Екатерина Лесина - Хроники ветров. Книга цены
Все еще больно. Карл сидит напротив, черный комбинезон почти сливается с черной же стеной, а лицо и руки выглядят пугающе-белыми. Карл сосредоточенно сгребает грязь и сажу в кучу, похоже на маленькую черную гору. Здесь вообще много черного.
— Хреново, правда? — поинтересовался он, высыпая на гору очередную порцию сажи. — Тяжелый случай. Это я не про тебя, а про место. Две сотни человек, по-моему, даже больше, честно говоря, не считал. По нынешним меркам настоящий геноцид, но по сравнению с тем, что было когда-то — случайный эпизод, не стоящий внимания.
Тут Рубеус не выдержал. Он понимал, что шансов против Карла никаких, но сидеть и слушать эти пространные рассуждения… гора из сажи разлетелась черными снежинками, а Карл, чуть покачнувшись от удара, вскочил на ноги и ответил.
Первое, что увидел Рубеус, очнувшись — неровный грязный пол, по которому, лениво шевеля длинными усами, полз жук. Шею саднило и лицо. Рука, кажется, сломана, во всяком случае, опереться на нее не вышло. Карл сидел в том же углу, поза обманчиво-расслабленная, руки на коленях, когти полувыпущены, на лице безмятежная улыбка.
— Очнулся? Молодец. В следующий раз, если соберешься бить, то лучше вот так, — вице-диктатор продемонстрировал раскрытую ладонь, чуть согнул пальцы, выпуская когти на полную длину. — Действуют как ножи, куда эффективнее, чем кулаком. Хотя тоже неплохо.
Карл пощупал левую скулу.
— Ты вставай, вставай, ничего серьезного нету. Так, по мелочи, к вечеру заживет. Или к утру. А вообще ты слишком вспыльчивый, а это чревато. Учись сдерживать эмоции.
— Ты — сукин сын.
Рубеус поднялся, параллельно констатируя, что к сломанной руке смело можно приплюсовать пару ребер — каждый вдох отдавался хорошо знакомой болью. И клык шатается, последнее особенно неприятно. Но в целом Карл прав, к вечеру заживет, на нем теперь все заживает почти мгновенно.
Потому что он больше не человек.
— Зачем?
— Зачем я тебя сюда привел? — Карл медленно поднялся, опираясь рукой на стену, — а чтобы в сознание тебя вернуть. Не понимаешь? Ты расслабился, ты успокоился, ты привык к той жизни, которую отвел тебе я.
— Ты должен быть доволен.
— Чем? Знаешь, если бы мне хотелось кого-то смирного и послушного, я бы собаку завел. Встряхнись, черт бы тебя побрал! Став управленцем, ты забыл, что ты — воин.
И снова он прав, сейчас Рубеус ненавидел Карла за эту правоту… и просто ненавидел.
— Кстати, нам пора, если задержимся, рискуем опоздать у ужину, а Марек этого не простит. Марека лучше не злить… — Карл отряхнул ладони, чище они не стали, но сам жест исполненный несказанной брезгливости, взбесил.
— Снова злишься… интересно, как надолго хватит этой злости?
— Я тебя убью, — пообещал Рубеус. Карл вежливо поклонился и насмешливо произнес:
— Жду с нетерпением.
Коннован
С каждым шагом понимание того, что одной мне не выжить, становилось все острее, плавно перерастая в почти панический страх. Дважды я останавливалась, и во второй раз даже сделала несколько шагов по направлению к лагерю, но… какого черта, я же Воин.
— Я — воин, — может, если повторить вслух станет легче.
Ответом легкий порыв ветра и шелест сухой травы, в котором мне чудилась насмешка. Воин… прав Януш, какой из меня воин, название одно, двести метров прошла и выдохлась. Но именно воспоминания о генерале Януше подстегнули. Нет уж, хватит с меня унижений, и если эта хитрая скотина ждет, что я вернусь и буду просить их превосходительство оказать милость, то ошибается.
Януш не ждал, Януш позаботился о том, чтобы я не ушла далеко. Во всяком случае, ему казалось, что эти двое, идущие по моему следу с веселым азартом гончаков, способны вернуть меня в лагерь. Сначала ветер донес легкий, едва различимый запах дыма, чуть позже к дыму добавился едкий застарелый пот, потом шелест встревоженной травы, тихая ругань…
С двумя не справлюсь, значит, одного убрать нужно сразу, а что касается второго, то… либо он, либо я. Рюкзак, куртку, сапоги оставить на тропе, потом заберу. Сухое былье щекочет босые ноги, зато теперь следов почти не остается, двигаюсь осторожно, медленно, повязки чертовски мешают, но снимать и их времени нет. Описать полукруг, зайти сзади… вот они, красавцы, стоят, рассматривают вещи, в полголоса спорят о чем-то.
Нож, подаренный Фомой, не слишком удобен для метания, но выбирать не приходится.
Бросок, резкая боль в разодранной мышцами коже, и деревянная рукоять аккурат под левой лопаткой. Человек дергается, оборачивается и, заваливаясь набок, хрипит. Его спутнику хватило одного взгляда, чтобы понять, что происходит.
— Сука! — сдернув с плеча автомат, он выпускает длинную очередь… вжимаюсь в землю, проклиная себя за глупость. Следовало бы подумать, что огнестрельное оружие им привычнее, значит… значит, я труп. Пока пули идут над головой, но сейчас он сообразит опустить ствол пониже и… второго ножа нет. Ни черта нет. Но жить хочется, ползу вперед.
— Выходи, сука! С поднятыми руками! Давай! — приказ подкреплен короткой очередью, на этот раз пули вгрызаются в землю перед самым моим носом. Веский аргумент.
— Ну, до трех считаю. Раз… два…
— Стой! Не стреляй! — Подымаюсь, честно подняв руки. Сабля остается в траве. Хорошее оружие, только бесполезное.
— Не шевелись!
Не шевелюсь. Человек некоторое время рассматривает меня, точно не знает, что делать дальше.
— Сюда иди. Только медленно, и чтобы руки все время вверху были, ясно?
— Мне тяжело держать.
— А мне плевать! — взвизгивает он и дуло автомата чуть подумается. Черт, он же боится, я решила, что он профессионал, а он просто испугался. Не хватало еще, чтобы он со страх на спусковой крючок нажал.
— Успокойся, ты победил, — двигаюсь нарочито медленно. — У тебя автомат, я безоружна. Я ничего тебе не сделаю. Где мне остановиться?
— Тут. Стой. Я сам подойду.
Но сначала он подходит к трупу и, наклонившись переворачивает его на спину. Удобный момент, если бы я была в норме, или хотя бы расстояние чуть меньше…
— Т-ты убила его? Зачем ты его убила? — Мальчишка всхлипывает и торопливо вытирает измазанную кровью ладонь о куртку.
— Потому что иначе он убил бы меня. А я хочу жить. Ты хочешь жить, все хотят жить. Это нормально. Не смотри на него… не надо смотреть.
Он послушно отворачивается.
— Как тебя зовут?
— Стась.
— Хорошее имя… ты хороший парень, Стась.
Он кивает, и я совершенно теряюсь. Его поведение не просто изменилось, такое чувство, что…
— Стась, можно я руки опущу? Тяжело держать. Ты же не хочешь, чтобы мне было тяжело?
