Карина Демина - Ведьмаки и колдовки
Глава 12
Демоническая
Ожидание лучших времен с годами переходит в хроническую форму. Вывод, сделанный паном Залесским, долгожителем, на сто двадцать пятом дне его жизни при оной жизни осмыслении. Запах гнили стал невыносим. Себастьян дышал ртом, но все одно не мог избавиться от ощущения, что вот-вот задохнется в этом смраде. Полнолуние. И луна круглая, точно циркулем на небе выведенная, не исчезает даже днем. Она смотрится в окна и смотрит из зеркал, заставляя нервничать. Завтрак. И панночки странно-молчаливы, точно тоже чуют неладное. Смотрят в тарелки. Кривятся. Одна Богуслава улыбается счастливо. Клементина бледна, если не сказать — сера, губы в лиловой кайме, под глазами — мешки, и сами глаза красные, как бывает после долгих слез… …а ведь подкинули ее во дворец, к самым королевским покоям, в корзинке плетеной и с записочкой, что, дескать, дитя сие — незаконнорожденное, но крови королевской, и ежели Его Величество вздумает отеческим долгом пренебречь, то свалятся на голову его многочисленные проклятия… Нет, в самой Клементине колдовского дару ни на грош. …а не в этом ли дело? Оттого и вернули отцу, а не… — Панночки, — голос надтреснутый, глухой, но в белоснежной тишине столовой он звучит как-то слишком уж громко. И луны в зеркалах мелко дрожат, готовые в любой момент разлететься на осколки, хоть бы от этого самого голоса. — Прошу вас сегодня не покидать пределы Цветочного павильона. — Почему? — поинтересовалась Евдокия, отодвигая тарелку с нетронутым завтраком. Ответа не получила. Клементина поднялась, и следом за ней, повинуясь привычному ритуалу завтрака, встали красавицы. — Считайте этот день — отдыхом, — сказала Клементина, вымученно улыбнувшись. — Завтра вам предстоит посетить бал в честь… Она говорила, глядя на собственные руки, которые мяли, терзали льняную салфетку, не способные остановиться. И Себастьян тоже смотрел, подмечая, что руки эти — бледны, а ногти, напротив, утратили исконный розовый цвет, налившись мертвенной синевой. У панны Клементины было неладно с сердцем. А может, и не в сердце дело? Времени остается все меньше. Тишина. Сам дом будто вымер. И прислуга подевалась… куда? После выяснится. Зеркала плывут, дрожат, но что бы ни было заперто по ту их сторону, держат. Надолго ли их хватит? До полуночи — точно, а если повезет, то и дольше. Но в тишине Себастьяну слышится шепоток. Он пытается уловить, откуда тот доносится, но… ничего. Пустота. И красавицы, которые сидят в гостиной, глядя друг на друга, молча. Не люди — куклы. — Чем это так смердит? — поинтересовалась панночка Тиана, зажимая нос пальцами. Воняло и вправду знатно, но Себастьян подозревал, что запах этот слышен лишь ему одному. — Боги всемилостивейшие… вот у нас в городе одного году канализацию прорвало. А все потому, что дожди шли и мэр, не нынешний, а тот, который до этого был, проворовался. Вот там чего-то не то забилося, не то провалилося, и на улицы этое самое поплыло. Жуть была жуткая! Слушают. Но Тиану ли? Ядзита забыла о вышивке. Положила на колени и гладит. Смотрит же в зеркало, на луну. Мазена отвернулась. Виден лишь профиль. Красивый профиль. Классический. Габрисия ходит вдоль подоконника, и пальцы на него положила, словно боится, что если отпустит, то потеряется… Лизанька, читая очередное письмо, улыбается, но сама не замечает, до чего неестественной выглядит эта улыбка. Да и лицо… маска. Евстафий Елисеевич не простит, ежели с нею что-нибудь да приключится, и ладно бы Себастьяну, так ведь себе не простит. А у него язва, нервы и сердечко от многочисленных забот пошаливает. Эржбета прикусила перо и застыла, устремив взгляд на массивную белого колера вазу. В потрескавшейся глазури отражается Эржбетино лицо, престранно уродливое. Которая из них? Богуслава мечется из угла в угол. И движения ее угловаты, дерганы. Если и замирает, то ненадолго. — Голова болит, — жалуется она, хотя никто ни о чем не спрашивает. — Я пойду прилягу… Уходит. А время тянется. Цветочные часы отсчитывают минута за минутой, отмечая каждый час боем. Обед. И помада на губах Клементины, точно таким вот нехитрым образом она, Клементина, силится скрыть их синеву и собственное волнение. Ужин. Время спиралью, сжатой до предела. Смрад невыносим. И по стенам дома расползается бурая плесень, которой опять же, никто помимо Себастьяна не замечает… …Матеуш с букетом роз и сладостями появляется ровно в восемь. Визит поздний, почти недопустимо поздний, но Клементина лишь поджимает губы, размазывая бледную помаду. А Матеуш одаряет красавиц сладостями. …колдовка должна быть довольна. — Ах, хорошо, наверное, быть королевичем, — вздыхает Иоланта, на мгновенье отрывая взгляд от очередного зеркала. — Королевичем? Королевичем — хорошо, — Матеуш с поклоном протягивает ей коробку. И Иоланта берет конфетку осторожно, двумя пальчиками. Разглядывает долго, нюхает и в сторонку откладывает. — Боюсь, сладкое вредно! — Что вы, панночка, впервые слышу, чтобы шоколад был вреден женщинам! — Матеуш целует пальчики Иоланты… …а она вновь увлечена собственным отражением. Богуслава ест конфеты одну за другой, и губы облизывает постоянно, точно ее жажда мучит. Эржбета смеется… над чем? Ах да, Матеуш рассказывает не то очередной анекдот, не то историю из дворцовой жизни, которая порой бывает куда как веселей анекдота… Мазена слушает. Улыбается. Сдержана. И в то же время очаровательна. Древняя кровь против древней же крови. Взгляд Матеуша то и дело останавливается на панночке Радомил. Ненадолго, но ей и малости хватит. Нет, она не пытается очаровать наследника, она лишь использует ситуацию. Ядзита держится в стороне. …Лизанька исчезла. И если бы не метка, Себастьян решил бы, что сие исчезновение — исключительная удача, ибо порушенная репутация всяко лучше потерянной жизни. Евдокия не отходит от сестрицы, которая села в углу и наблюдает за остальными оттуда… светлая кровь. Почему ее не выбили? Карезмийку убрали. Гномку. Целительниц. А эльфийскую полукровку оставили. Случайность? Или еще одна деталь чужого плана, который Себастьян к собственному стыду так и не понял. Но скоро уже… …часы внизу пробили десять. Странно. По ощущениям было не так уж и поздно, но Себастьян повернулся к окну. Темно. И луна. Куда ж без луны? Разрослась, заполонила весь проем, и чернеют на желтом ее фоне оконные решетки. — Ах, панночки, — притворно удивился Матеуш. — Время рядом с вами летит как-то чересчур уж быстро… Он целовал ручки. Сыпал комплиментами и извинениями… …поздно уже, и пусть сердце его обливается кровью при мысли о разлуке, но Матеуш осознает, сколь важен для красоты отдых… и что иные злые языки и без того в позднем визите усмотрят что-либо неприличное, а Матеушу вовсе не хочется становиться причиной огорчения прекрасных панночек… Он говорил. А Себастьян осознавал, что все решится именно сейчас, поскольку не выпустят Матеуша… Ему позволили подойти к самым дверям. А когда до них осталось шага три, створки беззвучно закрылись. Белая их поверхность вспучилась змеями ветвей, пол же вздрогнул, разрываемый корнями. — И как это понимать? — осведомились Его Высочество, тыкая в корень носком туфли. Следовало сказать, что туфли были модными, с острыми носами, на которые не иначе, как для пущей красоты, крепили стальные пластины. Корень от королевского пинка загудел. — Ужас какой! — искренне воскликнула панночка Тиана, в приступе безотчетной паники хватаясь за королевское плечико. Плечико было вполне себе мускулистым, а сабля в руке Матеуша и вовсе поблескивала грозно. И падать в обморок панночка Тиана передумала. Во-первых, месиво корней, в которое превратился пол, месиво шевелящееся, живое, выглядело жутковато. Упади в этакое, так после и не поднимешься: или задавят, или сожрут. Во-вторых, вздумай она упасть на руки Матеушу, тому будет сложно управиться с саблей… В-третьих, Себастьян выступал категорически против обморока. Началось. — Вам следует вернуться, — сказала Богуслава. Она стояла на вершине лестницы и выглядела… — Инфернально! — воскликнул Матеуш, шпагу возвращая в ножны. — Панночка, вы прекрасны во гневе… Льстил. Богуслава скорее уж выглядела ужасающе, если не сказать — отвратительно. Рыжие волосы ее растрепались, на плечи тяжелыми змеями. На белом, неживом лице хельмовым огнем пылали глаза. Губы распухли, обрели цвет красный, неестественный, будто бы Богуслава не то кровь пила, не то помаду размазала. Жуть. — Вам следует вернуться, — она повторила это прежним, лишенным всяческого выражения голосом. — Здесь небезопасно. Корни расползались, лопались одно за другим зеркала, выпуская тяжелый серый туман. Он не выползал — вываливался влажными клочьями, клубками, и корни замирали. — Наверх, — велел Матеуш, подталкивая Тиану к лестнице. — Наверх, — Богуслава изобразила улыбку. — Вас ждут. Столовая преобразилась. Задрожал, меняя очертания стол. Черное дерево оплывало, а из-под него выглядывал камень, что характерно, тоже черный… Смердело нестерпимо. — Присаживайтесь, — Богуслава указала на кресла. — Еще не время… Гудели часы, захлебываясь боем. …розы… …гиацинты… …фиалки красного кровяного оттенка… цветы распускались, чтобы тут же увянуть, осыпаясь под ноги пеплом. К счастью, пол остался прежним, каменным, что несказанно панночку Тиану радовало. А вот Себастьян с возросшим беспокойством наблюдал, как на белом мраморе проступают огненные символы. Матеуш опустился на стул, гобеленовая обивка которого расползалась, старея на глазах. И куски ее падали на пол. Демонстративно надев перчатки, Его Высочество убрали потемневший лоскут с брюк и поинтересовались: — И когда начнем? — А вы так торопитесь? — с раздражением отозвалась Мазена. Панночка Радомил выглядела скорее раздраженной, чем испуганной. Она сидела у окна, ныне затянутого колючими ветвями шиповника, и разглядывала собственные руки. Тихо поскуливала Иоланта. Ядзита по-прежнему вышивала, причем торопливо, точно опасаясь, что вышивку эту не успеет закончить. Эржбета с явным интересом оглядывалась, а когда по полу пополз туман, тот же, что и внизу, кисельный, серого колеру, наклонилась, чтобы пощупать. — Не тороплюсь, — Матеуш ногу за ногу забросил и откинулся на спинку стула. — Просто проявляю любопытство. Да и… ожидать за беседой веселей. — Ага, — поддержала Тиана, поднимая юбки, уж больно мерзким выглядел туман, а платье, между прочим, ей весьма даже по вкусу пришлось, особенно шлейф премилым был. — Вот помнится, у нас в городе… — Дорогая, — оборвала ее Мазена, — раз уж мы все в скором времени умрем, в чем лично у меня сомнений нет, позвольте вам сказать… Она сделала глубокий вдох. — Я ваш город уже ненавижу. — Почему? — Тиана удивилась почти искренне. И обиделась немного, поскольку родной Подкозельск она любила и в глубине души весьма гордилась им. — Просто так. Примите это как данность. Тиана приняла, и юбки подняла еще выше, а подумав, и вовсе на стул с ногами забралась. Хвост ее обвил спинку, придавая хоть какую-то устойчивость. — Вот зазря вы так, панночка Мазена, — хвост дрожал и кисточка топорщилась, как никогда прежде сделавшись похожею на пуховку, только в черный цвет крашеную. — Подкозельск — город очень даже красивый. У нас там и памятник имеется! — Козлу? — Отчего сразу козлу? Генерал-губернатору. Не нынешнему, конечно, а пробатюшке егойному, который через Подкозельск воевать ехал да задержался. — С чего это вдруг? — Мазена, которой, верно, огненные письмена тоже не внушали доверия, вынуждена была повторить маневр Тианы. Вот только хвостом, который позволил бы сохранить равновесие, природа панночку Радомил не одарила. Оттого и в спинку стула она вцепилась обеими руками. — Влюбился. — В Подкозельск? — В прекрасную дочку городского главы… ну и в Подкозельск, наверное, — к стыду своему Себастьян вынужден был признать, что сия страница славной Подкозельской истории оказалась ему неизвестна. — Вы… вы о чем говорите? — на стул забралась и Иоланта. Она дышала мелко, часто, а с лица и вовсе спала, того и гляди, в обморок осядет. — О любви к родине, — ответила Мазена. — И к людям. О чем же еще перед смертью говорить-то? — Да что вы заладили о смерти, — Ядзита с раздражением воткнула иглу в натянутую на пяльцах ткань. — Можно подумать, после смерти жизни нет. — Можно подумать, есть? — Конечно, есть! — И все-таки, панночка Богуслава, — Матеуш хлопнул ладонью по столу, который ныне вовсе на стол не походил, но представлял собой каменный монолит самого зловещего вида. — Возвращаясь к исходному вопросу, просил бы вас внести ясность… посвятить нас, так сказать, в детали злодейского плана. Раз уж время свободное имеется. — Вы все умрете, — сказала Богуслава, запрокидывая голову. При том она проявила нечеловеческие чудеса гибкости, едва ли не коснувшись затылком спины. На белой шее прорисовались темные вены. Но королевича сия демонстрация не впечатлила, и сложив руки на груди, он произнес: — Допустим, это я уже понял. А подробности можно? Демон задумался. Процесс этот сопровождался активными движениями ушей, оттопыренных и слегка заострившихся, подрагивал подбородок, лоб же панны Богуславы, прорезали глубокие морщины. — Вы все умрете в страшных муках, — наконец, произнес он. — Существенное уточнение, — согласился Его Высочество. — А… — Пожалуйста! — Мазена взмолилась. — Давайте не станем уточнять, в каких именно муках мы будем умирать! — Почему? — демон, кажется, обиделся. — Не подумайте, пан демон, что мы вовсе не желаем знать… или сомневаемся в вашей, так сказать, компетенции… Демон наблюдал за нею внимательно. А из уха Богуславы выползла красная ленточка крови… …долго она не продержится. — Напротив, — продолжала Мазена, не сводя взгляда с этой самой ленточки, что медленно спускалась по шее к плечу. — Мы все уверены, что в муках — вы эксперт высочайшего класса… и ваши страшные муки — самые страшные… Демон, несколько смущенный этакою эскападой, кивнул. — А потому мы… воздержимся портить себе впечатление… пусть сюрприз будет. — Ненавижу сюрпризы, — в полголоса заметила Габрисия. И Тиана с нею согласилась. В бывшей столовой воцарилось молчание, и слышно было, что хриплое, с какими-то переливами, бульканьем, дыхание демона, что хруст дома, который продолжал преображаться, что всхлипывания Иоланты. — А вот у нас в городе, — дрогнувшим голосом продолжила панночка Тиана, которая тряслась от макушки до кончика хвоста. И Себастьян, что характерно, трясся вместе с нею. Во-первых, от чужих эмоций отрешиться было сложновато, да и опасно. Во-вторых, с демонами прежде ему сталкиваться не доводилось. Духи, проклятья, колдовки — это да, было, рутинная обыкновенная работа, которая Себастьяну в целом очень даже нравилась, но вот… демоны… — У нас в городе демонов нет, — выдавила Тиана и растрепанную кисточку пригладила. — Демоны есть везде! — возразила Богуслава, сверкнув алым глазом. — Кроме Подкозельску… — Если выживу, перееду туда жить, — мрачно заметила Эржбета, на всякий случай подвигаясь к эльфийке. — Хорошая идея, — Ядзита, кажется, вполне рассматривала и посмертный вариант переселения. И снова воцарилось молчание. Евдокия дергала себя за косу, глядя на демона мрачно, небось, прикидывала, сколько канделябров понадобится, чтобы от этого затруднения избавиться. Эльфийка выглядела задумчивой… Габрисия — расстроенной, впрочем, сие было неудивительно. Мазена, осмелев или притомившись сидеть на корточках, стащила туфельку и наклонилась, пытаясь дотянуться до огненных письмен. Что характерно, у нее вышло. Письмена мигнули, но не исчезли, а туфелька осталась целой. И Мазена с облегченным вздохом спустила ноги. — А и вправду, чего мы ждем? — спросила она. — Кого, — раздался сухой равнодушный голос. И в обеденную залу вошла панна Клементина, которая, против ожидания, вовсе не изменилась, и в нынешних обстоятельствах оставшись сухой скучной женщиной в сером скучном же платье. — Мы ждем Лизаньку. Произнесла она это, не глядя на Богуславу. — Кстати, — Габрисия встрепенулась. — А где она? — Сбежала, — ответила Тиана, принимая руку королевича, каковой решил проявить галантность и помочь даме сердца слезть со стула. — С полюбовником. Кажется, этот вариант событий ни демону, ни Клементине не пришелся по нраву. И если демон рыкнул, изрыгнув при этом черные клубы пара, преотвратно воняющего серой, то Клементина нахмурилась. — С чего вы решили? — С того, что зачем без любовника сбегать-то? — резонно заметила Тиана и ручкой помахала. — Пан демон, а вы б не могли в другую сторону дышать? — Зачем? — Воняете больно. Демон обиделся. И задумался. И сунул палец в ухо, потому как в ухе раздавалось мерное мерзкое гудение, донельзя раздражавшее его. Ко всему с пальцем в ухе думалось легче. А демон, несмотря на то, что относился к существам высшим, бессмертным и могучим, особым интеллектом не обладал, впрочем, по этому поводу сожалений не испытывая. Зачем ему интеллект, когда он высший, бессмертный и могучий? — Лизанька вернется, — разрешила его сомнения женщина, которую демон был обязан слушать, хотя и не понимал, какое имеет она, хрупкая смертная, право отдавать ему приказы? Но та, что привела демона в мир людей, одарив его вместилищем с почти нетронутой сладкою душой, сумела набросить и путы подчинения. А затем передала их Клементине. — Знаете, не хотелось бы обижать вас, панна Клементина, — проговорила Тиана, которая сидела на самом краешке стула, демонстративно подобрав юбки, и Матеуш, пользуясь случаем, любовался весьма себе изящными ножками несостоявшейся фаворитки, — однако же на месте Лизаньки я бы повоздержалась возвращаться… — Дорогая тетушка, — Его Высочество, оторвавшись от созерцания ног, встал и отвесил поклон. — Не скажу, что рад вас видеть… сами разумеете, обстоятельства нашей встречи пробуждают в моей душе некоторые нехорошие подозрения… но быть может, вы разрешите их? — Ты умрешь, — сухо ответила Клементина. — В страшных муках, — уточнил демон и снова дым изрыгнул, правда, на сей раз из ноздрей. — Допустим, — Его Высочество присели, — я умру в страшных муках, но позволено ли будет узнать, дорогая моя тетушка, чего ради? Не думаю, что вы на старости лет… …при этих словах Клементина скривилась, похоже, старой она себя вовсе не ощущала, о чем Матеуш не мог не знать. — …решили пробиваться к трону. Мы с вами, конечно, не так, чтобы особо близки, но вы мне всегда казались женщиной разумной. А потому не можете не понимать, что трон вам не достанется. Есть моя матушка, есть мои сестры… и ежели вдруг возникнет ситуация с моей скоропалительною кончиной, то престол достанется мужу Офелии. Или Гренальдины… Клементина молчала, глядя на племянника с престранным выражением, словно бы ее и удивляли, и забавляли этакие его рассуждения. Матеуш же, оглаживая рукоять сабли — прикосновение к ней явно успокаивало Его Высочество, которых хоть и изо всех сил храбрился, а все ж переживал — продолжил. — Ежели, конечно, ваш злодейский план подразумевает ликвидацию всего моего семейства, а я все ж надеюсь, что вы не столь безумны, то возникают вариации… есть кузены со стороны матушкиной ветви, есть двоюродный дядя, который, несомненно, не упустит удобного случая… есть дядины сыновья и родственники куда более дальние, но меж тем с амбициями. В его словах имелся резон, но Клементина не спешила возражать. Несговорчивые ныне злодеи пошли. — Вы, уж простите, дорогая моя тетушка, не входите даже во второй круг претендентов. Будь вы моложе лет на двадцать, возможно, вас бы использовали дабы упрочить браком чью-нибудь позицию, а ныне… старая дева никому не нужна. — Старая дева, — с расстановкой повторила Клементина. И рассмеялась. — Старая дева… Она смеялась долго, захлебываясь смехом, до слез, до икоты, а Матеуш ждал. — Она нас всех убьет, — заметила Эржбета, и Ядзита кивнула, соглашаясь, что именно так и будет. А демон, заслышав о смерти, в очередной раз уточнил: — В муках. — Пан демон, — Иоланта вытерла глаза. — А если без мук… как-нибудь. Демон нахмурился. Смерть, особенно чужую, он почитал событием важным, быть может, найглавнейшем в жизни, а потому подходил к ней со всей возможной серьезностью. Оная же в понимании демона исключала кончину легкомысленную, избавленную от длительных мук. Панночка Иоланта, красоте которой слезы нисколько не повредили, продолжила: — Как-нибудь так… быстренько… раз и все. — Быстренько, раз и все… — повторила за ней Клементина. — Раз и нет человека… раз и есть человек… живет себе и живет, никому не нужный. День за днем, год за годом. — Жаловаться станете? — Матеуш руку с сабли убрал. И верно. Толку-то от нее. — Жаловаться? А разве есть мне на что жаловаться, дорогой мой племянник? Я ведь, как-никак, королевских кровей… живу почти во дворце… почти в семье… в достатке… а небольшие ограничения, как выразился дорогой мой брат, мне лишь на пользу… — Клементина говорила это, не глядя на племянника. А он в свою очередь старательно избегал смотреть на тетушку. — В конце концов, разве мало в этом мире людей и вправду обделенных? Лишенных крова, куска хлеба… — Но зато свободных, — это сказала Ядзита и сказала очень тихо, но была услышана. — Верно, милая, свободных. Люди почему-то совершенно не ценят свободу… Демон затряс головой и заткнул пальцем второе ухо, потому как звон, с которым он боролся, не исчезал. Звук был мерзким, на самой грани слышимости, но сколь демон ни старался отрешиться от него, не выходило. Напротив, звон нарастал, раздражая. И отвлекая. — Быть может, дорогая тетушка, у вас о ней поэтизированное представление, — предположил Матеуш. — Скажем, вы могли бы быть свободны, ежели бы ваша матушка подбросила бы вас не во дворец, а… скажем, в богадельню святой Матроны… слышали о такой? О богадельне святой Матроны, расположенной на самой окраине Познаньска, слышали все. Основанная столетия три тому королевой Бригитой Доброй, богадельня была старейшей из заведений подобного толка не только в столице, но и во всем королевстве. Располагалась она на старых складах, время от времени горела, потому как поговаривали, что висело на тех складах проклятие, оттого и продали их за сущие гроши. После пожаров восстанавливалась, открывала ворота, принимая всех — безумцев, стариков, оставшихся на склоне лет без жилья и пропитания, калек, ненужных младенцев. Последних оставляли в каменных корзинах, поименованных в честь добрейшей королевы бригитками. И поговаривали, что младенцы сии рождены везучими, поелику в те давние смутные годы, в которые богадельня была основана, им было бы не выжить. Оставляли детей солдатки, силясь избавиться от этакого явного свидетельства неверности, гулящие девки, прежде-то бросавшие новорожденных на улице, да и не только они. Бывало, что появлялись в бригитках младенчики чистенькие, завернутые в батистовые пеленочки, в которые по обычаю клали кошель "на удачу"… И была удача, правда, свойства весьма специфического. Младенцы росли. Кто покрепче, то и вырастал, невзирая на холод, царивший в богадельне, на серость, на скудное питание, на учебу в ближайших мастерских, где с учениками-бригитами обращались весьма себе вольно, почитая их за бесплатную рабочую силу. И главное, выходили за двери богадельни отнюдь не королевские экономки, а в лучшем случае швеи да прачки, ежели совсем уж крепко везло, то помощники кухарок… Свобода? Да разве ж была она там? Вот только Себастьян крепко подозревал, что Клементина с его размышлениями не согласится. А потому оставил их при себе. Клементина же, резко повернувшись к племяннику, окинула его нехорошим взглядом. Лишь бы не прибила в приступе благородной ярости… хотя Себастьян крепко подозревал, что убить Матеуша ей не позволят. Кто бы ни стоял за сим выступлением, но на Матеуша у него собственные планы имелись. А время шло. Летело просто-таки, отделяя Цветочный павильон от прочего мира, который знать не знал, что творится за запертыми узорчатыми дверями. И к лучшему, что не знал. — Быть может, — медленно произнесла Клементина, приблизившись к племяннику так, что широкие юбки ее коснулись носков его сапог. — Быть может, я и вправду мало что знаю о той жизни, но… у них есть выбор. — Ага, — согласился Матеуш, проводя сапогом по юбке, — до скончания дней своих стирать чужое белье… или же в дом терпимости наведаться, но это только ежели лицом вышла. Хотя вы, тетушка, чего уж греха таить, красивы. Вам в публичном доме очень бы радовались. Пощечина получилась резкой. Хлесткой. И наверняка Клементина давно уже мечтала о чем-то подобном. А Матеуш с улыбочкой отер разбитые губы, запрокинул голову и произнес: — Правда, с характером вашим пришлось бы что-то делать… но думаю, воспитали бы. — Ты… наглый мальчишка, — Клементина отступила, точно самой себе не доверяя. — Ты умрешь… Демон встрепенулся, и Тиана поспешила добавить: — Да, да, мы помним, в страшных муках. Нервно хихикнула Габрисия, а Эржбета лишь головой покачала. В голову эту, к слову, нежданно пришла идея нового чудесного романа, в которой прекрасная, но очень одинокая некромантка, одержимая жаждой отмщения, вызывает демона… Страшного. Но тоже очень одинокого… Эржбета даже задумалась, следует ли с демоном поговорить на отвлеченные темы, дабы лучше узнать его, или же собственного жизненного опыта ее хватит, чтобы выписать достоверный персонаж. Тем более, опыт этот стремительно пополнялся. — Значит, все из-за вашей неудовлетворенности… жизнью? — эту паузу Матеуш сделал намеренно. Злит? И если так, то получается у него распрекрасно. Щеки Клементины полыхнули, губы сжались в тонкую линию, а глаза почернели. Колдовка? Аврелий Яковлевич, которому, к слову, надлежало уже быть если не в самом Цветочном павильоне, то в непосредственной к нему близости, клялся, что способностей Клементины не хватит и на то, чтоб мышь проклясть, не говоря уже о большем. Ошибся? Не похоже… она слишком нервозна для колдовки. И боится. Несмотря на непритворную злость, боится, причем, не только демона, который вел себя слишком уж примерно для Хельмовой твари. — Да, дорогой племянник, — Клементина сумела-таки справиться с гневом. — Все именно из-за моей неудовлетворенности жизнью. А еще неразборчивости в связях, которой отличились, что твой дед, что твой отец… да и сам ты, позволь сказать, недалеко ушел. При том она одарила Тиану взглядом, преисполненным такой откровенной ненависти, что и Себастьяну не по себе стало. Женщин он опасался. Нет, не совсем верно, он опасался женщин, одержимых идеей мести… или в принципе одержимых идеей? Себастьян на секунду задумался, потом попросту отмел этот вопрос, как не имеющий принципиального значения. В данном случае одержимость была весьма конкретного вида. — Вы позволяете себе слишком многое… — А вам, тетушка, ничего? Знаете, а ведь вы к отцу несправедливы. Он ведь пытался выдать вас замуж… — За гишпанского старика? — За очень состоятельного гишпанского нобиля. А возраст… помилуйте, должны же у жениха недостатки быть! Зато замужнею дамой вы пробыли бы недолго… Демон заворчал. Семейная беседа, которая протекала в целом мирно, навевала на него тоску. Да и в этом, чуждом мире, существу, порожденному Хельмовой бездной, было несколько неуютно. Тело, которое ему досталось, несколько защищало и от холода мира, и от его упорядоченности, в которой демону виделась смертельная опасность, но чем дальше, тем более неуютным становилось оно. Тесное. Неудобное, пожалуй, как бывает неудобна старая одежда, пусть разношенная, но все одно слишком маленькая уже… и демон вырвался бы, но… Путы колдовки держали. Приказывали повиноваться. И он, бессмертный и почти всемогущий, вынужден был терпеть. А это для демона, честно говоря, было внове. И он ворчал, вздыхал. Ходил, переставляя такие тонкие, неустойчивые ноги существа, которое было слишком ничтожно, чтобы оценить все величие демона, и в ничтожности своей стенало, стонало и ныло, отравляя и без того нерадостное существование. Он бы сожрал никчемную душу, но без нее и тело погибнет. А демон, пусть и не отличался интеллектом, но усвоил, что в мертвом теле еще неуютней, чем в живом. И остановившись перед алтарем Хельма, демон сунул палец в уха, раздумывая, не пришла ли пора убивать. Он все-таки обещал людям смерть в страшных муках, а к обещаниям, как и к смерти, демон относился очень серьезно. — Потом, помните, был аглицкий герцог… и тот кхитаец… но вы с возмущением отвергли всех женихов, — меж тем, продолжал Матеуш, не обращая внимания на маневры одержимой Богуславы. — И чем теперь недовольны? — Я любила и была любима. Но мой брат счел этот брак… — Мезальянсем, — обрезал Матеуш. — Дорогая тетушка, почему-то вы рассматриваете свободу как возможность исполнить любое свое желание. Вам ли напоминать, что у любого человека помимо его прав и обязанности имеются? К слову, мне моя невеста совершенно не по вкусу, полагаю, как и я ей. Но у нас есть долг перед нашими державами и нашими народами, который мы исполним. И полагаю, мы сумеем договориться друг с другом… после появления на свет наследника, я не стану ограничивать супругу в связях, естественно, при разумном ее поведении… и условии, что связи эти обойдутся без… нежелательных последствий. — Рассчитываешь на ответную любезность, племянник? Клементина скрестила руки на груди. — На равноправие в семье, вам, тетушка, сие должно быть близко и понятно, — Матеуш потрогал губы, которые несколько распухли. — Лицемеры. — Объективная реальность, тетушка, такова, что ни я, ни мои сестры, ни вы не имеем права распоряжаться собой, как бы вам того ни хотелось. Допустим, отец разрешил бы этот нелепый брак… и что в итоге? — Я была бы счастлива. — Возможно. Есть вероятность, что вы не разочаровались бы в избраннике в первый же год замужества, как то частенько случается. Возможно, он не разочаровался бы в вас… возможно, вы оказались бы просто-таки созданы друг для друга и… что с того? Сестра короля замужем за… за кем, к слову? Бывшим купцом, которому удалось добиться титула? Провинциальным бароном с непомерными амбициями? Помилуйте, тетушка, нас бы просто-напросто не поняли! К вам сватались Радомилы, Кушневичи, Гарошвины… да взять вас в жены был бы рад любой шляхтич королевства, не говоря уже о заграницах. И боги с ними, с заграницами, но разреши отец вашу свадьбу, что он получил бы? Десятки разобиженных князей, которых эта обида сплотила бы? Клементина молчала. А ведь не столь она и глупа, понимает все распрекрасно, и про князей, и про политику, и выходит, что сама, собственным упрямством выбрала эту странную стезю, не то старой девы, не то просветленной отшельницы на королевское службе. — Не слишком ли высокая цена за любовь? — тихо спросил Матеуш. — Король и Совет и без того живут, что кошка с собакой… а ежели до прямой стычки дошло бы, то… кому от того была бы польза? Она отвернулась, вскинула руки, точно желая защититься от жестоких в своей правоте слов. — И у вас был выбор, дорогая тетя, и вы его сделали. Только почему-то не подумали, что у каждого выбора последствия имеются. А вы, кажется, не желаете их принимать. — Замолчи! — Почему? К слову, я ту историю с вашим сватовством помню… да и отец кое-что рассказывал… — Он… он… он все разрушил! — Все ли? Он ведь не угрожал вашему жениху, но лишь сделал ему предложение. Вместо вашей руки руку баронессы Клемицкой с родовым имением и наследуемым титулом в придачу. И поверьте, ваш любимый не стал раздумывать… разумный, в отличие от вас, тетушка, человек. — Ты… ты лжешь… — Вы ведь знаете, что нет. Демон, которого, в общем-то ни о чем не спрашивали, кивнул. Он, в отличие от людей, ложь чуял и находил запах ее прелестнейшим, однако в словах человека лжи не было. — Он сказал… — Дайте угадаю. Он сказал, что король против этого брака. Чистая правда, между прочим. А еще, что мой отец ему угрожал… и наверное, не только ему, поскольку собственной жизнью он бы пожертвовал. И быть может, жизнью ближайших родичей… и не ближайших… а заодно уж твоей. И этого-то благородный герой не мог допустить. — Ты… ты… ты его не знаешь! — Или ты, дорогая тетушка? — вкрадчиво поинтересовался Матеуш. — Подумай… — Мы любим друг друга… — Или тебе так хочется думать. О да, он, конечно, объявился после свадьбы… что на сей раз пел? Что приказ исполнил, пытался жить с баронессой, но понял, что любит лишь тебя, верно? И что там у него — не жизнь, а сплошные страдания? — Она его не понимала. — Он сам себя понять был не в состоянии, дорогая тетушка, — Матеуш откинулся на стуле. А ведь слушает его не только Клементина. Мазена — само внимание… и Габрисия, и Эржбета, которая аж вперед подалась и собственного любопытства не скрывала. Надо полагать, на этой истории не одну книгу написать можно… Иоланта перестала плакать. А Евдокия достала из широких юбок часы на цепочке. Ее сестрица, взгляд которой Себастьян то и дело ощущал на себе, покачала головой. И как это расценивать? Еще не время? — Что до непонимания, — Матеуш, кажется, получал от происходящего немалое удовольствие. — То оно не помешало ему сделать баронессе четверых дочерей. — Ему нужен был наследник. — Ну да, конечно… кстати, кого мне действительно жаль в этой ситуации, панночка Иоланта, так это вашу матушку. Она подобного супруга не заслужила. А вы, дорогая тетушка… знаете, отец вас и вправду любит, если до сих пор в монастырь не спровадил. С этим Себастьян согласился. — И он огорчится, когда узнает, что вы затеяли. — Если узнает, — поправила племянника Клементина. — Но боюсь, он не узнает… и ты прав, огорчится, увидев, чем станет его сын… правда, уверяю, это огорчение продлится недолго. Он умрет. — В страшных муках? — уточнил демон, которому все эти разговоры изрядно поднадоели. — В муках. В страшных душевных муках, понимая, что породил чудовище… …следовательно, физическая смерть Матеушу не грозила. И он, восприняв известие весьма спокойно, лишь уточнил: — Кого воскрешать собираетесь? — Подумай, — с этою улыбкой, счастливой, но все одно испуганной, Клементина походила на безумицу. А безумицей она и была, колдовка, рожденная без дара. — Ты же знаешь историю. — Что ж, полагаю, вариантов не так и много, либо Герберт Отчаянный, но с его духом вы побоитесь связываться… да и упокоили его давненько, либо Миндовг… — Умный мальчик… — Знаете, тетушка, — Матеуш потянулся, — мне вас немного жаль… так бездарно похоронить собственную жизнь… чего, спрашивается, ради? Кого ради? Клементина молчала. — Или вы и вправду надеетесь, что мой славный предок проникнется к вам благодарностью и позволит вступить в брак с… этим? Увольте. Чувство благодарности ему, судя по хроникам, было чуждо, а брак он и вовсе полагал лишним институтом. Кстати, дорогая тетушка, скажите, если вы были так нужны вашему благородному возлюбленному сами по себе, то почему он просто не сбежал с вами? Обвенчались бы в ближайшем храме, и никто, ни жрец, ни отец, не посмел бы сей брак разрушить. Конечно, отец вынужден был бы вас наказать за своеволие… скажем, конфисковал бы имущество, отослал бы в какую-нибудь деревеньку подальше… быть может, титула лишил бы… но ведь неважно! Главное, любовь, а с милым и в шалаше рай… Она побледнела, а на щеках проступили красные яркие пятна. — Вы ведь предлагали, а он отказался, да? Без титула и состояния вы ничего-то не значите… одна женщина из многих… — Да что ты понимаешь?! — Ничего, наверное. И не хочу понимать… из-за одного ублюдка, которому не достало или совести, или смелости, погибнут многие. Или вы не осознаете, чем обернется возвращение Миндовга? Или осознаете, но наивно тешите себя мыслью, что с ним управитесь? Дух вызванный, подчиненный… и послушный король на троне… …в этих словах имелся свой резон, но… слишком сложно все для простой подмены, существовали ведь иные, куда более незаметные способы. И что за интерес колдовке в том, прежнем, короле? — Хватит, — оборвала Клементина. — Твоя судьба предрешена. Смирись. — Так я, вроде бы, и не оказываю сопротивления, — Матеуш улыбался широко и радостно, будто бы всю жизнь мечтал столкнуться с духом безумного родственника. — Сижу вот. Развлекаю дам светскою беседой… видите, какой я ныне положительный?! Клементину, похоже, эта положительность вовсе не радовала, а напротив, внушала закономерные опасения. Она посмотрела на демона, который окончательно ушел в со
