Сергей Лукьяненко - Сумеречный дозор
Так что через пару секунд, когда я вышел в коридор с коньяком и шоколадкой, мои спутники и впрямь мирно лежали под одеялами.
Впрочем… Лас деликатно не заглядывал в приоткрытую дверь — видно и впрямь, заблуждался насчет пола коих друзей.
— Коньячок? — поглядывая на фляжку в моих руках спросил Лас.
— Лучше. Двадцатилетний арманьяк.
— Уважаю, — согласился Лас. — А то иные и слова-то такого не знают.
— Иные? — уточнил я, двигаясь вслед за Ласом в соседний вагон.
— Угу. Серьезные вроде люди, миллионами ворочают, а кроме «Белой лошади» и «Наполеона» ничего в алкогольной культуре не знают. Меня всегда потрясала узость кругозора политикоэкономической элиты. Ну почему символом преуспевания у нас стал шестисотый мерседес? Говоришь с серьезным, умным человеком, а тот вдруг гордо вставляет: «мерс у меня побили, пришлось неделю на пятисотом ездить»! И в глазах у него — и смирение аскета, снизошедшего до пятисотого, и гордость владельца шестисотого! Я раньше думал, что пока новые русские не пересядут на подобающие им «Бентли» и «Ягуары», ничего хорошего в стране не будет. Так ведь пересели — и никаких изменений! Красные пиджаки все равно просвечивают из-под рубашек от Версаче… Тоже, кстати… нашли, тьфу, культового модельера…
Я вошел вслед за Ласом в уютное купе спального вагона. Здесь было всего две полки, маленький угловой столик, скрывающий под столешницей треугольную раковину, маленький откидной стульчик.
— Простора, честно говоря, меньше чем в обычном купе, — заметил я.
— Ага. Зато кондиционер работает. Ну и раковина… вещь полезная во многих жизненных обстоятельствах…
Вытянув из-под полки алюминиевый чемодан, Лас принялся в нем рыться. Через мгновение на столике появилась литровая пластиковая бутылка. Я взял ее, посмотрел на этикетку. И впрямь — кумыс.
— Думал, шучу? — ухмыльнулся мой «сосед». — Очень правильный напиток. Таким будешь торговать?
— Да, именно таким, — брякнул я.
— Таким не получается, это киргизский. Тебе вообще надо было в Уфу ехать. И ближе, и с таможней никаких проблем. Они там и кумыс делают, и «Бузу». Пробовал «Бузу»? Это смесь кумыса с овсяным киселем. Гадость — страшная! Но с похмелья реанимирует мгновенно.
На столике тем временем появилась колбаска, карбонат, нарезанный хлеб, литровая бутылка французского коньяка незнакомой мне марки «Folignac», бутылка французской же минералки «Эвиан».
Я сглотнул и добавил к снеди свое небольшие подношение. Сказал:
— Давай, вначале арманьяк попробуем.
— Давай, — доставая пластиковые стаканчики для воды и две мельхиоровые рюмочки для коньяка согласился Лас.
— Открывай.
— Твой арманьяк, тебе и открывать, — небрежно парировал Лас.
Определенно, что-то тут было нечисто!
— Давай лучше ты, — брякнул я. — У меня никогда не получается ровно налить.
Лас посмотрел на меня как на идиота. Сказал:
— А у тебя серьезный подход. Часто на троих соображаешь?
Но фляжку все-таки взял и начал откручивать колпачок. Я ждал.
Лас пыхтел, морщился. Перестал откручивать и внимательно осмотрел крышечку. Пробормотал:
— Присохла, похоже…
Вот тебе и замаскированный Иной!
— Давай, — сказал я.
— Нет, подожди, — возмутился Лас. — Это что, такая высокая сахаристость? Сейчас…
Задрав подол футболки, он схватился за крышку и, напрягая все жилы, крутанул. Азартно произнес:
— Пошла-пошла!
Раздался хруст.
— Пошла… — неуверенно продолжил Лас. — Ой…
Он смущенно протянул ко мне руки. В одной была стеклянная фляжка. В другой — крышечка, плотно навернутая на обломанное горлышко.
— Извини… блин…
Но уже через мгновение во взгляде Ласа мелькнуло что-то вроде гордости:
— Ну и силища у меня! Никогда бы не подумал…
Я молчал, представляя себе лицо Эдгара, лишившегося полезного артефакта.
— Ценная вещь, да? — виновато спросил Лас. — Антикварная фляжка, да?
— Ерунда, — пробормотал я. — Арманьяк жалко. Туда же стекло попало.
— Это ничего, — бодро сказал Лас. Снова нырнул в чемодан, оставив изувеченную фляжку на столе. Достал носовой платок, демонстративно сорвал с него наклейку: — Чистый. Ни разу не стиранный. И не китайский, а чешский, так что пневмонии ложно не бояться!
Сложив платок в два раза, он обмотал им горлышко и невозмутимо разлил арманьяк по рюмкам. Поднял свою:
— За проезд!
— За проезд, — согласился я.
Арманьяк был мягкий, душистым и сладковатым, будто теплый виноградный сок. Он пился легко, не вызывая даже мысли о закуске, и уже где-то глубоко внутри взрывался — гуманно и высокоточно, на зависть любым американским ракетам.
— Замечательная вещь, — согласился Лас, выдыхая. — Но я же говорю — высокая сахаристость! Мне чем армянские коньяки нравятся — у них сахар выработан до минимума, зато все вкусовая гамма сохранена… Давай по второй.
Вторая порция разлилась по рюмкам. Лас выжидающе посмотрел на меня.
— За здоровье? — неуверенно предложил я.
— За здоровье, — согласился Лас. Выпил, занюхал платком. Посмотрел в окно, вздрогнул, пробормотал: — Ничего себе… как забирает.
— Что такое?
— Не поверишь — показалось, что мимо вагона пролетела летучая мышь! — воскликнул Лас. — Огромная, с овчарку размером. Бр-р-р…
Я подумал, что стоит высказать Косте пару ласковых слов. Вслух же пошутил:
— Это не мышь. Это, наверное, белочка.
— Летучая белочка, — пригорюнился Лас. — Все под нею ходим… Нет, честное слово, огромная летучая мышь!
— Просто она пролетела очень близко от стекла, — предположил я. — А ты при взгляде мельком не смог оценить расстояние до летучей мыши — и представил ее больше, чем она есть.
— Ну, возможно… — задумчиво произнес Лас. — А что она тут делала? Зачем ей лететь рядом с поездом?
— Это элементарно, — беря фляжку и разливая третью порцию, сказал я. — Тепловоз, двигаясь на огромной скорости, создает перед собой воздушный щит. Он оглушает комаров, бабочек, всякую прочую летучую живность и отбрасывает в вихревые потоки, обтекающие поезд со всех сторон. Поэтому летучие мыши ночами любят летать вдоль движущегося поезда и поедать оглушенных мух.
Лас задумался. Спросил:
— А почему тогда днем вокруг движущихся поездов не летают птицы?
— Это тоже элементарно! — я протянул ему рюмку. — Птицы — куда более тупые создания, чем млекопитающие. Поэтому летучие мыши уже догадались, как использовать поезда для пропитания, а птицы — еще нет! Лет через сто-двести и до птиц дойдет, как пользоваться поездами.
