Татьяна Апраксина - Назначенье границ
Она солгала. Она беспокоится, очень. Именно потому, что войны нет и случиться, вроде бы, ничего не может.
Шаги за дверью она узнает сразу — как бы ни старался второй, только что пришедший, идти крадучись, не слишком хорошо у него выходит. Торопится больше обычного, хотя и обычно медленно не ходит, да еще и отвык от каменных полов, от гулких отзвуков. А, самое главное, совершенно уверен, что здесь безопасно.
Он прав. В доме нет чужих. И здесь нет чужих. А тот, чье изображение висит на стене — простенькая деревянная поделка, раскрашенная в четыре краски, хозяину комнаты все равно, а прочим не должно быть дела — если и увидит, то никому лишнему не расскажет.
Гость как и прежде — бодр, весел, немножко слишком шумен, немножко слишком широк в плечах, заполняет половину комнатушки, заставляет свечку завидовать — и улыбка, и коротко остриженные золотистые волосы сияют куда ярче. Коротко кланяется, поднимает голову. Смотрит на кувшин на столе, с явным усилием глотает усмешку.
Вот уже и не мальчик, думает госпожа Пелагия, а ведь всего-то год с последней встречи прошел, но гость отчетливо изменился. Весна кончилась, настало лето.
— Новости есть, — не дожидаясь вопроса, говорит изгнанник бедный, жертва зависти и интриг, изничтоженная лично госпожой Пелагией. — Аттила умер. Три недели назад.
— Как это случилось? — спрашивает женщина.
— Громко, — усмехается гость. — Со знамениями, видениями и прочими красотами небесными. Он, представь, госпожа, женился. На какой-то готской девочке. Отпировали как положено — он с ней ушел, а ночью умер. Кровью истек. Сам истек — на нем ни одной раны. И отравить его не могли: еду пробовали, жаровни проверяли, даже воду его, он же воду пьет, родниковую, никакого вина, до него отпивали раз пять. И невеста эту же воду сама пила и ничего ей не сделалось…
— Удивительно, — тихо вздыхает женщина, поправляет выбившуюся из-за уха прядь волос. — Но о каких видениях ты говорил?
— Новости из Константинополя дошли… не знаю, в тот ли самый день, теперь говорят, что в тот самый, Маркиану во сне предстала светящаяся фигура и показала ему сломанный лук Аттилы. Уж как он понял, что оружие принадлежит Аттиле, не знаю. Объяснили ему, наверное. Но эта новость — не слух. Сон был, император востока его сразу своим рассказал, потому что не мог понять, к чему он.
— Почему Маркиану? — чуть испуганно спрашивает госпожа Пелагия.
Тот, кого здесь нет, но все-таки есть — или тот, кто висит на стене — или тот, чье грубое изображение висит на стене — знает, о чем Пелагия сейчас думает: неужели это все никогда не кончится — сны, видения, пророчества, обещания, все страшное и почти непонятное? Еще один? Неужели мало собравшихся здесь троих — и тех, кто, хоть сейчас отсутствуют, но тоже несвободны от паутины снов и видений? Почему?..
— До него ближе, — пожимает плечами гость, для которого явления и видения — всего лишь еще один источник сведений… неудобный, ненадежный, но иногда незаменимый. — И его Аттила в этом году беспокоил больше.
— Что с ним на самом деле случилось? — Пелагия поднимается, кладет ладони на стол. Не опирается, просто прикасается к шероховатому неровному дереву. — С Аттилой?
Женщина не верит в беспричинную смерть. Она поверила бы в то, что до гуннского царя царей добрались люди, подкупленные или убежденные ее мужем. Ей хочется знать, как им удалось. Конечно, гостю могли и не рассказать. Конечно, можно подождать возвращения мужа. Но ей все-таки нужно знать. Она хочет услышать, что дело в особо хитром яде.
— Не знаю. Не уверен. — Золотой мальчик, который уже не мальчик, качает головой. — Это не мы, там готовилось другое. И это не Маркиан — он сам удивился. И как Аттилу вообще можно было умудриться отравить, чтобы бес не заметил — ума не приложу. Командующий считает, что это Торисмунд. И что подействовал не яд.
— Кто? — переспрашивает Пелагия, и только по этому можно догадаться, насколько она растеряна. Она помнит, как зовут молодого короля везиготов. Помнит, но не сейчас. — А что?
— Торисмунд, король. Не яд, а освященная вода. Его самого так спасли — почти так. Он мог додуматься. А его люди в лагере были. И девочка эта, невеста, не из восточных готов, а из аквитанских как раз.
— Помилуй его Господь, — сухо выговаривает женщина, потом поднимает голову и улыбается гостю. — Ты устал, а я была неучтива, начав выспрашивать у тебя новости. Прости. Думаю, ты голоден.
— Я был рад рассказать. Это непростая новость. Но скорее добрая, чем дурная.
«Да, — беззвучно отзывается тот, кого здесь почти нет. — Скорее добрая. Потому что вода — не магическое средство. И не поможет тому, кто не хочет помощи…»
Когда-то он уже объяснял мужу хозяйки, что достаточно лишь мысли, лишь желания. Воззвать — и будешь услышан. Бывший приятель и ныне покойный враг упрямого ромея сумел лично в этом убедиться.
И был услышан.
Люди за столом говорят, свеча дрожит, непроницаемая ночь укрывает дом плащом… здесь больше прислушиваться не к чему. Тем более, что того, кого здесь уже почти нет, опять зовут.
Что ж, утешать сомневающихся и ободрять колеблющихся — дело привычное. Да и кому его еще делать?
ЭПИЛОГ
Итак увидел я, что нет ничего лучше,
как наслаждаться человеку делами своими:
потому что это — доля его;
ибо кто приведет его посмотреть на то,
что будет после него?
(Экклезиаст 3:22)454-1454 от Р.Х.
Человек лежит на очень красивом мозаичном полу. Он занят. Он умирает. Собственно, он уже мертв, только тело пока не знает об этом, сердце пытается гнать кровь… куда может, в том числе и в легкие, которые, в свою очередь, как-то ловят воздух… в том числе и через несколько лишних отверстий — это было бы очень смешно, если бы не Боэций. Треклятый префект треклятого претория, которого не вытолкнешь из столицы. А теперь его убьют, если он не догадается сбежать. А он не догадается. Он будет пробиваться сюда, а не отсюда… а здесь уже все.
Это очень смешно, даже если помнить о тех, кто еще может угодить в ловушку… в кои-то веки предусмотрели каждую мелочь. В кои-то веки вместо легкого, подвижного плана — укрепленный лагерь, где прикрыты все направления… В кои-то веки… Жалко, что он не мог видеть собственного лица, когда Валентиниан вытащил меч и ударил — грамотно, кстати, ударил, быстро, и не уследишь почти, хорошо учили — изумительное, наверное, было зрелище. Все учли, все блокировали… а вот что эта мокрица может не просто подписать приказ, не просто уступить кому-то, не просто влипнуть в интригу, а нанести удар своими руками, не предвидел никто. Как оно всегда и бывает.
