Джин Вулф - Пыточных дел мастер
Доркас, у меня прежде никогда не бывало видений. А я и не знаю, бывали ли видения у меня. Когда я пытаюсь вспомнить, что было с мной до того, как я помогла тебе выбраться из воды, то вспоминаю лишь, будто была под водою сама. А до того – только яркие, мельчайшие осколки миража. Наперсток, лежащий на куске бархата, тявканье собачонки за дверью… Ничего подобного. Ничего похожего на то, что мы видели с тобой.
Слова ее напомнили мне о записке, которую я, собственно говоря, и искал, когда нащупал Коготь, а она, в свою очередь, о книге в коричневом переплете, хранившейся в соседнем отделении ташки. Я спросил Доркас, хочет ли она взглянуть на книгу, принадлежавшую Текле, когда мы найдем подходящее место для привала.
– Да, – отвечала она. – Когда мы снова будем сидеть у огня, как в той харчевне…
– Эта реликвия – мы, конечно, вернем ее Пелеринам перед уходом из города – и наш разговор напомнили мне то, о чем я читал однажды. Ты знаешь о Ключе к Мирозданию?
Доркас тихо засмеялась.
– Нет, Северьян. Я едва помню собственное имя – что я могу знать о Ключе к Мирозданию?
– Нет, я, пожалуй, неверно выразился. Знакома ли тебе идея, будто на свете есть тайный ключ к мирозданию? Фраза, сочетание слов, или, как говорят некоторые, всего одно слово, которое якобы могут исторгнуть уста некоей статуи, или же его можно прочесть в старинном пергаментном свитке, или узнать от анахорета, живущего за далекими морями?
– Его знают младенцы, – сказала Доркас. – Знают до того, как выучатся говорить. А выучившись, забывают. Однажды мне кто-то говорил об этом.
– Да, именно это я и имел в виду. В коричневой книге собраны древние мифы, и есть целый раздел, где перечислены все ключи к мирозданию – все то, что люди якобы узнавали от мистагогов с далеких миров, или вычитывали из волшебного пополь-вуха, или получали в озарении, постясь в дуплах священных деревьев… Мы с Теклой читали их и говорили о них, и суть одного из этих ключей была в том, что все на свете имеет три ипостаси, три смысла. Первая – практическая, как сказано в книге, «доступная взору оратая». Вот корова жует пучок травы, и трава реальна, и корова реальна; эта ипостась мира столь же важна и истинна, как и все остальные. Вторая – отображение мира в самом себе. Каждый предмет имеет связь со всеми прочими, и посему мудрый может из наблюдений над одним предметом извлечь знание обо всех остальных. Это называется ипостасью ворожей – именно ею пользуется тот, кто предсказывает удачную встречу по змеиным следам на песке или пророчит счастье в любви, если поверх патронессы одной масти выпадет курфюрст другой.
– А третья? – спросила Доркас.
– Третья ипостась – воплощение Панкреатора. Поскольку все в мире берет свое начало в Панкреаторе и им же приводится в движение, весь мир есть воплощение его воли. В этом – реальность высшего порядка.
– Выходит, то, что мы видели, – небесное знамение? Я покачал головой.
– В книге сказано, будто небесным знамением является все вокруг нас. И столб в этой ограде, и то, как ветви того дерева нависают над ней… Некоторые из знамений выражают эту третью ипостась с большей готовностью, нежели прочие.
Шагов сто после этого мы прошли в молчании. Затем Доркас заговорила:
– Пожалуй, если то, что написано в книге шатлены Теклы, правда, то у людей все наоборот. Мы видели, как огромное здание взмыло в воздух и пропало, верно?
– Я видел лишь, как оно висело над городом. Оно в самом деле взлетало вверх?
Доркас кивнула. Светлые волосы ее блеснули в свете луны.
– По-моему, третья, как ты говорил, ипостась – очевидна. Вторую найти труднее, а первую – казалось бы, самую простую – вовсе невозможно.
Я хотел сказать, что понимаю ее – по крайней мере, насчет первой ипостаси, но тут в некотором отдалении от нас раздался грохот – раскатистый, точно гром.
– Что это?! – воскликнула Доркас, схватив меня за руку.
Прикосновение ее маленькой, теплой ладони оказалось очень приятным.
– Не знаю. Похоже, это – за той рощицей впереди.
– Да, – кивнула она, – теперь я слышу голоса.
– Значит, твой слух острее моего.
За рощицей снова загрохотало – еще громче и продолжительнее прежнего. Впрочем, наверное, мы просто подошли ближе. Мне показалось, что сквозь заросли молодых буков пробивается свет огней.
– Вон там! – Доркас указала куда-то чуть севернее деревьев. – Это не звезда – слишком низко и слишком быстро движется.
– Наверное, фонарь. На крыше фургона или в чьей-то руке.
Грохот возобновился, и на этот раз я узнал в нем барабанную дробь. Теперь и я слышал голоса, и один из них звучал еще басовитее и, пожалуй, громче, чем барабан.
Обогнув рощу, мы увидели с полсотни человек, собравшихся вокруг небольшого помоста. На помосте, меж двух пылающих факелов, возвышался великан, державший под мышкой, на манер тамтама, литавру. Справа от него стоял богато одетый человек небольшого роста, а слева – самая чувственная и прекрасная из всех виденных мною женщин, почти нагая.
– Что ж, все в сборе, – громко и быстро говорил маленький человек. – Все в сборе. Кто у нас тут? Любовь и красота? – Он указал на женщину. – Сила? Храбрость? – Взмах тростью в сторону великана. – Хитрость? Таинственность? – Он ударил себя в грудь. – Порок? – Снова жест в сторону великана. – И… взгляните-ка, кто к нам пожаловал! Наш старый враг, Смерть! Рано ли, поздно, но он приходит обязательно!
С этими словами он указал на меня, и лица публики – все как одно повернулись в нашу сторону.
То были Балдандерс с доктором Талосом. Что же они, вездесущи? Женщину, насколько мне помнилось, я видел впервые.
– Смерть! – говорил доктор Талое. – Смерть явилась к нам! Вчера и сегодня я думал, что ты не придешь никогда! Извини, старый друг, ошибся!
Я ждал, что публика рассмеется его мрачноватой шутке, но – нет. Два-три человека что-то пробормотали себе под нос, какая-то старуха плюнула в ладонь и двумя пальцами указала на землю.
– Кого же привел он с собой? – Доктор Талое подался вперед, рассматривая Доркас в свете факелов. – Ну конечно, Невинность! Вот теперь и вправду все в сборе! Представление вот-вот начнется! Нервных просим не смотреть! Никогда в жизни не видели вы ничего подобного! Все в сборе! Все на местах!
Тем временем прекрасная женщина исчезла. Магнетизм в голосе доктора был столь силен, что я даже не заметил ее ухода.
Опиши я сейчас пьесу доктора Талоса такой, какой она показалась мне, одному из участвовавших в представлении, вы просто не поймете ничего. Если же я опишу ее так, как видела ее публика (что я и намерен сделать, ибо для данного повествования так будет правильнее), вы мне, наверное, не поверите. В драме сей, представленной силами пяти человек, двое из которых выступали впервые и даже не знали ролей, маршем шли армии, играли оркестры, падал снег и сам Урс содрогался. Да, доктор многого требовал от воображения зрителей, но призвал себе на помощь комментарии, простую и действенную механику, тени-силуэты, падавшие на экран, голографические проекторы, шумовые эффекты, зеркальные задники и прочие доступные сценические средства, и в целом удивительно преуспел, о чем свидетельствовали рыдания, вопли и вздохи, время от времени доносившиеся до нас из темноты.
