Эрик Ластбадер - Воин Опаловой Луны
Теперь бежать, бежать из пещеры, прочь от безмолвия, в сверкающую ночь.
Часть четвертая
ЛЕВ НА ЗАКАТЕ
ИДИЛЛИЯ
Она исчезла – это было первым, что Мойши увидел.
Он судорожно потянулся снять Огненную Маску с лица – но только тусклая серая пыль осыпала его пальцы, коснувшиеся кожи. Это было все, что остаюсь.
Мойши быстрым шагом прошелся вдоль скального выступа, но Сардоникс нигде не было. Чиизаи сидела, прислонясь спиной к скале. Ей удалось разорвать на полосы нижнюю половину своей рубашки и забинтовать ими раненое плечо.
Увидев его, она встала и улыбнулась. Мойши, покачиваясь от усталости, подошел к ней.
– Все позади, – сказал он, и голос его показался ему самому чужим.
Чиизаи отдала ему его меч, они сошли с уступа и направились вниз, к подножию горы.
Он коротко рассказал ей о том, что произошло, – насколько смог объяснить.
– Ты видела Сардоникс? – спросил он у нее. Чиизаи покачала головой.
– Должно быть, она исчезла до того, как я очнулась. Я не видела ее.
Лумы терпеливо ожидали их у подножия горы, с довольным видом пощипывая травку. Сев верхом и уже приготовившись уезжать, Мойши оглянулся назад, смутно ощущая, что чтото не так, чтото не на месте. Тела диавола не было видно нигде. Но он же четко видел, как тот упал!
Мистраль смутным силуэтом вырисовывался впереди, и сейчас Мойши желал только забрать Офейю и оставить эти земли как можно дальше за спиной.
Когда они въехали во двор и остановили лум, все было тихо, но, едва спешившись, они услышали грохот высоко вверху и подняли взгляды. Кусок стены высокой башни развалился на части, камни и скреплявший их раствор градом посыпались наружу, во двор.
Мойши, увернувшись от падающих булыжников, нырнул в дверной проем и вбежал в главный зал. Он взлетел по изящной лесенке, перескакивая через три ступеньки и взывая: Офейя!
Еще один толчок потряс здание, и он подумал: «Господи, вся эта махина вотвот рухнет!» Пыль витала под сводами огромного атриума, стены содрогались.
Он бежал и бежал и наконец достиг самого верха и нашел Офейю там, где оставил ее. Она попрежнему была бледна, но, кажется, начала оправляться после перенесенных испытаний.
Он наклонился, взял ее на руки и вновь ринулся на лестницу как раз в тот миг, когда обвалилась комната по соседству с той, где находилась девушка. Взбаламученная пыль лавиной хлынула наружу с демоническим воем.
Холодный ветер на разные голоса завывал в рушащемся здании. В ту секунду, когда Мойши достиг подножия лестницы, часть внешней стены вывалилась наружу, открывая проход в сокровищницу. Комната была пуста, если не считать стоящей на полу лампы.
Пробегая через главный зал, он почувствовал, как содрогается само основание замка, и выскочил в дверь. Снаружи Чиизаи держала наготове его думу. Он забросил Офейю в седло. Вся передняя стена Мистраля начала заваливаться внутрь. Камни пролетали мимо них, жужжа, словно рой разгневанных пчел.
Мойши вскочил на думу позади Офейи, и они поскакали прочь, промчались через разрушенные ворота, перепрыгивая через валяющиеся повсюду камни.
Позади них Мистраль распался на части, и погребальное пламя взвилось в ночное небо, на время погасив кровавую ущербную луну.
По дороге на юг Офейя рассказывала ему о том, что с ней приключилось, освобождаясь от страха, под властью которого жила так долго.
– Я становилась другими людьми. Сначала это были люди, которых я знаю или когдато знала, а потом они становились незнакомыми, делались все более и более чужими, далекими и… враждебными. Это было уже довольно плохо, но, как это ни глупо, я думала, что это я выдержу. Но потом стало еще хуже – когда это прекратилось, я стала превращаться в разных животных, чьи мысли были пустыми и вязкими, словно болотная грязь. Я пыталась думать – и не могла. А потом были рептилии, они были то активны, то впадали в летаргию, и это было какоето чудовищное, гнетущее безумие, потому что если моя рептилия о чемто и думала, то все ее мысли были о еде, о том, как набить утробу. Она желала убивать, и от этого невозможно было отделаться. А потом были насекомые, их мозг зудел от тысяч изображений и запахов, заменяющих им все другие, отсутствующие чувства. Я пыталась думать, но слишком много было запахов и изображений, они накладывались друг на друга… А потом я стала рыбой, безмятежно плавающей в воде, и мозг мой был совершенно пуст. Кем я была? Казалось, что не осталось ничего. Действительно ли я была рыбой? А может быть, птицей, или другим животным, или… Человеческое существо, которым я была, исчезло, и я ощущала потерю, тем более ужасную, что я не могла вспомнить, что же это такое – то, чем я была. Я не была даже змеей, грезящей о том, чтобы быть человеком. Даже в этой малости мне было отказано. И я закричала и кричала до тех пор, пока не пришла Сардоникс. Она выудила меня из воды. И тогда я рассказала ей все, что она хотела знать. И знаешь, что самое странное? Я не жалею об этом. Я хотела получить назад свою человеческую сущность. Какова бы ни была цена, я заплатила бы ее. С радостью.
Мойши слишком хорошо понимал ее и не мог заставить себя обвинить ее в чемлибо.
– Скажи мне, – попросила она, – что произошло под опаловой луной?
И он поведал ей обо всем, что случилось. Она слушала, словно завороженная повествованием о событиях в пещере времени, и он с радостью описывал мельчайшие подробности, чувствуя, что таким образом сможет на некоторое время отвлечь ее от того, что произошло с нею самой.
Во время рассказа он почувствовал, как ее приоткрытые губы касаются кожи на его шее, ощутил влажное прикосновение ее языка, любопытного и невинного, словно язычок ребенка, слизывающею капли сладкого пота; и весь его страх, вся тревога за ее безопасность исчезли, как будто этим простым движением она освободила и его, и себя от оков душевной боли.
Он постарался не слишком торопиться назад. Не то чтобы он не хотел возвращаться в Коррунью. а после в Шаангсей, но они, все трое, были настолько измучены, что он решил: будет разумнее не тратить последние силы на тяжелое путешествие, а взамен этого отдохнуть во время неспешной поездки. Быть может, он и не сознавал того, что просто хочет побыть с Офейей, однако инстинктивно чувствовал, что, когда они прибудут в Коррунью, им придется распрощаться.
Однако Чиизаи знала это, и во время бесконечных дневных привалов – они путешествовали только по утренней прохладе и в конце дня, когда солнце уже клонилось к закату, бросая на землю рассеянный свет, – она под тем или иным предлогом уходила, оставляя их наедине. Чаще всего она исследовала руины погибших цивилизаций, встречавшиеся им по пути.
