Константин Асмолов - ФЭНТЕЗИ-2003
За ними смеющейся толпой валили лучники. Они скалили зубы и наперебой обсуждали, как на последнем участке спуска устроили показательный шабаш. Жуткие танцы, потрясание мечами, вопли, от которых кровь стыла в жилах…
Солдаты вспоминали, как быстро бежали в лес хархи — хвост злосчастной голубой колонны. Солдаты-реанцы возвращались, чувствуя себя победителями, и имели право вспоминать об этой поистине чудесной победе.
Стротан Туриг очнулся к вечеру следующего дня. Его тело жутко болело, но он уже мог шевелиться. Тут же к стротану приблизился Муций и немедленно окружил его заботами. Он кормил Турига с ложки бульоном и рассказывал то, что ему следовало знать о происшедших событиях. Стротан понимающе кивал головой, но верил с трудом. Лишь когда он смог сесть, то заметил, как отряд солдат, ловко орудуя кирками, рушит мост. Позорный мост!
А хархов нигде не было видно. И Туриг наконец поверил.
Когда он очнулся снова, стоял жаркий полдень, а Тайранский мост был разрушен. Туриг все-таки заставил себя встать и приказал подошедшему Муцию немедленно послать гонца на равнину — разузнать, что с его братом и где войско. Только это оказалось лишним — гонец уже был здесь. Тан Хориг выслал его вперед — предупредить брата, что у него все хорошо и что он будет на Тайранском перевале через шесть дней.
Туриг, выслушав сообщение гонца, сдержанно кивнул. В самом деле, что в их положении шесть дней? Они могут продержаться и дольше.
КАРЕН НАЛБАНДЯН
Осень Париса
Парис сидел на каменной скамье у своего дома. Гранит, сплошь в серых пятнах лишайника, покрылся мхом — порыжевшим и сухим. Небо было по-осеннему пронзительно-голубым, по-осеннему мягко грело солнце, лаская выжженную за лето растрескавшуюся землю. Воздух, всего месяц назад пыльный, горячий, напитанный настоем ароматов разогретых горных трав и пота, был чист и прохладен. Ни единого звука не разносилось в нем в этот ранний час, только где-то вдалеке в наступившей пустоте тихо звенел родник.
Был именно тот день, который ясно отделяет лето от осени, первый день ранней осени.
Осень была на душе у Париса.
«А как хорошо сейчас в лесу! Лечь на спину и смотреть, смотреть в небо, где лишь изредка раздается клекот ястреба. Удивительно… Приятен этот звук, но как боится его лесной народ. Так и с человеком… Каждому — свое. Когда же я был в лесу последний раз? Наверное, лет двенадцать назад. Позже все было некогда, а потом… Потом началась Осада. И остается издали смотреть на лес — как герою одной, неведомой сейчас повести. И еще человек по имени Камилл — который близок пне более всех современников. Но он будет бессмертен, а я…
Я из тех людей, которых не хочет носить земля. Не хочет, но носит — до срока. А когда этот срок истечет, со мной погибнут все, кто рядом, кто принял меня и доверяет мне.
Первой была Кассандра. Был у нее свой расчет, когда она назвала никому не известного пришельца именем давно умершего старшего принца. Не было тогда в Городе человека, который не поверил бы слову жрицы Аполлона. Не то, что теперь. Слишком поздно поняла сестричка, что бывают люди, с которыми нельзя заигрывать. Став наследником, я не хотел быть ставленником Коллегии. Конечно, в тот день она спасла меня, но первым-то мог быть только один.
Вот что делают с человеком власть и обстоятельства. Всегда знал, чего нельзя делать ни при каких обстоятельствах, — но Случай не оставлял выбора.
А все началось раньше, по иронии судьбы в тот день, когда был зачат Ахилл Непобедимый. Да, неудачным стал для Трои тот летний день. Я — тогда еще просто Александр — сидел в тени, а разомлевшее от жары стадо паслось рядом, на склоне Иды. Вдруг они появились прямо передо мной — три богини и Гермес с яблоком, которое позже назовут «Яблоком раздора». Не было в нем ничего сверхъестественного, яблоко как яблоко — аппетитное, большое, красное. И на боку четко виднелось торопливо процарапанное: «Прекраснейшей». Помнится, подумалось озорно: «Взять да и съесть самому».
…Парис был не первым и не последним человеком, в чьей жизни яблоки сыграли роковую роль. Еще бедняга Адам расплатился за излишнюю любовь к фруктам из чужого сада суровой ссылкой на Землю. «Сегодня они едят яблоки из моего сада — завтра до меня доберутся», — должно быть, решил Господь. А на память об обжорстве первого на свете мужчины его потомки прячут под галстуком острый угол щитовидного хряща, более известный под названием адамова яблока.
Прямо в яблочко, лежащее, вот в чем загвоздка, на голове у родного сына, всадил арбалетную стрелу Вильгельм Телль, а другое яблоко, свалившись на голову Исаака Ньютона, сбило его с размышлений о лондонской чуме на закон всемирного тяготения — закон, который сполна испытал на своей шкуре Геракл, поддерживая небесный свод вместо Атласа, добывавшего яблоки с той же яблони, что и фрукт трех богинь. Вполне возможно, что именно этот вклад яблок в науку навел группу молодых людей на мысль назвать фруктовым названием фирму «Эппл — Макинтош». И другая молодая группа тоже выбрала своим символом яблоко — и стала легендой шестидесятых. «Битлз» пришли к вершине славы, но не выдержали испытания ею. А город Нью-Йорк назвали Большим яблоком не Лаки Лучиано или легендарный дон Корлеоне, которые и вправду делили его, как большое и аппетитное яблоко. Это название дали городу заезжие джаз-банды.
Бывало, яблоками травили. Так, первое известное в истории отравление совершила древняя королева, разрезавшая яблоко для своей молодой конкурентки ножиком, смазанным с одной стороны ядом. Быть может, именно эту историю использовал Пушкин при написании «Сказки о мертвой царевне». История повторилась в виде фарса, когда повар Джорджа Вашингтона попытался отравить президента «золотым яблоком» — помидором — с соответствующим результатом.
И уже возвращаясь к нашей истории, вспомним, что знаменитая Венера Милосская держала в одной из утраченных рук яблоко. То самое.
…Передо мной стояли три богини — юная и прекрасная Афродита, величественная и грозная Афина, и третья, постарше с виду, гордая и стройная Гера. Они были очень разными, но было в них что-то общее — презрение к смертному, читавшееся в их глазах. Не знали они, что в эту минуту я ощутил себя на перепутье дорог, каждая из которых вела к лютой смерти на тридцать третьем году жизни.
Я мог бы принять Азию, положенную у моих ног Герой. Мог бы — но не захотел. Потому что ни одному смертному не под силу держать в кулаке столько стран и народов, не проливая рек крови и не построив одного-двух ГУЛАГов. А без этого та дорога опять привела бы меня в Трою — столицу моей Империи. Только варвары, осаждающие ее, пришли бы не с Запада. И конец был бы столь же ужасен, но погибла бы не только Троя — катившаяся за мной с Востока волна обрушилась бы на беззащитный пока Запад, отбросив цивилизацию на много веков назад.