Джефф Вандермеер - Город святых и безумцев
P.S. Я написал, что блокнот, который я оставил у себя, пуст, и страницы в нем действительно чистые, но на внутренней стороне задней обложки я нашел нацарапанные слова: «Замилон», «конвергенция» и «зеленые огни на башнях». Интересно, может, подсказка в них? Но в этом контексте слова ничего для меня не значат.
P.S.S. Когда представится такая возможность, верните, пожалуйста, имущество X — для моей экспозиции.
ЗАПИСКИ X
Писатель, который никак не может написать свой шедевр… Слишком стар или просто не хватает мотивировки? Прочесть сперва «Портрет художника в старости» X.
Писатель в тюрьме. В тюрьме своего собственного сюжета. Как ему освободиться?
Попросить у санитара более яркий ночник, не говоря уже об еще одной ленте для пишущей машинки.
Тонзура вел два дневника, один — для себя, другой — чтобы его нашли. Чем был так важен первый, чтобы подделывать второй?
Всегда сразу, как встанешь, делать зарядку!
Без труда мог бы, пока сижу тут, написать биографию Восса Бендера.
Начать с детства.
Изобразить его так: в Труффидианском соборе, окружен людьми, но совершенно одинок, сидит на почетном месте во главе алтаря, левая нога заложена на правую, рука и кулак попирают голову; буйная грива черных, спускающихся на плечи волос, оливковая кожа, темные тени под глазами подчеркивают тьму зрачков. Эти глаза видели многое, хотя, казалось бы, откуда? Пухлые губы, тень улыбки на этих губах, а вокруг паства продолжает вздыхать от скуки.
Его правая нога постукивает. Но это постукивание — не признак скуки. Двенадцати лет от роду, а он уже сочиняет в уме оперу. Рядом с ним — усохший седовласый дед, безучастная, печальноглазая мать, отец, для которого все на свете лишь повод для безразличия. А служба все тянется, и каждый родственник подходит сказать что-нибудь, подчеркнуть, что мальчик должен использовать «свои способности во имя добра». Он смотрит на них из-за полога черных волос, будто все они созданы из клочков бумаги. И все это время его нога постукивает. Принимая благословение родителей, мягко возложивших ему на голову длани, он стоит заложив руки за спину, его пальцы сцеплены, будто его заковали в кандалы… а нога все постукивает в такт великому наплыву симфоний у него в голове…
Он навсегда останется таким: наполовину в реальном мире, наполовину в следующем. (Как тогда в старости он перешел от такого идеализма к деспотизму?)
Не забыть, что директору нужно письмо к вышестоящим с просьбой о финансировании.
Что бы я ни написал, в будущем серошапки скорее всего захватят город. Как он может измениться в результате этих событий? Каковы будут опасность и риск создания художественных текстов в подобной обстановке? Наказание в виде обычного заключения или чего-то много худшего? Стоит ли тогда рисковать? Да и вообще подходящее ли это будет место действия?
Попросить новых книг, даже если теоретически все их написал ты сам.
Зашифрованное послание из будущего; в самом шифре таится еще одно сообщение?
Есть ли что-то еще в истории Мартина Лейка? Что с ним случилось под конец жизни?
Насыщенная кислородом кровь кальмара — синяя, а не красная.
«Его сон поднимется на поверхность как пузырьки воздуха, затем они лопнут, и он наконец вспомнит то единственное, что надеялся забыть». Плохой материал для средненького кинофильма?
В последнее время по ночам кошмары. Я не совсем уверен, как их понимать. Они вроде бы отвечают на какие-то вопросы о серошапках. Я всегда под землей. Там всегда темно. Там есть машина. Передняя ее панель утешительно прозрачна или отражает свет. Ни за что не определить, какими еще свойствами она обладает, хотя рассматривать можно ее целыми днями, попав в ловушку собственной глупой надежды на что-нибудь, что отрицало бы ужасную фикцию внутренностей механизма. Ее поверхность затуманивают призрачные образы, потом они стираются дочиста, словно под рукой небрежного, придирчивого, нетерпеливого живописца. Огромная, выглаженная ветрами пустыня, изнемогающая под тяжестью собственных барханов. Тихий океан, поверхностное натяжение волн, прерываются лишь тени облаков в небе, вода — такой совершенной зеленоватой голубизны, что становится больно глазами. Горная гряда на закате, вдали разрушенные башни, встающие из холмов по ее флангам. Болота и джунгли, населенные диковинными птицами, диковинными зверьми. Картины вечно вспыхивают совершенной красой и гаснут в небытие. Места, о которых, даже если бы они существовали, ты все равно не слышал. Никогда… После нескольких дней твой взгляд скользит в сторону, расфокусируется, глаза медленно моргают. Ты замечаешь в самом низу передней панели дверь. Дверь так велика, как машина. Дверь — так мала, как ноготь на твоем пальце. Расстояние между тобой и дверью бесконечно. Расстояние между тобой и дверью так мало, что, протянув руку, ты можешь ее коснуться. Дверь прозрачна: текущие по экрану картинки проходят и по ней тоже, и только благодаря едва заметной, тонкой, как волос, трещинке ты можешь отличить ее от пустыни, от океана и гор, скользящих по ее поверхности. И ты осознаешь, что дверь тоже зеркало, и после стольких дней, когда не сосредоточивался ни на чем, давая течь сквозь себя образам, ты ловишь себя на том, что пристально смотришь на дверь и ни на что больше. Во многом это совершенно обычная дверь, почти не существующая дверь. И все же, всматриваясь в нее, ты чувствуешь, как по тебе прокатывается волна страха. Страха столь слепящего, что тебя парализует. Не дает двинуться с места. Ты чувствуешь давление всего мяса, всей плоти, всего металла, что накопились внутри машины. Они — невыносимый вес у тебя на шее. Ты погребен под ним в маленьком ящике, под вечностью из камней и земли. Черви поют тебе сквозь щебень. Ты не способен мыслить. Ты не способен дышать. Ты не смеешь дышать. Твоя голова полна крови.
Есть что-то за этой дверью.
Есть что-то за этой дверью.
Есть что-то за этой дверью.
Есть что-то за этой дверью.
Дверь начинает отворяться вовнутрь, и что-то текучее и медленное, уже не спящее и снов не видящее, выползает изнутри, вываливаясь за порожек. Ты бежишь ты бежишь ты бежишь из этого места, бежишь так, как только можно бежать, кричишь, пока твое горло не наполняет тебе кровью голову, пока она не становится полым шаром и ты не тонешь в крови. И все же толку в этом нет никакого, потому что ты все равно снова в том месте со слизняками и черепами, с бледными сновидцами и машиной, которая до срока, поверь, до срока не работает до срока верь не работает досрока верь досрокаверь досроверь дороверь дорверь дверь…
![Ульяна Соболева - Пусть меня осудят...[СИ]](/uploads/posts/books/124/124.jpg)
