Звенья одной цепи - Иванова Вероника Евгеньевна

Остановить самоубийцу успел бы только демон. Ну, может быть, ещё охотник на демонов. А мне и градодержателю оставалось только беспомощно смотреть, как следующим же движением страж вонзил длинный узкий нож себе под подбородок. По самую рукоятку.

Губы Марис снова шевельнулись в беззвучной молитве, столь же короткой, как та, которой была напутствована в последнее странствие Оллис, а следующая фраза была обращена уже не к мертвецу, а к вполне живому человеку:

— Теперь можете выдворить из города и меня.

Градодержатель растерянно моргнул:

— Зачем вы приказали ему умереть?

— Он мог выбирать. И выбрал возвращение на прежний путь.

— Какой ещё путь?!

Вместо ответа Марис на мгновение прикрыла глаза, словно сосредотачиваясь, и над нашими головами густо-синим росчерком прямо в воздухе возник пылающий круг, рассечённый пополам чем-то вроде клинка. Юноша благоговейно приоткрыл рот, и я тоже поймал себя на мысли, что таращусь на явленное чудо, как малолетний ребёнок. Двуединые знаки являлись только по особым праздникам и только в кумирнях, но чтобы вот так, запросто, в комнате гостевого дома…

— Эта женщина — сестра и брат мне по вере. Она ослушалась заповедей и сошла с назначенного пути, увлекая за собой ещё одну заблудшую душу. Меня направили, чтобы вернуть беглецов в лоно веры. Так или иначе.

Пожалуй, тон, которым всё это было произнесено, сделал бы честь даже моему знакомому золотозвеннику. А меня заставил задуматься, насколько могущественной была Марис на самом деле. И нуждалась ли в моей помощи хоть когда-нибудь.

Она-он, словно уловив мои мысли, успокаивающе улыбнулась:

— Мне дана власть лишь над теми, кто верует.

Лучше бы не говорила. Что ж, получается, я даже в верующие не гожусь?

— А теперь, если позволите, я должна позаботиться об их телах должным образом.

— Да-да, конечно… — пролепетал градодержатель.

— И не откажусь, чтобы ваши помощники оказали содействие и мне.

Юноша послушно закивал, получив сей недвусмысленный приказ, а я, рассудив, что до меня больше никому нет дела, выбрался из пропахшего кровью дома на свежий воздух.

Человеческая жизнь стоит немногого. Иногда всего лишь одного удара. Иногда — взгляда. И обрывается в самый неожиданный момент, словно натыкаешься на невидимую стену и расшибаешься. Намертво. Твой путь прерывается, когда вокруг всё только начинает разбег. Ещё несколько дней, и весна полностью вступит в свои права, а потом будет лето и далее, далее, далее… Интересно, те, кто останавливается, жалеют, что не увидят следующий рассвет? Или, напротив, радуются, что избавлены от созерцания повторения одного и того же?

Оллис хотела стать целой. Так сказал охотник. А может быть, цельной? Не представляю, каково это, быть одновременно и мужчиной и женщиной. Или представляю? Наверное, это чем-то похоже на желания, борющиеся друг с другом, вроде тех, что посетили меня. Но когда они рано или поздно сталкиваются, не остаётся ничего, кроме осколков, и не дать затеряться на образовавшейся пустоши способен только… Долг.

Если бы меня не вело что-то, мне самому не подчиняющееся, всё могло бы сложиться иначе. Я уступил бы чарам красавицы.

И был бы счастлив.

До смерти.

Ну или, по крайней мере, до сумерек, подобравшихся к моему сознанию и телу совершенно незаметно. Неужели всё это время я был на ногах? Похоже. Гудят и ноют. Зато привели меня туда, куда и следовало, пусть и не на первом же большом круге.

Трапезный зал гостевого дома был уже наполовину заполнен ожидающими ужина, но лица купцов заметно изменились по сравнению с прошлым вечером. Я подумал было, что зашёл не туда, проходя к лестнице. Только Натти по-прежнему лежал на кровати, закрыв глаза. Правда, не спал, потому что спросил сразу, лишь я перешагнул порог:

— Как день прошёл?

Я перебрал в памяти все события, так или иначе коснувшиеся меня, и честно сказал:

— Мимо.

Рыжий улыбнулся:

— Так бывает.

— Угу.

— Но оно и к лучшему, а?

Может быть, ты и прав. Вот только обидно, что все мои попытки действовать по собственной воле снова провалились, оставив в голове какую-то недоваренную кашу из обрывков мыслей.

— Ужинать будешь?

— Что-то не хочется.

Натти приоткрыл один глаз и, судя по тому, что ржавчина приобрела прежнюю яркость, можно было заключить: мой помощник чувствует себя вполне здоровым.

— Это ещё почему?

— Да так. Нахлебался сегодня. На год вперёд.

Рыжий хохотнул, садясь на постели:

— Ой, не зарекайся!

А чего я ещё не видел? Демоны были. Прибоженные были. Теперь осталось только Дарохранителя живьём встретить. Правда, вряд ли он сможет меня чем-то удивить. Он-то всего лишь человек, пусть и вознесённый над всеми.

— Позволите войти? — робко осведомились из-за беспечно незакрытой мною двери.

Я обернулся, чтобы увидеть давешнего просителя об избавлении от похоти. Вот уж кого не ожидал снова приветствовать, так этого жадину.

— Зачем явились?

Он протиснулся между створкой и косяком, стараясь не касаться струганного дерева, бочком подобрался к столу и положил на самый краешек какой-то свёрток.

— Что это?

— Как и договаривались. Всё исполнено в точности: — Больше ничего спросить не удалось, потому что мужчина, боязливо оглядываясь, убрался обратно в коридор и засеменил вниз по лестнице. Я развернул холстину обёртки и удивлённо расширил глаза. Неужели здесь все цены на ближайшие торги? Быть того не может! Если только он не решил отомстить мне, подсунув неверные сведения. Проверить-то никак не получится. Сразу в печке сжечь, что ли?

Следующие шаги сопровождались шелестом пышных юбок. Сестра градодержателя не стала таиться, а распахнула дверь на всю ширину и вошла в комнату с видом полководца, сдающего свою армию неприятелю. На стол лёг ещё один свёрток, намного более громоздкий, нежели предыдущий. Торжественно прозвучало:

— Ваша награда. — Не дав мне проронить ни слова, женщина повернулась и столь же гордо удалилась прочь.

Разворачивать новое подношение я уже не торопился. И потому, что знал, какие сведения в нём должны содержаться, и потому, что отчаянно не понимал происходящего.

— Они что, с ума все посходили?

— Почему ты так думаешь? — спросил рыжий.

— Она вполне могла бы не приходить. Меня собираются выдворить из города, так что какие могут оставаться между нами обязательства? Нужно было всего лишь подождать до утра и продолжать жить безмятежно.

Натти лукаво сощурился:

— Совесть ты в расчёт не принимаешь?

— А что это такое?

Он расхохотался, хлопая ладонью по одеялу.

— Над чем смеётесь? Я тоже хочу, — заявила Марис, закрывая наконец-таки за собой многострадальную дверь. — И да, пока не забыла…

Она-он протянула мне сложенный пополам листок плотной бумаги:

— Это всё, что я смогла устроить.

В середине затейливо выведенной узорной рамки красовались слова: «Податель сего отныне и вовеки наделяется правами жителя вольного города Грента, и права сии принимаются ко вниманию в любом пределе Логаренского Дарствия». Печать города и личная печать градодержателя, разумеется, присутствовали здесь же.

Я поднял на прибоженного ошеломлённый взгляд, а Марис невинно улыбнулась:

— На будущее. Вдруг ещё что приключится.

Помимо всего прочего, уравнивание в правах с жителем вольного города означало также и то, что в случае какого-либо происшествия по моей вине я теперь не подчинялся ни одному суду Логарена и подлежал возвращению в Грент. А вольные города, разумеется, своих не выдают.

— Вы понимаете, сколько стоит эта грамота?

— Представьте себе, понимаю. Но я и заплатила за неё не меньше.

— Заплатили?

Она-он мечтательно улыбнулась:

— Помните, мы говорили о том, что лучше: жить долго и несчастливо или сгореть, но в огне радости?

Звено шестое

Где-то…

Она была последней.