Mars-MF-13 - Приговоренные к жизни
Детские игры (только малая из всевозможных разновидностей ИГРЫ) из ниоткуда тоже не берутся. Ещё с ранних лет в таком виде в нас проявляются лучи-программы на всю жизнь, предрасположенность. Я вот помню, в детстве играл в какие-то восстания. И ещё я любил уходить на целые дни из привычной реальности и придумывал новые миры, каждый со своими правилами. А затем возвращаться в реальность со всякими новшествами. Вот теперь, во взрослой жизни, опять восстания стараюсь организовать, уже побольше, чтоб сотворить новый мир. Меня часто спрашивают «зачем тебе это всё нужно?». А я им неизменно отвечаю, что я не могу иначе, если для вас революция — опасная трудная морока, обязаловка; для меня — интересная сложная игра, командное противостояние НАС против НИХ, растянутое на года, ведущаяся по всем фронтам — уличным, политическим, литературным. Вокруг меня, на этой стороне фронта — удивительные люди. Мне от этого мега-кайфово. Даже если однажды промозглой ночью меня до полусмерти избитого и искалеченного прирежут ржавым ножом в канаве заброшенной дороги — я не раскаюсь в своих страстях и стремлениях. Не разочаруюсь в революции. Я не вижу другого пути для себя. Я слишком часто думал тёмными ночами с сигаретой в зубах с чашкой чего-нибудь горячительного, вроде чая с лимоном, сидя один на крыльце своего загородного жилища, в тиши разглядывая плевки звёзд, чтобы разочароваться потом. «А может всё бросить?», «вся твоя затея маловероятна», «это нереально», «ты только погубишь свою полную перспектив жизнь». Я знаю, что нереально, но я ведь натура романтично-циничная, даже не рассчитывая на успех (полный цинизм) я пойду по этому пути до конца (абсолютный романтизм), чтобы протыкать и дырявить тугую многотонную стену время-пространства. Это в сто раз красивей, чем становиться одним из этих. У меня есть боевое задание и проложен курс. Мой единственный путь. Я физически не могу перейти на ту сторону. Там я не проживу. Даже не умру, а сдохну в страшных муках. Больше того, я ненавижу ту сторону и буду уничтожать её, пока она стоит у меня на пути. Не будет стоять — разойдёмся с миром,…. в два разных мира. А насчёт «погубленной полной перспектив жизни» мне вообще смешно до кашля. Как человеку, пристраившему к левому виску холодный ствол какого-то маленького ебливого побитого, исцарапанного немецкого пистолетика, которым я больше боялся покалечиться от разрыва патрона в стволе, чем убиться. Так и не выстрелил, трусливый разъебай. Ты во что в детстве играла?
— О, я не помню.
— Да ладно, сознавайся.
— В солдатиков, кажется. Совсем не по-девчоночьи, правда? Хотя кто бы это говорил, да? — она немного стыдливо потирает двумя ладошками свою красивую бритую голову с изящными чертами лица. — А ты про это напишешь?
Я улыбаюсь.
— Ты уже написана. Я понимаю, это трудно понять, ведь кажется, что ты придумываешь слова, или хоть выбираешь их из тысяч вариантов. А они уже выбраны, и тебя просто перечитывают заново, сторонний наблюдатель оживляет тебя. Пойми, течение времени живёт только в наблюдателе, оно так никуда не течёт. Мы всегда были и всегда будем тут. И зря ты стыдишься своей головы. Мне, например, очень нравиться.
— Тебе, я уже давно заметила, в общем, нравиться всё извращенское. Но всё равно спасибо, а то уже затрахали спрашивать «чё у тебя, девочка, башка бритая?». А кто нас перечитывает?
— Опять ты переходишь на личности в философии или на философию личности. Философия субъекта, философия гумано-центризма — чушь собачья. Баста! Как культура масс похоронила культуру личности, так скоро бесчеловечные нигилистичные стихии разорвут изнутри полумёртвую культуру масс человеков, лжегуманизма. Забудь про всякий мусор. Забудь слова «кто», «кем», «о ком», «кому», «кто виноват», «для кого». Придёт время и мы от слова «я» избавимся. Забудем, и растворимся в стихии. Самораспустимся чрезвычайным декретом. Сразу всё станет ясно. В прямом смысле слова «ясно». Но пока до этого далековато, поэтому, если не возражаешь, себя буду называть этой проклятой буквой. Можешь прям сейчас сказать что-нибудь тому, кто тебя перечитывает!..……………. Да не думай ты так долго, это не интервью для модного журнала!!
(зачем-то подняв лицо к потолку) — Сейчас же начинай работать над собой!!
— Замечательно! Только оно не наверху.
Поцелуй — часть врождённого брачного ритуала приматов, произошедший от ритуала кормления.
Протопопов.
Её тонкие контурные губы прохладны изнутри. Мы растянулись на полу и крепко обнялись. Молчим. Валялись долго-долго, как две последние обезьянки в галактике Млечный Путь, наслаждаясь тем, что есть вторая, самая последняя, обезьянка в галактике Млечный Путь, найдя которую, среди 100 миллиардов звёзд и 100 тысяч световых лет, можно обнять и долго-долго молчать от счастья, валяясь на полу в огромном пустом здании. Я хорошо чувствую её маленькую грудь через две футболки, Марго плотно прижалась ко мне. Я целую её в бритую башку, которую затрахали спрашивать, почему она такая. Марго в сотый раз теребит мой покрытый сантиметровой шерстью затылок.
«Бобики» ездят за нами по улицам и нас это забавляет. Они нас просто преследуют, точно в бандитском кино. Как пить дать! Стрелять команды им пока не поступало. По ним — тоже. За каждой кучкой наших, рассредоточившихся по городу группками 5–7 человек, послали по «бобику». Ментов в округе ведь намного больше чем нас. Мы же приехали в город, чтоб спаять в единую Сеть несколько наших разрозненных ячеек в регионе и просто всколыхнуть городок.
30 тысяч лет назад вымерли неандертальцы. Но похоже не все. И вот трое из них на очередном «бобике» намертво прицепились погоней к нашему автобусу N17 и бушуют злостью юридической беспомощности. Мы тычим в них пальцами через широкоформатное заднее окно муниципального «Икаруса», но они не отстают. В городе кончилась преступность, наркоторговля. Из сил мрака остались только мы. И силы милиции целиком брошены на борьбу с нами. Потом уже мы узнаём, что накануне начальство наговорило им, провинциальным неандертальцам, что в город стянуться десятки отморозков: не то скинхеды, не то красные партизаны. Чингиз с кличем «Да, смерть!» вылезает из автобуса (а я его держал, скока мог, но разве его, блядь, разве удержишь). Неандертальцы из «бобика» останавливаются с визгом тормозов свойственным только этой машине, окружают (только ещё рыбацкую сеть не накидывают), радостно хватают его, пихают в машину и, наконец-то, теряют наш автобус из вида. Я бы всех ментов разделил бы на четыре касты: рядовые полицаи (продажная бастардная гопота), опера (депрессивные псы своей грязной псарни, единственный хоть немного породистый контингент), мент-начальник (обыкновенный чинуша, толстобрюхий сребролюбец, на-злато-кончатель, только в форме и с профессиональным квадратным жаргоном) и ФСБешник (неудачный клон своего прототипа — КГБэшника, большая часть функций организма которого безвозвратно утеряна).
