Александр Прозоров - Земля Мертвых
С этим спорить никто не стал. Все знали: отойдут ли вотчины волошинские в казну, вернутся ли боярину или достанутся кому-то еще — они все равно останутся на своих поместьях. Лишить боярина его земель может только собственное нерадение, али собственная измена — и все. Ратники поднялись в седла и стали друг за другом выезжать в ворота. Когда последний из коней на прощание приподнял хвост и высыпал на дорогу горсть темных кругляшков, Дворкин облегченно вздохнул, и вытер пот со лба:
— Уф-ф. Я уж думал, порубают нас всех на месте, и мяукнуть не успеем.
— Ничего, Василий, — похлопал его по плечу Зализа. — Зато еще пятеро вотчинников из-под боярской руки под длань государеву перешли. Дело мы делаем великое, за такое и умереть не страшно.
— Помирать всегда страшно, Семен, — не согласился засечник. — Ты скажи, почему Феньке поместье отвалил, а мне ничего не дал?
— Не Феньке, — с гордостью поправил довольный Старостин, — а служилому человеку Феофану!
— Я так думаю, — ответил опричник. — Феню нашего могут встретить без большой любви, а потому в его земли вы поедете вместе. Когда твердо владения в руку возьмет, тогда и тебе, Василий, куда сесть найдется. Пока же седлайте коней. Сейчас я грамоты именем государевым выпишу, и с Богом. Не забудьте, что Василию через четыре дня наряд засечный менять. А ты, Феня, через неделю его сменишь, коли я сам вернуться не успею. Все, ступайте.
Вскоре бывший черносотенец Феофан Старостин, ставший волей Зализы настоящим служилым боярином, вместе со своим другом умчались по лесной дороге и опричник остался один. Только теперь, в одиночестве, он наконец-то понял, как тяжело дался ему разговор с волошинскими боярскими детьми, только теперь начал выбираться наружу забитый в самую глубину души страх. Он начал мерзнуть — мерзнуть под доспехами и плащом, мерзнуть в доме и у растопленной на дворе, в удалении от построек, кухонной печи, и когда хлебал горячую уху, сваренную стряпухой, найденной Твердиславом в ближней деревне.
Смеркалось. Зализа ушел в дом, прошел по темным пустым комнатам, в которых не горело ни одной свечи и ни одной лучины. Единственным огоньком, дрожащем в ночи, оказалось пламя лампады перед иконами в комнате Алевтины.
Опричник вошел к ней, нервно поежился:
— Мать-то из церкви не вернулась?
Девка вжалась в красный угол и отрицательно покачала головой.
— Ты за ней сходи утром, — посоветовал Зализа. — Как бы плохого с ней от горя не случилось.
На этот раз девка кивнула.
А Семен продолжал смотреть на нее и пытался понять — почему она не сбежала в те дни, что усадьба была предоставлена сама себе? Почему не ушла к родственникам, которых не может не быть у столь родовитой семьи, почему не помчалась к брату, который, по слухам, командовал полусотней в крепости Свияжске, почему не попросила защиты в монастыре, если ей все-таки некуда идти? Чего она здесь ждет, на что надеется? Или на что-то рассчитывает?
Внезапно опричник понял, что ему сейчас необходимо, чтобы согреться и успокоиться, и начал расшнуровывать юшман. Алевтина испуганно округлила глаза, словно не понимала, к чему это может происходить, скребнула ногтями по бревенчатой стене.
— Иди сюда, — раздевшись, потребовал Семен поднял ее за руку и кинул на мягкую пуховую перину.
Под одним одеялом с боярской дочкой оказалось на удивление тепло и хорошо. Зализе не мешало даже то, что всю ночь она тихонько плакала, иногда громко пошмыгивая носом. Впрочем, всем притязаниям опричника девка отвечала с подобающей покорностью, и воин едва ли не впервые за последний месяц хорошо выспался и почувствовал себя сильным и отдохнувшим. Ранним утром, не тратя лишнего времени на завтрак, он вывел пару коней и умчался в сторону Почапа.
Купца Першина Зализа подловил через полгода после Ильи Баженова. Но если Илья Анисимович был виноват лишь в дурости Любчанского посадника, то купец Першин пытался вывезти на продажу полста московских сабельных клинков. И ладно бы в далекую Испанию или Англию — но на своей плоскодонной лойме дальше разбойничьего Ливонского ордена купец уплыть никак не мог.
Купец тогда спасся лишь откупившись немалым кошелем золота, да написав покаянную грамоту. С тех пор, каждый раз, встречая Першина на торгах. Зализа требовал от него подробного отчета обо всем, услышанном в ордене, а зачастую и давал указания о чем разузнать поподробнее. В отличие от Ильи Баженова, Першин Зализу ненавидел лютой ненавистью, но поделать ничего не мог: знал, что судьба и живот его находятся в руках опричника. Потому и лгать никогда не решался.
Поймать купца было легко: торговал он только на реках Луге и Систе. Поднимался с грузом вверх по течению, а потом не торопясь скатывался вниз, меняя изделия иноземные на местные. Товар у него брали в большинстве афени, которые затем на лошадях или собственных спинах несли его в лесные деревеньки. Естественно, коробейники всегда знали, где и когда Першин появится.
Появлению опричника купец не обрадовался и спеша избавиться от гостя, пересказал хорошо известные Зализе вести: что сын верховного магистра затевает поход на обессиленную из-за случившегося мора Русь, и что Ганза подбивает свенов начать войну за русские выходы к северным морям. В ответ Зализа произнес одну-единственную фразу, ради которой он и промчался двадцать верст от Замежья сюда:
— Узнай, когда ливонцы собираются напасть.
Вот и все, теперь можно отправляться назад. За пару недель Першин спустится до устья Невы. Там, дождавшись хорошей погоды, проскочит вдоль берега до земель Ливонского ордена, за неделю расторгуется, отправится назад. Самое позднее через месяц он вернется на Ижорский погост и привезет свежие вести, а пока… Пока опричник Зализа торопил коня по узкой лесной дорожке, по которой способен протиснуться только конный или пеший, да протрястись по выпирающим корням простенькая волокуша — да и то если ее не очень нагрузить.
До сумерек он успеет попасть в усадьбу и еще раз хорошо отогреться под одним одеялом с жаркой послушной Алевтиной, утром заскочит в Еглизи и заберет там напросившегося на воинскую службу чужеземца, и не позднее чем послезавтра должен успеть в Копорье. Иначе очную ставку чародея и боярина Харитона могут провести и без него.
Глава 19. Признание
— Здрав будь, воевода Павел Тимофеевич, — прижал руку к груди Зализа и вежливо поклонился
— И ты здравствуй, Семен Прокофьевич, — тем же ответил боярин Кошкин. — С чем пожаловал?
— Вот, Павел Тимофеевич, — протянул опричник собственноручно написанные грамоты. — Потребно изменения в писцовые и в реестровые книги внести.
