Елена Самойлова - Грозовой Сумрак
И уничтожая заклинание-призыв Мэбвэн, ради завершения которого Королева Мечей принесла в жертву целый город.
Схлопнулся портал, отсекая протянутую в мир людей лапу сумеречного существа, заросшую красновато-коричневой чешуей, заклинание пошатнулось – а потом разлетелось вдребезги, покрывая невидимым крошевом проклятия дома, уничтожаемые наводнением, и привязывая погибших людей к местам их смерти…
До тех пор, пока не придет тот, кто погубил город, и своей смертью не откроет им пусть к свободе – Баллард будет похоронен под водой вместе со всеми жителями, лишь раз в год поднимаясь со дна реки, чтобы принять спасение. Или же новые жертвы, которые могут достроить сломанное, но все еще не утратившее силы заклятие Королевы Мечей…
– Фиорэ!
Хлесткая пощечина обожгла щеку. От следующей онемела челюсть, но тревожный набат постепенно утихал, отдалялся, превращаясь в едва различимый гул. Я открыла глаза и увидела нахмуренное, обеспокоенное лицо Раферти, ощутила, что руки фаэриэ сжимают меня в объятиях, как в стальных тисках.
– Скажи, что видишь, госпожа? Скажи, или я снова тебя ударю. Город имеет привычку затягивать в свои воспоминания тех, кто не готов им противостоять. Так что видишь?
– Сейчас – только тебя, Раферти. На верхушке полуразрушенной колокольни, – выдавила я, пытаясь ослабить кольцо рук Рейалла. – Пусти, мне дышать нечем.
– Я боюсь разжать руки – ведь ты можешь снова попытаться броситься вниз, – холодно ответил фаэриэ, но хватку ослабил. Самую малость. Ровно настолько, чтобы я могла вздохнуть полной грудью.
– Попытаюсь… броситься вниз? – переспросила я, выворачивая шею и пытаясь заглянуть в лицо Рея, но тот лишь отвернулся. – Раферти?
– Все правда, госпожа. Ши-дани слишком тонко чувствуют окружающий мир, и потому городу легче всего захлестнуть воспоминаниями именно вас – Идущий по Дороге улыбнулся и принялся набивать длинную потрескавшуюся трубку душистым табаком. – Что увидеть смогли?
– Только то, что Грозовой Сумрак на самом деле спас город, позволив ему захлебнуться в наводнении. Это лучшая судьба, нежели становление основой заклинания с размахом на тысячи жертв.
– Вот и я так думаю. Вопрос в том, согласны ли с тобой люди, что отныне привязаны к своим домам, улицам и площадям водой, кровью и сталью. Их спасет покаяние убийцы, а от черной королевы я не стал бы ждать подобного благородства.
– Если не согласны, – Рей выпрямился, огладил меня по щеке и взглянул на Раферти, – то я, кажется, нашел себе превосходное место для смерти. Не сейчас, много позже. Но, когда придет мое время, проводишь ли ты меня сюда снова?
– Разумеется. – Странник едва заметно улыбнулся и выпустил изо рта небольшое дымное кольцо. – Когда сочтешь, что готов, – просто отправляйся в путь. А я уж к тебе присоединюсь гораздо раньше, чем успеешь проклясть свою затею или добраться до места назначения.
Меня трясло, и фаэриэ, обхватив меня за талию, помог мне спуститься вниз по узенькой винтовой лестнице в молельный зал. Видеть контуры человеческих тел мне было не так страшно, как наблюдать за раскачивающимся на холодном ветру немым колоколом и слышать низкий вибрирующий гул тревожного набата.
Если такое тут творится днем… то что ждет нас ночью, когда с заходом солнца проснутся Сумерки, затаившиеся в каждом доме?
– Не бойся, маленькая ши-дани. – Тонкие сильные пальцы фаэриэ погладили мои волосы, чуть сжали плечо. – Мы выберемся. Только не отходи далеко от Раферти, и все будет хорошо. А за меня не беспокойся – ветер нельзя убить.
Я кивнула и взглянула на странника, спокойно раскладывающего свои пожитки на резной крышке алтаря. Говорят, что Идущие по Дороге могут выйти откуда угодно и вывести с собой одного человека, одного попутчика, – хоть из Сумерек, хоть из Холмов. Любой путь ляжет под их шаги ровно и легко, ни одна тропинка не вильнет в сторону, не уведет невесть куда. И ни один замок не удержит Идущего, ни одна дверь не окажется слишком прочной.
Одинокий удар колокола, слишком реальный, слишком громкий, чтобы быть всего лишь «воспоминанием города». Раферти поднял голову к потолку и вздохнул:
– Кажется, Сумерки появятся здесь гораздо раньше, чем я думал.
Пепельно-серый свет в окошке стремительно тускнел, уступая место красноватой мгле, словно быстро наступающая ночь была окрашена заревом пожарищ…
ГЛАВА 12
Чернеющая мгла в узкой прорези потолочного окошка – как угольная яма, роняющая в молельный зал невесомые хлопья непроглядного мрака. Огонек оплывшей свечи, прилепленной Раферти на краешек алтаря, пугливо дрожал и пригибался под малейшим порывом ветра, отбрасывал на мрачные, облупленные стены причудливые тени. Зыбкий золотисто-рыжий свет вырисовывал контуры человеческих тел на мраморном полу, обращал серый пепел и черную гарь в алмазную пыль и агатовые узоры – словно цветное стекло, когда-то бывшее искусными витражами под потолком, было смолото в мелкую крошку и стало частью страшноватого оберега, превратившего церковь в волшебную крепость.
Сидя на крышке алтаря, я чувствую себя маленьким ребенком, который впервые остался один в темной комнате. В каждом шорохе, каждом звуке чудится притаившееся под кроватью или в шкафу чудовище, которое только и ждет удобного момента, чтобы наброситься. И робкий лепесток свечного пламени не столько разгоняет пугающую тьму, сколько помогает ожить причудливым теням на стенах, делает лужицы мрака на полу еще чернее и непроглядней.
Страшно мне.
Потому что если ребенок в любой момент может позвать маму, которая одним своим присутствием, как по волшебству, обратит скрывающихся за шкафом призрачных чудищ в скомканную одежду или в позабытые после дневных забав игрушки и куклы, то мне позвать некого. Остается только сидеть на жестком алтаре за запертыми дверями старой церкви, пугливо жаться к крепкому плечу фаэриэ и ждать, пока Раферти не скажет, что нам пора.
Пора подниматься и идти туда, где набирает силу незавершенное проклятие, где тени свиваются в крепкие жгуты, в щупальца мрака, а Сумерки сильны, как нигде в мире людей. Потому что выбора у нас в общем-то и нет никакого – либо сидеть тут до рассвета и с первым лучом солнца стать частью узора, покрывающего пол, либо попытаться выбраться за городские стены, невзирая на расплодившихся донельзя сумеречных тварей, которыми стали принесенные в жертву жители Балларда.
Тишину раскалывает мерное постукивание – Раферти отбивает концом своего посоха какой-то странный ритм, похожий на стук сердца. От ударов пыль вздымается маленьким невесомым облачком, оседает на потемневшем от времени и непогоды резном дереве, подчеркивая выбоины и прожилочки. Я бы попросила его перестать – но слушать зловещую тишину, постепенно наполняющуюся звуками той, иной жизни, еще страшнее.
