Антон Карелин - Книга Холмов
Кел превратился в Короля Воров, Анна стала Королевой, но вместо того, чтобы выяснять отношения, они решили заключить союз и зажить как в старые добрые времена, Клан и Королевство, дружба навек. Карты отреагировали с насмешкой: поднявшееся Восстание черни смело Анну с трона и превратило в Принцессу (в третий раз за игру), после чего ее укокошило Покушение, но когда ты умираешь, а в игре есть супруг или ребенок, то ты играешь дальше за него — так Анна заделалась рыцарем.
— Практически, сравнялась сама с собой, — усмехнулась она, любовно поглаживая лежащие рядом перчатки. Восстанавливаясь от ран, она разумеется не носила даже поддоспешник, но расстаться с перчатками было выше ее сил.
Кел принес в жертву первого встречного Барда на темном алтаре, и стал нежитью, после чего выяснилось, что если у тебя больше пяти красных масок, и ты нежить, то тебе хана: колода выплюнула карту Изгнатель Хаоса, и опытный охотник за врагами рода человеческого упокоил Кела под Холмом.
— Я снова низверг, — тяжело вздохнув, развел руками светловолосый. — От судьбы не уйдешь.
— Карты правду говорят! — не преминул поддеть его Дмитриус.
Кел лишь вытер выступившие на глазах слезы и по своей традиции оглушительно высморкался.
Анна, как победившая, мешала колоду, завершая игру. Это было важно, победитель должен прервать связь людей с картами, а карт с людьми. Наконец последняя рубашка, сверкающая короной из разноцветных Лун, скрылась в шкатулке, обитой черным бархатом, и Кел убрал ее глубоко в недра своей походной сумки. Все сидели, переполненные сонмом чувств и воспоминаний об игре, и выжатые, словно после полудня тяжелой работы — или стремительно прожитой чужой судьбы. Перипетии жизни, ломавшие героев игры, оставили свой след и в игроках. Лисы еще не скоро достанут черные карты снова…
Броневагон ощутимо тряхнуло. Карлик тут же заголосил:
— О, будь ты проклят, камень на дороге! Пусть кары гнева на тебя падут, пусть попадешь ты Князю тьмы под ноги, и этой тьмой тебя навеки проклянут!
Винсент улыбнулся и царской интонацией проронил:
— Дух уныния, приказываю. Спой нам песню про что-нибудь счастливое. Спой так, чтобы нам стало радостно и хорошо. А если не выполнишь приказ мастера, я оставлю тебя семенить за повозкой на цепи, и буду каждый день обновлять густоту твоего серого тела, чтобы ты еще долго не вернулся в свою любимую серую тишину.
Угроза возымела действие, Винсент всегда был строг со слугами.
— Счастлииивое, — испуганно задумался карлик, его светящиеся белые глаза забегали, руки задрожали, цепи затряслись, словно спутанные и далекие перезвоны кладбищенских колоколов.
— Выпьем, — без предисловий сказал Дик. — Немного, вдруг бой. Но все-таки…
И снова из походной сумки рачительного Кела возникла припрятанная бутылка «Рубиновый змей» из фирменного магазина с тем же названием. Крохотная, прозрачная, с почти черной жидкостью и хитро закрученным горлышком. Все плеснули себе в кружки воды. Тонкая густая нить лениво ползла по горлышку как змея, заглядывала головой вниз и капала в подставленные стаканы, окрашивая воду рубиновым цветом. Пять капель на кружку, вокруг броневагона повеяло винным духом и сложным букетом трав.
Анна поняла, что глупо было перебирать варианты, что делать с Келом, и пытаться найти идеальный. Надо просто делать все подряд. Она подсела к светловолосому, обняла его и положила голову на плечо. Его рука бережно погладила черные волосы, нос уткнулся ей в макушку, и Кел прогундосил:
— Шпашибо, шештра.
Почему-то к ним не подсаживалась Алейна, девчонка съежилась в углу броневагона и думала о чем-то своем.
— Кха, кха, — решился наконец карлик, театрально разводя руки. — Откройте уши с душами пошире, спою балладу вам о Рианнон. Нет повести печальней в этом мире. Но слово Мастера для карлика закон! Я буду петь ее не по канону… И будет вам кроваво, но смешно!
Слушая безнадежную песнь о любви и выборе княжны, Алейна вернулась мыслями в раннее утро. Пока остальные дрыхли, истерзанные произошедший накануне, она по привычке встала рано, чтобы поймать первый рассветный луч. Это было у девчонки в крови: как бы ее не измотал предыдущий день, она всегда просыпалась перед рассветом, чтобы встретить новый.
В Янтарном Храме их приучили к этому с первого дня: дети, притихшие от красоты и величия сводов и колонн, сели с учителем на просторе открытой балюстрады, глядящей с высоты горы на раскинувшийся мир. И вот светлеющий горизонт пробило яркое солнце, как будто кто-то огромный протянул руку и открыл шкатулку с ликующим светом и огнем.
Шли месяцы и годы обучения, и в будущей жрице поселилась радость каждого нового дня. Позже, став посвященной, Алейна убедилась, что эта радость не случайна: первый рассветный луч, дотянувшийся до ее, обновляет связь с богиней, возвращает потраченные силы и дарит тепло прикосновения Матери.
Стоя перед алеющим небом, занявшимся огнем, девчонка раскинула руки и замерла, принимая дар Хальды, и первый луч упал ей на макушку, скользнул по лицу, как ласка любимой руки. В жилах потекла сила, наливаясь из божественной длани в смертный в сосуд. Приняв столько, сколько смогла, Алейна поклонилась и сказала:
— Спасибо, Мама. Я донесу все до тех, кому нужнее, не расплескав ни капли.
Слова были ритуальные, но девчонка каждый раз имела ввиду то, что говорила.
Сзади скрипнул створкой недремлющий Дмитриус.
— Доброе утро, — сказал он.
— Доброе, — ответила она.
Подойдя к Стальному, коснулась выцветшей желтой улыбки у него на груди. Желтую рожицу было уже почти не видно.
— Надо подновить твое лицо. А то совсем стерлось.
Растирая резеду и чистотел, благо, первое было у нее в сундуке, а второе росло на севере в изобилии, Алейна смотрела на него и думала, как быть.
— У тебя сердце бьется сильнее обычного, — сказал Дмитриус.
— Потому что я думаю о тебе.
— Что думаешь?
— Ты спас меня, и наверное нас всех.
— Не впервой.
— И мне очень радостно. Что ты смог победить соблазн Ареаны, потому что в тебе есть любовь. И конечно я рада, что эта любовь… ко мне.
Она понемногу сыпала в желтую жижу протертый яичный порошок, и равномерно взбивала ее.
— Но ты любишь другого? — с насмешкой сказал Дмитриус. Он всегда защищался насмешкой и ехидством там, где дело касалось чувств. Из него вышел бы замечательный гремлин, неожиданно подумала Алейна, и улыбнулась внутри.
— Это не важно, — ровно сказала она снаружи. — Важно, что я не люблю тебя.
Стальной еле слышно вздохнул. А так как вздыхать ему было нечем, то звучало это как тихое, едва слышное:
