди, которых он знал по Траллу. И голоса, которые он столь часто слышал до своего изгнания, еле слышно звучали у него в ушах.
В Горвосте и его окрестностях некогда почитался бог, не имевший касательства ни к Огню, ни к Червю: бог по имени Аркос. Местные жители считали его воплощением чистого разума и верили, что ему подвластна мудрость веков, более древняя, чем боги, которых принес с севера Маризиан. Но теперь этот край опустел, и мало кто в Империи поклонялся Аркосу. Однажды в город пришел человек, одетый как жрец этого бога. Призраки сразу узнали в нем пришельца из Мира Плоти, ибо он свободно проходил сквозь их толпы, кишевшие на улицах и причалах. Он поселился в маленькой хижине близ гавани, думая, видимо, что обретает здесь полное уединение. Стояла зима, и дельта замерзла. Джайал решил, что теперь или никогда испытает, насколько далеко отошел от мира живых. Уж этот-то жрец, наделенный мудростью веков, должен почувствовать его присутствие, и он, Джайал, наконец-то опять коснется реального мира.
Джайал прокрался в холодную хижину. Жрец сидел на полу, скрестив ноги и неотрывно глядя на горящую перед ним свечу. Обезьянье личико в обрамлении косматой белой бороды могло принадлежать и тридцатилетнему, и столетнему. Белки глаз белели, как у слепого или человека на грани беспамятства. Жрец не шелохнулся, когда дверь открылась и снова закрылась, поколебав пламя свечи, — он все так же недвижимо глядел на огонь, простерев к нему руки. Джайал не понял, знает ли жрец о его присутствии или думает, что дверью хлопнул воющий снаружи ветер.
Джайал испытывал полную душевную пустоту, сознавая, как он близок и в то же время далек от мира, в котором живет этот человек. Ему необходимо было вступить в общение со жрецом, какой бы тщетной ни оказалась эта попытка. И Джайал стал говорить, хоть и знал, что жрец его не услышит. Лучше говорить и не быть услышанным, чем не говорить вовсе.
Пока Джайал излагал всю свою историю до изгнания и после, жрец все так же смотрел невидящими глазами на свечу, и руки, которые он протягивал к ней, словно желая согреть, слегка дрожали. Ясно было, что он не слышит Джайала. Когда Джайал умолк, настала глубокая тишина, нарушаемая лишь стонами ветра. Жрец закрыл глаза, будто уснул. Джайал распахнул дверь, ветер ворвался в хижину, и свеча угасла, испустив струйку сального дыма. Джайал хотел уже выйти, но тут жрец вдруг раскрыл глаза, и его белки необычайно живо блеснули во мраке. На Джайала он взглянул так, будто увидел его только сейчас, но без всякого удивления, словно призраки были для него чем-то обыденным. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, и жрец сказал:
