Александр Бушков - Анастасия (сборник)
— Ты и о репутации богов заботишься?
— Как же иначе? И богов, и людей породила когда–то Мать–Гея. А ты знаешь, кто распустил по свету легенду о том, что людей создал Прометей? В самом деле, нет? — Он приложил руку к груди и поклонился. — Скудный Нестор. Задумка не столь уж плоха — довести дело до абсурда и приписать Прометею как можно больше чудес, превратить бунтаря в степенного олимпийца. Потом можно пойти дальше. Когда–нибудь окончательно забудут, что жил Уран, первый царь богов, что жил Крон, что богов и людей родила Гея, что Зевс смог воцариться лишь после яростной десятилетней войны с титанами, которую едва не проиграл. Будут считать, что всегда был только Зевс.
— Но это означает, что у людей будут отбирать все больше знаний и воли, — сказал Майон.
— Так легче править людьми.
— Так ты сам загоняешь себя в ловушку и готовишь будущее поражение, сказал Майон. — Государство сильно, пока у него есть идеи, за которые стоит драться. Та же Спарта напоминает гигантскую казарму, где все управляется лишь страхом перед наказаниями.
— Следовательно, нужно создавать идеи, которые поддерживали бы Спарту.
— Понятно, — сказал Майон. — Создать насквозь фальшивые «ценности духа»? Но это невозможно, фальшивка в конце концов всегда будет распознана. Нельзя же обманывать народ до бесконечности. И еще. Ты несколько раз повторил «мы». А кто это? У тебя же никого нет, только слуги и наемники. А духовных сподвижников почти нет и скоро совсем не будет. Мне кажется, ты страстно мечтаешь об единомышленниках, но не выходит ничего.
Нестор встал, задумчиво пошевелил бледными губами, словно стараясь припомнить что–то исключительно важное, что позволило бы ему одержать в споре решительную победу.
— Мне очень жаль, — сказал он наконец.
Он вышел, притворив за собой дверь, и Майон в два прыжка оказался у очага. Спросил тихо:
— Все слышал?
— Да, — раздался шепот.
— Не забудешь?
— Нет.
Майон отскочил а повернулся к двери. Ее распахнул стражник и равнодушно бросил:
— Выходи, что ли?
Все — от царского дворца до колченогой скамейки во дворе — останется на своих местах, но солнечный осенний мир погаснет для него, как выгоревший светильник. Останутся все лица, слова, запахи и звуки, только его не будет. Невозможно было в это поверить, в сознание не вмещалось, хотя сознание способно вместить в себя всю Вселенную, в нем совершенно нет места для такой вещи, как смерть.
«А древние почтенные города Эллады еще горделиво именуют наши юные Афины провинцией, — подумал он. — И тем не менее провинция эта кое–чему научила и кое–что доказала — не зря затратил на нас столько сил сам Многомудрый Нестор…»
Стражник ударом кулака вытолкнул его на улицу и с треском захлопнул калитку. Майон удивленно оглянулся, но тут же все понял. Справа во всю ширину улочки стояли четверо, и слева такие же, хмурые, тусклоглазые, и возле дома напротив. Остро посверкивали спартанские метательные ножи, и нечего было пытаться достать хотя бы одного в броске — слишком далеко, он не успеет. Все же умирать следовало в полете, в беге навстречу ветру, и он вложил всю силу в отчаянный прыжок в сторону ближайшего.
Ножи взлетели, свистя.
18. ВРЕМЯ И ПИРАМИДЫ
Нестор Многомудрый, царь Пилоса, дух и мозг Троянской войны, заклятый враг Геракла, сидел в одном из залов царского дворца, у очага, несмотря на жаркий день разожженного так, что пламя металось и гудело. Он брал по листку из лежащей на коленях рукописи Архилоха, бросал в огонь и, по–птичьи склонив набок голову, внимательно смотрел, как наливаются жаром буквы, вспыхивают углы, занимается середина и лист превращается в невесомо колышущиеся лохмотья пепла, а там и пепел рассыпается, уносится в дымоход. Жаль, что листов осталось так мало, будь его воля, это занятие продолжалось бы до бесконечности — чтобы не думать.
Не думать он не умел, он привык думать много и углубленно, это стало необходимой, как дыхание, потребностью, обернувшейся теперь против него же.
Все ушли. Сначала они были то ли группой единомышленников, то ли стаей, а теперь он остался один и близился к своему пределу.
Всю жизнь он силился создать нечто несокрушимое и вечное, но оно утекало сквозь пальцы, как само Время. Когда–то превеликим напряжением сил ему удалось разрушить все планы Геракла и уничтожить его самого — но искры разлетелись во все стороны и сияли все эти долгие годы, ежеминутно грозя пожарами. Троянская война была триумфом, который невозможно было принизить или замолчать, — но сколоченный им союз распался там же, на берегах Скамандра, едва только отзвенели мечи: поделив добычу, все расползлись по логовам. И никому из них эта война не принесла удачи. Агамемнон, на которого Нестор возлагал большие надежды, которого, стоя за его спиной, намеревался сделать правителем всей Эллады, был убит собственной женой и ее любовником. Одиссей бежал в неизвестность. Остальные кончили не лучше. Все вернулось к прежнему — к скопищу то и дело схватывавшихся в кровавой грызне царьков крохотных государств. Идеи Нестора не возымели действия то ли измельчали властители и не в состоянии были эти идеи воспринять, то ли… Отважиться на логическое завершение этой мысли он не мог.
Очень хотелось бы о многом забыть: что Тиндарей — отец Елены, Клитемнестры, Кастора и Полидевка, верный сподвижник Нестора, — обязан троном Гераклу. Что сам он, Нестор, шагнул во взрослую жизнь спутником Геракла, участником похода аргонавтов. Но впоследствии честолюбие и зависть разгорелись в сердце, выжигая его начисто, превзойти старшего товарища в подвигах и славе хотелось нестерпимо, и не стало у Геракла врага яростнее и непримиримее Нестора, и его молодость забылась накрепко не только им, но и всеми остальными. Даже беспристрастные авторы, писавшие об аргонавтах и начале славных дел Геракла, не помнили, что Нестор Многомудрый — былой сподвижник Геракла и не последний из аргонавтов. Может быть, и сам Геракл об этом забыл.
Можно было записать на свой счет и свержение Тезея — но к чему оно привело? Умница Анакреон — себе на уме, он готовится к схватке за опустевший трон, с непроницаемым лицом выслушивает поучения, вежливо благодарит, но про себя думает, что Нестор принадлежит прошлому и мог бы убраться восвояси. Он был бы неплохим учеником, но не собирается брать Многомудрого в учителя. И Гомеру он не нужен, у того своя философия талант в сочетании с полным отсутствием предрассудков и моральных препонов, никого он пальцем не тронет, но с железной логикой обоснует каждое движение своего стилоса и найдет ему оправдание, ссылаясь на высшие интересы творчества. В конце пути нестерпимо хочется иметь рядом человека, способного тебя понять, — и сознаешь в глубине души, что такого человека не найти.
