Сельма Лагерлёф - Сага о Йёсте Берлинге
По-видимому, она узнала кавалеров, лишь когда желтая коляска уехала. Она вскочила на ноги, словно хотела бежать снова. Но стоявшие рядом с ней кавалеры удержали ее, и она с жалобным стоном опустилась опять на груду железа.
А кавалеры не смели ни заговорить с ней, ни задавать ей вопросы. Казалось, что она помешалась в уме.
Этих беззаботных людей явно тяготила ответственность за нее. Мало того, что это железо тяжким грузом лежало на их плечах, непривычных к ношам, так теперь еще на тебе, возись с молодой знатной дамой, сбежавшей от мужа.
Встречая ее зимой на балах, иной из них вспоминал свою маленькую сестренку, которую он когда-то любил. Когда он играл или боролся со своей сестренкой, ему приходилось обращаться с ней бережно, разговаривая с ней, он изо всех сил старался не говорить грубых слов. Если чужой мальчишка во время игры гонял ее слишком сильно или напевал ей неприличные песенки, он с остервенением бросался на него и готов был лупить его чуть ли не до смерти, ведь малышка не должна была слышать ничего дурного, не знать ни горя, ни обид, ни зла, ни ненависти.
Графиня Элисабет была каждому из них веселой сестренкой. Вкладывая свои маленькие ручки в их грубые лапищи, она, казалось, говорила: «Видишь, какая я слабая и хрупкая! А ты, мой старший брат, должен защищать меня от других и от себя самого!» И в ее присутствии они всегда были галантными рыцарями.
Теперь же кавалеры смотрели на нее со страхом, едва узнавая ее. Она похудела и подурнела, ее шея потеряла приятную округлость, кожа на лице стала прозрачной. Видно, во время ночного странствия она упала и сильно ушиблась, из маленькой ранки на виске сочилась кровь, свисавшие на лоб светлые локоны слиплись от крови. Долго блуждая по мокрой траве, она замарала платье, истоптала башмаки. Кавалерам было тяжко смотреть на нее, она казалась им незнакомой, чужой. У графини Элисабет, которую они знали, не было таких безумных, горящих глаз. Их бедную сестренку едва не довели до помешательства. Казалось, будто какая-то душа из нездешнего мира спустилась с высот и стремится занять место души настоящей, заключенной в этом измученном теле.
Но они напрасно тревожатся за нее. Она тверда в своем намерении и не поддастся новому искушению. Господу угодно испытать ее. Только подумать, она вновь среди добрых друзей. Неужто это заставит ее свернуть с пути покаяния?
Она вскочила и воскликнула, что должна тотчас же уйти. Кавалеры пытались успокоить ее. Говорили, что с ними она будет в безопасности. Что они сумеют защитить ее от преследований.
Но она просила их лишь об одном: позволить ей сесть в маленькую лодку, привязанную к барже, чтобы добраться до берега и продолжать свой путь в одиночестве.
Но они не могли отпустить ее. Что будет с ней? Ей лучше остаться с ними. Они всего лишь бедные старые люди, но непременно сумеют найти выход, придумают, как помочь ей.
А она, заламывая руки, умоляла отпустить ее. Они не решились внять ее мольбам. Они видели, как измучена и слаба она была, и боялись, что она умрет где-нибудь на дороге.
Йёста Берлинг стоял поодаль и смотрел на воду. Ведь молодой женщине, возможно, было тяжело его видеть. Он не был уверен в том, но в мозгу у него вдруг возникла безумная и радостная мысль: «Ведь теперь никто не знает, где она находится. Увезем ее тотчас в Экебю. Спрячем ее там, окружим заботой. Она станет нашей королевой, нашей госпожой, никто не узнает, где она. Станем беречь ее и лелеять. Она будет счастлива, живя среди нас. Мы, старики, окружим ее заботой и любовью, как родную дочь».
Он никогда не смел признаться, что любит ее. Она не могла принадлежать ему без греха, а он ни за что не хотел втянуть ее во что-то низкое, недостойное. Но укрыть ее в Экебю, обходиться с ней ласково после того, как другие жестоко обидели ее, дать ей возможность наслаждаться всем, что есть в жизни прекрасного, — о, мечты, какие сладостные мечты!
Но он вынужден был опуститься на землю, потому что молодая графиня пришла в полное отчаяние, и в голосе ее звучало безысходное горе. Она бросилась перед кавалерами на колени и умоляла их отпустить ее.
— Господь еще не простил меня! — восклицала она. — Позвольте мне уйти!
Йёста увидел, что никто, кроме него, не решится послушаться ее, и понял, что это должен сделать он сам. Ведь он любил ее и должен был исполнить то, о чем она просила.
Ему стоило невероятных усилии сдвинуться с места; казалось, каждый мускул его тела сопротивлялся его воле, но он все же заставил себя подойти к ней и сказал, что перевезет ее на берег.
Она тут же встала, Йёста перенес ее в лодку и стал грести к восточному берегу. Он причалил к узенькой тропинке и помог ей выйти из лодки.
— Что теперь с вами будет, графиня? — спросил он.
Она печально и серьезно подняла палец к небу.
— Если вам понадобится моя помощь, графиня…
Ему было трудно говорить, но она поняла его и ответила:
— Если вы понадобитесь мне, я позову вас.
— Я хотел бы защитить вас от всякого зла, — сказал он.
Она подала ему руку на прощание, и он не смог более вымолвить ни слова. Ее рука лежала в его руке, холодная и бессильная.
Графиня вряд ли понимала, что с ней происходит, она лишь подчинялась внутреннему голосу, который заставлял ее идти прочь, к чужим людям. В эту минуту она едва ли сознавала, что любит человека, которого покидает.
Йёста отпустил ее, сел в лодку и поплыл назад к кавалерам. Он поднялся на баржу, измученный и обессиленный, дрожа от усталости. Ему казалось, будто он выполнил самую трудную работу в своей жизни.
Еще несколько дней он старался не падать духом до тех пор, покуда честь Экебю не была спасена. Он доставил железо в Каникенэсет, где груз взвесили, и тут силы и мужество покинули его.
Покуда кавалеры плыли на барже, они не заметили в нем никакой перемены. Он держал в напряжении каждый свой нерв, чтобы казаться веселым и беспечным, ведь только веселость и беспечность могли спасти честь Экебю. Разве удалась бы им авантюра с весами, если бы они явились туда с хмурыми, озабоченными лицами?
Ходили слухи, будто кавалеры везли на паромах больше песку, чем железа, а на весы в Каникенэсете носили взад и вперед одни и те же железные прутья, покуда не взвесили сотни шеппундов, что удалось им это лишь оттого, что весовщика и его подручных на славу угостили; недаром кавалеры прихватили из Экебю корзины с провизией и фляги с вином, стало быть, они в самом деле не скучали на груженных железом баржах.
Кто теперь может сказать, правда это или нет? Но если это так, то Йёсте Берлингу горевать было некогда. Однако радости от этого опасного приключения он не испытывал. Как только железо было взвешено, он снова предался отчаянью.
