Александр Бушков - Колдунья
Камергер вошел, остановился перед гвардейцем. Тот торопливо вскочил и с некоторым волнением произнес:
– Я вас благодарю за оказанную честь, ваше сиятельство…
Кестель тоже встал, положил незнакомцу руку на плечо, замер в горделивой позе.
– Господин Вистенгоф, – проникновенно сказал камергер, тоже положив руку на плечо конногвардейцу отеческим жестом. – Я и передать не могу свое волнение, восхищение вашим душевным благородством и отвагою… – он не без пренебрежения дернул подбородком в сторону залы, откуда доносился пьяный гвалт. – Безусловно, те господа, что там собрались, не подведут в нужное время… Но они чересчур шумны и болтливы для серьезных людей. Мы, собравшиеся здесь узким кругом, смею думать – другое дело. Вожди не должны шуметь и сотрясать воздух патетическими воплями. И я рад, господин полковник, сообщить вам, что отныне вы числитесь среди вождей общества нашего…
Ольга прекрасно видела лицо флигель-адъютанта – он был на седьмом небе от счастья, себя не помнил от радости: глупо выпученные глаза, напыщенная поза, словно скопированная с какой-нибудь древнеримской статуи… Это не колдовство, в смятении подумала она, никто его не обморочивает, им просто играют, как куклой, с помощью тех самых коварства и хитрости, что множеству обычных людей присущи…
– Разумеется, они, – камергер вновь небрежно кивнул в сторону шумной залы, – тоже необходимы для нашей цели. Но все они будут исполнять подчиненную роль. Зато вы, Петр Людвигович, вы – другое дело. Человек, от руки которого падет презренный тиран, будет историей поставлен рядом с Брутом и Робеспьером, в невероятной выси…
– Я не подведу, – сказал полковник. – Можете не сомневаться. По-моему, во мне мало сыщется от романтичного юнца или крикуна вроде этих, – он не менее презрительно покосился в ту сторону. – У меня есть убеждения, у меня есть счеты. Вы даже не представляете, с каким удовольствием я всажу пулю в голову этому коронованному унтеришке…
Он говорил спокойно и просто, без всякой аффектации, голос звучал ровно, глаза смотрели безмятежно – и Ольга поневоле содрогнулась от этого сочетания: безразличия тона и содержавшегося в словах смысла…
– Позвольте вас поправить, – мягко сказал камергер. – Пистолет – это, знаете ли, ненадежно. Может подвести – мало ли будет причин… По-моему, это гораздо надежнее.
Он протянул полковнику кинжал в черных ножнах, кажется, металлических. Сверкнули кроваво-красные камни на затейливой рукоятке с крестовиной в виде птичьих лап.
– Пожалуй… – согласился полковник, до половины вытаскивая кинжал из ножен.
– Только не прикасайтесь к лезвию! – торопливо предупредил камергер. – Я постарался учесть все случайности и дать вам наибольшие шансы… – он дружески приобнял полковника и сказал невероятно задушевно: – Вы и не представляете, друг мой, с каким удовольствием я поменялся бы с вами местами… Но я человек не военный, боюсь, что в решающий момент рука дрогнет, не справлюсь…
– У меня не дрогнет, – мрачно заверил полковник, пряча кинжал на груди. – Честь имею, господа…
Он поклонился и вышел в другую дверь, не в ту, что вела в пиршественную залу. Когда дверь закрылась за ним, камергер со вздохом облегчения плюхнулся в кресло, откинулся на спинку, обитую синим атласом в розовый цветочек, прикрыл глаза. Сидя в таком положении, произнес:
– Неужели сладилось, Кестель?
– Смею думать, – сказал тот. – Боюсь спугнуть удачу, но все указывает на то, что – сладилось…
– Вашими бы устами…
– Ваше сиятельство, откуда этот пессимизм?
– Это не пессимизм, – возразил камергер. – Просто… что-то ноет, как зубная боль. Еще целых две недели ждать – а за это время может произойти столько нелепых случайностей… Их я больше всего и опасаюсь. Ничто так не губит, как нелепые случайности.
– Надеюсь, вы не девчонку имеете в виду?
– Ну разумеется, нет, – сказал камергер уверенно. – Уж ее-то – менее всего. Строптивая, совсем юная ведьмочка, от которой не следует ожидать серьезного вреда. Мало ли какую возвышенную чепуху она несла графу и мне… Одно дело – болтать языком в силу романтической натуры и совсем другое – противодействовать.
– Я бы на вашем месте не был так уверен, – сказал граф Биллевич, появившийся в комнате бесшумно, как кошка.
– Ну и привычка у вас – подкрадываться… – вздохнул Кестель, в первый миг прямо-таки подпрыгнувший в кресле.
– Дорогой друг, мне эта привычка за пару сотен лет позволила избежать кучи серьезнейших опасностей, которые вы себе и представить не можете, – сказал граф небрежно. – Так вот, друзья мои, позвольте на правах старшего… хотя бы годами, высказать парочку неглупых мыслей. Сдается мне, вы недооцениваете девчонку. Угрозу она представляет в первую очередь из-за своей натуры и юности. Интригана можно переиграть, алчного – купить деньгами или постами, труса – запугать. А вот особы вроде нашей Олечки тем и опасны, что еще не умеют играть в обычных декорациях. Смерти они не особенно боятся, потому что не способны осознать, насколько она страшна, золото их не интересует, интриги проходят стороной…
– Ну так укоротите ее наконец! – почти грубо произнес Кестель. – Я-то думал, что взялся служить настоящей силе, но давно уже слышу невнятные ссылки на некие непреодолимые обстоятельства…
– Вы, случаем, не жалеете, что со мной связались? – медовым голосом поинтересовался Биллевич.
Кестель насупился, помрачнел, поерзал в кресле и наконец ответил, ни на кого не глядя:
– Назад все равно дороги нет…
– Рад, что вы это понимаете… – кивнул Биллевич. – Драгоценный мой, ну разве я вам врал, что вы всемогущи? Вас, по-моему, обижает именно то, что я не всемогущ, а? Вы предпочли бы служить некоей грознейшей, неодолимой силе… Но такой силы на свете нет. Все, чего ни коснись, имеет свои пределы, рамки, оговорки, особые условия. Это не слабость, это совершенно другое. Да, так сложилось, что мы пока не можем с девчонкой ничего поделать. Теоретически рассуждая, она и в данную минуту может нас подслушивать…
Остальные двое невольно бросили взгляд на окно, и Ольга торопливо отодвинулась в простенок.
– Так вот, – повернулся Биллевич к камергеру. – Вы серьезно ошибаетесь в том, что девчонка ничего не предпринимает. Она что-то задумала, определенно, у меня есть кое-какие сведения. Еще не знаю, что, но вскоре выясню. Другое дело, что она попросту не успеет за эти две недели как-то нам помешать. Потому что никто не поверит правде. Настоящей, полной правде. Меня гораздо больше беспокоит этот виршеплет, Алексей Сергеевич. Вот с ним пора что-то делать, и незамедлительно. Он-то, в отличие от Оленьки, оперирует совершенно реальными, житейскими, привычными для всех категориями. Он представления не имеет о потаенной стороне дела – но его агенты опасно приблизились к реальной, житейской вещи под скучным названием «заговор в гвардии». А это уже гораздо серьезнее… Пора, пора с ним что-то делать, две недели – это срок, за который толковые ищейки могут невероятно много вынюхать… В общем, нужно всерьез этим озаботиться. А сейчас пойдемте к нашим революционерам, их не следует надолго оставлять одних, вожди должны почаще произносить пламенные речи, ободрять и воодушевлять…
