Айя Субботина - Шаманы крови и костей
Девушка и в самом деле так думала. После его слов, небо над румийским городом стало казаться алым, хоть цветов на нем осталось ровно столько, сколько прежде. Она потерла глаза, надеясь хоть так разогнать тяжелые образы сотен младенцев, над которыми творятся темные чары. Тщетно - видения словно поселились в ней, деля пополам с холодом остатки смелости северянки. Скальд милостивый, если они так беспощадны к тем, кто вышел из их чрев...
- Мы бы заплатили и большую цену, - пожав плечами, продолжил румиец. Он устал стоять, и вернулся в кресло напротив нее. Придирчиво осмотрел блюдо с фруктами, выбрал один, ярко-желтый, будто солнце. Но есть не торопился, а вместо этого перекладывал из руки в руку. - Мы бы сдохли, не явись к нам Темная мать. Или и того хуже - потеряли остатки разума и человечности. Боги только того и добивались. Не станешь же ты спорить, что кара слишком велика. Мы всего-то хотели обрести знание.
- Оживлять мертвецов против воли богов - величайший грех. - Хани слышала, как дрожит ее голос. Стоило ли говорить такое здесь, в месте, где темная богиня все видит и все слышит?
- Ты повторяешь то же, что и остальные. Ваши головы пусты, словно порожние горшки. Боги следят за тем, чтобы в них не рождались крамольные мысли. Вас посадили на веревку, а вы и рады. Приучили думать, что если в миску кладут обглоданную кость - это великая милость. И вы даже не замечаете, что веревка ни к чему не привязана, а рядом лежит свежая свиная вырезка. Только протяни руку. Но даже на это у вас недостает смелости. Ничтожества. - Он что есть силы сжал фрукт. Кожура сочно треснула, и мякоть засочилась между пальцами. Румиец какое-то время просто смотрел на нее.
Потом выкрикнул что-то на непонятном Хани языке, и в комнату скользнула тень. Девушка вскрикнула, рванулась с места, но мужчина поймал ее за локоть, остановил. Только когда "тень" направилась к ним, Хани рассмотрела в ее руках метелку и посудину, над которой курился пар. Существо было из плоти и костей, только темное, словно непроглядная ночь: ни рта, ни глаз, лысый череп. Оставалось только гадать, как оно знает, куда идти.
"Тень" подошла к румийцу, на вытянутых руках подала посудину. Мужчина достал из нее влажный отрез полотна и вытер руки.
- Это привратники, не бойся их, - успокоил Сарф, пока существо, отставив посудину в сторону, взялось подбирать остатки сока и раздавленный фрукт. - Оболочки, скроенные из кожи. Внутри них сидят неуспокоенные души. Идеальные помощники по дому - незаметные и тихие.
Хани попыталась высвободиться, но мужчина крепко держал ее, и отпустил много позже, когда существо покинуло комнату, так же бесшумно, как и вошло. Девушка отбежала в сторону, едва не упав, запутавшись ногами в непривычных одеждах. Румиец пожурил ее укором во взгляде.
- Нельзя держать душу в мире живых, - сбивчиво заговорила Хани. - Это против воли богов.
- Каких богов, Хани? Тех, которые нас прокляли? На Румосе об их лики ноги вытирают даже распоследние рабы. Здесь только одна богиня в почете, истинная. Однако мы отвлеклись. - Сарф уселся в кресло, всем видом показывая, что не станет говорить, пока северянка не сделает того же. Хани села, страшась накликать его гнев.
- Темная мать дала нам место, где бы мы могли построить себе достойный дом. Долгое время наши предки только то и делали, что рыли норы в скалах неподалеку, добывая камень. От песчаных бурь и непогоды мы прятались под купол. Под ним не было ничего, кроме наспех сколоченных хижин. Наши руки и пальцы были кривы, а ноги - выворочены, но посул Темной матери дорогого стоил. У нас не было лопат и молотов, и мы не могли их сделать, но мы гребли руками и зубами, пока кости не начинали проглядывать сквозь кожу. А потом мы нашли минерал, прочный, как алмаз, и удивительно пригодный для всего. Мы назвали его шаран, в честь той, что дала нам его. Здесь, на Румосе, где нет ничего, кроме пека и смерти, этого минерала оказалось достаточно. И мы стали творить.
- Зачем мне знать беды ваших предков? Мои страдали не меньше.
- Твоих не лишали права жить на родной земле! - Впервые за весь разговор, румиец поднял голос. Он разорвал тишину подобно ножу, вспоровшему прочную ткань. Эхо подхватило негодование мужчины и умножило его. - Мы просто хотели получить знания. Хотели найти секрет жизни и освободиться от богов, которые умерщвляют нас в угоду своим прихотям. Никому из вас, покорных богам, не приходило в голову, отчего они сперва дают жизнь, дают радости, а после убивают. Глупо и жестоко, насылая то порчу, то беспощадные рои насекомых. Ты, северянка, разве счастливым было твое детство? Сколько в нем случалось радостей, а сколько - горестей? Сколько раз мать недосказывала тебе сказку на ночь, потому что людоедов взял голод и они нападали на поселение, убивая всех и вся?
- Нету у меня матери, - зачем-то сказала Хани. Он словно знал, куда ужалить. Знал, в какую рану пустить яд сомнения.
- Значит, ты больее остальных должна понимать, что такое бесполезная смерть. Вы для них, - его палец указал вверх, - кролики, которых выращивают потехи ради. Рождаетесь, копошитесь в земле. Исправно молитесь и почитаете камни с божественными ликами. А потом умираете, так и не узнав наслаждения большего, чем иметь друг друга в своих норах. А ваши хваленые боги забавляются, посылают наказания на ваши голову, одно за другим. И глядят - что станется? А мы не хотели быть кроликами.
Он не договорил. Дверь комнаты отворилась, впуская внутрь влажный сквозняк. На пороге стояла Фархи. Румийка успела переодеться в светлые штаны, прилипшие к ее ногам точно вторая кожа, и сорочку, подтянутую странным широким поясом, что стиснул ее талию от самой груди до бедер. В таком наряде казалось, что стан ее безупречно тонок, однако Хани не представляла, как девушка может дышать в такой тесноте. Но, судя по грациозным движениям румийки, одежда была ей привычна и не доставляла хлопот.
- Кажется, я велел тебе не беспокоить меня... нас.
Румиец злился - гнев пропитал его голос. Фархи, напротив, смотрела ясно и прохладно, но слова отца возымели действие - румийка отошла назад, чуть склонила голову и извинилась, что так спешно ворвалась, не спросив прежде разрешения. Хани чувствовала себя мышью, над которой, за право сожрать добычу, бились два стервятника.
- Аидал сказал, что для нашей гостьи все готово.
- Так скоро... - Мужчина, казалось, не столько удивился, сколько расстроился. В его жестах, торопливых и смазанных, словно он хотел сделать одно, а делал другое, угадывалось разочарование. - Я думаю, он слишком спешит, - сказал Сарф.
- Мы все спешим, и ты знаешь почему. Слишком велика надежда, - отвечала Фархи.
