Елизавета Дворецкая - Дракон восточного моря, кн. 2. Крепость Теней
Приближалась летняя ночь, начало темнеть, но сквозь широкое окно женского «солнечного» покоя проникало еще достаточно света. Снизу долетал буйный шум пира, но чуткое ухо Элит уловило тихий скрип ступеней под тяжестью крупного, сильного тела. Она встала у окна и повернулась. Торвард вошел бесшумно и небрежно притворил за собой дверь.
Он не засиделся в этот раз на пиру, чему совершенно никто не удивился. Но привели его наверх не только те побуждения, о которых все думали, но и любопытство. От общения с Элит у него осталось очень странное впечатление: в первый миг он видел только очень красивую девушку, но чем больше смотрел, тем менее замечал ее как человека и тем сильнее ему начинало мерещиться за ней нечто большое, огромное… Доброе и светлое, как летнее небо, как зеленая роща, пронизанная солнцем, – и нечто опасное, как глубокая, холодная, черная вода, как сама бездна… И то и другое притягивало его: обещало блаженство и грозило гибелью, и все это было равно привлекательно для него – под грузом проклятья вынужденного желать смерти и вечно испытывать себя на прочность, искать предел своих сил.
– Так чего же ты на самом деле от меня хочешь? – спросил он после того, как они некоторое время молча рассматривали друг друга.
Он сам не заметил поначалу, что обратился к Элит на языке круитне, которому его в какой-то мере успела обучить королева Айнедиль за ту пару месяцев, что он прожил с ней на острове Фидхенн. Этот язык, на котором его предки по матери в течение тысячелетий взывали к богам, внушал Торварду глубокое живое любопытство, и он легко схватывал все, что узнавал от своей священной супруги. Почему он обратился к Элит именно на нем, он сам не знал – не только потому, что по-уладски умел пока только ругаться, а она едва ли понимала язык Морского Пути, но и потому, что ему мерещилась в ней богиня, а к богине уместнее обращаться на языке заклинаний.
– Откуда ты знаешь древний язык? – изумилась Элит, и Торвард улыбнулся: не только же ей его удивлять.
– Одна женщина научила, – небрежно ответил он.
– Но это невозможно! Уже многие века древний язык используется только для обращения к богам, и не может быть, чтобы какая-то женщина стала учить ему тебя, чужака… Это Тейне-Де? – спросила Элит, переполненная негодования против этой косоглазой предательницы.
– Нет, это не Тейне-Де. Та женщина вообще не здесь живет. Это у вас на языке круитне только к богам взывают, а на Козьих островах на нем еще говорят. Некоторые…
Даже на Козьих островах в речи простого населения от древнего языка сохранились только следы – в чистоте и полноте его сберегали только королевы-жрицы.
– Ты не так прост, как я думала… – медленно произнесла Элит, делая легкий шаг к нему. Она не так чтобы притворялась: с каждым мгновением этот человек, который постоянно вел себя не так, как она ожидала, внушал ей все большее любопытство.
– Да, – подтвердил Торвард, не отрывая от нее пристального взгляда. – Я очень сложный. Ты даже не представляешь насколько.
«И поэтому мне уже совершенно все равно, что ты обо мне думаешь и как ко мне относишься», – мысленно добавил он.
Но промолчал, потому что ему тоже было любопытно, как она себя поведет. Элит держалась удивительно: не как пленница и не как королевская дочь. В ее спокойной невозмутимости сквозило убеждение, что все человеческие – и вообще земные – законы не имеют над ней власти. Это создавало между нею и Торвардом нечто общее – хотя и в том смысле, как есть общее между тьмой и светом, землей и небом, жизнью и смертью, – неделимость, рожденная противоположностью.
Элит была одной из немногих, способных охватить умом такие вещи. Но и Торварда проклятье научило осознавать, как преломляются в его личной судьбе силы и законы мироздания. И сейчас напротив него стояла его полная противоположность, а значит, часть его самого – он не знал, как это получается, но чувствовал эту их общность.
– Нетрудно в это поверить, если правда то, что я слышала, – сказала Элит. – Говорят, что ты завладел Каладболгом.
– А! – Торвард небрежно махнул рукой. – Этот не настоящий.
– Что значит – не настоящий?
– Да вот он здесь. – Торвард подошел к ларю с украшениями, с грохотом поворошил чаши и кубки и почти с самого дна вытащил бронзовый меч с позолоченной рукоятью. – Смотри. Это мой «меч посвящения», я его получил на острове Туаль, когда… меня посвящали в конунги. – Он запнулся и не назвал прямо имени фрии Эрхины, и Элит поняла, что он все-таки не так невозмутим и самоуверен, как кажется. – А самоцвет Сельви вставил, он же кузнец и не то еще умеет. Но издали и правда похоже. Убедилась?
– Да, – ответила Элит, пристально глядя на меч в его руке, но даже не пытаясь к нему прикоснуться.
Она убедилась в том, что Клиона Белых Холмов сказала правду. Тот меч, что конунг фьяллей держал в руке, действительно однажды был Каладболгом. Сейчас, по прошествии месяца, сила Иного мира покинула его, но Элит различала следы алого сияния – испарившиеся, едва заметные, они, однако же, присутствовали и были видны взорам посвященных.
Элит подняла глаза к лицу того, кто владел последним воплощением Каладболга, и присмотрелась еще раз: неужели он и в самом деле не знает? Неужели тогда, когда он стоял на вершине Крепости Теней, в одеждах Красного Короля Холмов, с этим мечом в руке, он не почувствовал, как сила Иного мира вошла в этот клинок? Но Торвард уже безо всякого почтения бросил бронзовый меч обратно в ларь, а в глазах его, когда он смотрел на Элит, отражались мысли, очень далекие от чудес Иного мира.
Перед ним была молодая и очень красивая девушка – именно то, чего ему давно уже не хватало. Он еще не знал, как распорядится ее судьбой, но отпускать ее просто так уж точно не собирался. Богиня или смертная, она имела то, в чем он остро нуждался, и он был намерен это взять. Нежный зеленый шелк плотно обхватывал тело, обрисовывал очертания высокой, полной груди, которой словно было тесно в платье. Низкий широкий вырез платья открывал плечи, приводя на память слова старинного уладского сказания: прекрасна эта равнина, равнина для благородной игры… Талия, пожалуй, у нее была широковата, а плечи и руки с выступающими косточками на запястьях можно было назвать слишком худыми, но именно это привносило в облик Элит какую-то особую, неповторимую, острую прелесть. Чем больше он ее рассматривал, тем ярче разгорался огонь в его глазах, дыхание учащалось. Он подошел к ней поближе, положил руки на ее обнаженные плечи. Элит смотрела ему в лицо, подняв голову, и в ее глазах не было страха – в них светился вызов, она словно испытывала его своей красотой.
