Дмитрий Гаврилов - Дар Седовласа, или Темный мститель Арконы
В руках у Доли вновь возник клубок волшебных нитей.
— Но как? Как я, такая маленькая и неразумная справлюсь с тем, против чего не смеют выступить даже небожители? Я должна ему отдаться? Да?
— Не он ли отказался от тебя? Так и не задавай глупых вопросов. Когда вы с ним встретитесь — все и решится само собой, к радости или к горю. То и мне не открыто, и даже сестра моя старшая ничего про то не ведает. А если и ведает — не скажет. Коль захочешь найти своего героя — вот тебе клубочек, бросишь его наземь — и ступай следом. Ты ведь этого желала, и за этим приходила. Прощай! Мы не скоро с встретимся.
С этими словами Пряха вдруг стала медленно растворяться средь утреннего тумана, пока совсем не утонула в нем златокудрым видением.
Кто-то потерся о плечо, она вздрогнула, но то оказался гнедой. Мокрым, шершавым языком конь лизнул руку. Свенельд уже был в седле. Он молчал. Молчала и Ольга.
Когда туман рассеялся, и они огляделись — кругом была бесконечная степь, и ничего, кроме этой голой незнакомой степи, чуждой всякому северянину.
— Знать, Пряха что-то да умеет? — нарушил тишину старый воин.
Ольга молча согласилась с ним.
— Перед дальней дорогой не плохо было бы подкрепиться, — предложил Свенельд, — Кони, я смотрю, сыты. И на том, спасибо! Да и в сумках полно овса. Но зато я голоден, как волк.
Заботливая женка Стоича положила им немного вяленного мяса, да ячменные лепешки. Они оказались на удивление свежими, так что первое время путникам было чем утолить голод. В флягах булькала чистая родниковая вода, отведав которой, и девушка и Свенельд заметно приободрились.
— Спускаться вниз было бы тяжко. Я мечтала остаться там навсегда, — наконец, вымолвила девушка.
— Уж я догадался о том, — усмехнулся старик, прибирая на ладонь крошки со скатерки, — Двинулись, что ли?
— Чародейство! — только и сказала Ольга, разглядывая клубочек Доли.
— Ладно, ты думай пока, кидать тебе его али нет. Нам бы какую примету сыскать, чтоб знать, прямо ли едем. Поскорей бы солнышко выглянуло!
* * *Человек богатой души, усмотрев рядом подобие своей мечте, помещает этот образ в самое сердце. Там он живет уже независимо. Там, в непонятых глубинах он испытывает волшебные превращения, какие вовек не случились бы здесь, снаружи. Лягушка сбрасывает бородавчатую кожу, сраженный людской злобой — воскресает, неизведанные пространства мироздания умещаются в крохотной песчинке, клеточке с серым веществом.
«Ты вдолбил себе в голову, что не можешь жить без Ольги. Но, ведь, живешь!? Да и та ли это девушка, чей портрет рисуешь каждое свободное мгновение в неуемной памяти? Не обманывайся! Отражение во много крат лучше — к нему ты приложил себя, то светлое, что в тебе осталось, детские сны под колыбельную матери… Об Ольге же позаботились обстоятельства, в просторечии их и зовут Судьбой», — слышалось волхву.
Уж сколько раз он подумывал решить все сомнения одним движением лезвия и пуститься в сладкое последнее плавание по реке забвения!
«Разве не высшее предназначение женщины, ее предначертание — служить вечным источником вдохновения? И одно то, что Ольга способна удержать тебя, Ругивлад, на пути разрушительной, ниспровергающей работы — одно это доказывает реальность девушки. Вот ведь, точно вырвали изнутри что-то легкое и нетленное! Может, это и есть душа?» — размышлял он.
— Душа? У тебя? Откуда она взялась? — отозвался кот.
Ругивлад по привычке всех одиноких людей говорил вслух и совсем забыл о существовании зверя.
— Я, наверное, излишне откровенен?
— А с собой так и надо. Кто ж тебя еще сумеет выпороть? И по спине! И по спине! И пониже, и повыше! Вообще-то, ты столько всего болтал, и так заумно, что скромному коту захотелось жрать. Вот уже третьи сутки, волхв, как ты терзаешь бока этого благородного скакуна, да тиранишь собственную задницу. Ведь, ездок ты посредственный, это прямо скажу. А я хочу жрать! Много и долго! Пусть это грубо и не столь возвышенно, я — кот. И если помнишь, приставлен к тебе только для того, чтобы доводить всякую умную мысль до конца.
— Да ты на себя посмотри! Тебе поститься и поститься!
— Я сделан из мяса и костей, а не из железа. И хотя за эти месяцы сильно привязался к тебе — ты величайший жмот!
— Каждый волхв жмот, — не соврав, ответил Ругивлад и начал пристально всматриваться вдаль, где заметил какое-то движение.
Баюн не увидел этого, потому что морда его, торчащая из мешка, глядела в прямо противоположную сторону. Это не мешало зверю вещать, упражняясь в насмешках:
— Я тебе нравлюсь, волхв?
— Ты ж не красная девица. Допустим, да, — улыбнулся себе Ругивлад.
— Так, можно ли быть таким жмотом с тем, кого любишь? — поддел его зверь.
— По этой причине, кот, я и боюсь любить. Вот и выходит, что я слуга своей непобедимой гадкой трусости.
— Дай мне пожрать, несносный, — взмолился тот.
— Все о своем? Ну, вот взберемся на тот холм — пообедаем, — успокоил словен попутчика.
— Можно подумать, мы завтракали! — обиделся Баюн.
Густые травы смыкались за спиной всадника, скрывая след. Степь шептала, точно молила небеса о влаге. Некогда проезжая дорога, ныне — едва заметная узенькая тропа круто вздымалась, заползала на склон и терялась в ковылях, выцветших под взглядом лучезарного Хорса. На холме высилась массивная каменная баба, обдуваемая всеми ветрами. Она более чем наполовину вросла в землю и, наверное, могла бы так стоять до скончания времен, если бы не дожди, которые обещали окончательно смыть с нее все человеческие черты, обратив в груду.
«Вот она — судьба! Так и девушка, прекрасна, пока невинна, а привяжи к дому, да поставь хозяйкой — и неподражаемая флейта мигом обратится в балалайку, сама того не заметит. Нежные слова, вздохи да ахи, страдания под крылечком, цветы да веночки — все это еще не любовь, а только лишь внимание мужика к красивой вещи на торжище, обзавестись которой страсть как хочется. Зажиточный покупатель выбирает дорогой товар, но не от того, что это действительно нужно — зато он будет выглядеть лучше среди прочих, подобных себе купцов. Вещь недолговечна, она надоедает — заменяют иной. Образ же любимой хранят в сердце, в худшем случае — в памяти, но им живут, с ним и умирают. Любовь — это помешательство без прозрения, это состояние больной души, но совсем не купля и не продажа. Вера стоит вне рассудка, и потому она — безумие. Любить искренне, по-настоящему, можно только ту, которая одной веры с тобой. Мы разные с ней — и даже если этот поход закончится удачей, как смею я воспользоваться законами рода, коль они столь несовершенны?»
