Ярослава Кузнецова - Химера
Зажмурилась, чихнула, оперлась на локти, снова попыталась привстать. Грудь, преодолевая сопротивление, приподнялась, голова же осталась пригвожденной.
Ощупала затылок — вместо волос пальцы встретила плотная волокнистая масса, составляющая единое целое с курганчиком влажной земли, служившим рейне подушкой. Тело оказалось замкнуто в слоистую, распадающуюся под пальцами шелуху, словно бревно в перепревшей коре. Под гнилой корой всегда можно найти колонии белесых личинок, подумала Амарела и, вопреки мыслям, разулыбалась в темноту.
Может, я умерла и лежу в могиле? И от того мне так хорошо?
Помню, приходила смерть в белых шелках и вышитых башмачках. С кукольной печальной мордочкой. И тысячи ростков рождались и умирали в ее следах.
Не смерть.
Ко мне приходила удача, а не смерть.
Редкая, безусловная удача.
Амарела снова улыбнулась.
В Катандеране, есть улица Дружбы, на которой стоит сагайское посольство, и квартал, граничащий с ним, считается самым дорогим. Там снимают и покупают квартиры те, от кого отказались врачи. И те, кто никак не может зачать ребенка. И те, кто боится старости. И те, кто просто верит в благодатное дыхание посольского сада, процветающего трудами трех древесных божков.
Слухи, похоже, оказались правдой. Амарела на самом деле умирала, когда ложилась в сагайскую землю. Сейчас… она прислушалась к себе — ей зверски хотелось есть, хотелось бегать, прыгать и вопить, а также летать и петь.
Она помнила все. Помнила давящую глухоту контузии, помнила огонь, стрельбу и глаза людей в таверне. Помнила летящий в лицо кулак Энриго, синие точки на скулах самозванца-Флавена, непонятно откуда возникшего Лавенга и перепуганную, но упрямую физиономию оруженосца… Хавьер Илора, книгочей-молокосос, а она еще досадовала, что родственнички навязали ей на шею бессмысленную обузу…
Прямо перед глазами в буром полумраке маячило блеклое пятно — заплатка на брезентовой крыше. Там, снаружи, то ли заканчивался, то ли начинался день.
Голова, кажется, укоренилась тут и скоро расцветет. Амарела подергала ею, покатала по земле, потом нашарила рядом осколок стеклянного шара и безжалостно срезала весь войлок, в который превратилась шевелюра. Голова сразу стала легкая-легкая, и всплыла, как воздушный шарик, подняв за собой ничего не весящее тело. То, что осталось от мундира и от сапог, прорвалось, словно кокон, и опало истончившейся, истлевшей шелухой.
Рейна, мягко ступая босыми ногами, прошла вдоль мешков и корзин со светящимися сферами. По доскам палубы тянуло прохладой. Со стороны рубки мурлыкало радио.
Интересно, где мы? Добрались ли до Занозы — запирающей реку пограничной крепости со сдвоенным гарнизоном или еще нет? Сколько я тут, в земле, провалялась?
Судя по состоянию одежды — не менее трех лет…
В любом случае, надо сперва узнать, кто сопровождает баржу — люди Дорады, советника по иностранным делам, или уже макабринская свора?
А прежде всего — найти, чем прикрыть голую задницу.
Она обследовала леерное заграждение борта и крепко пришнурованный к деревянному каркасу брезент. На носу полог был запахнут, но не закреплен, и Амарела осторожно выглянула наружу.
Розовый свет гаснущего дня заставил прикрыть глаза ладонью — действительно, как из могилы встала. Постепенно рейна рассмотрела толпу четвероногих кранов, длинные ряды портовых складов, белый город за ними и рыжие, в зеленых пятнах, склоны гор. Золоченые закатом стены старой крепости над городом, зубчатые башни, шпили колоколен, пирамидальные тополя.
Маргерия.
Ничего себе!
Это значит… она подсчитала на пальцах — минимум четыре дня. И это уже Дар, причем почти центральный.
Однако догадка не особенно ее впечатлила. Я просто очень, очень голодна, сказала она себе. Надо поесть, найти какие-нибудь тряпки, а потом думать, что делать дальше.
Люди Дорады, скорее всего, остались в Занозе. С нынешним сопровождением рейне встречаться не хотелось. Сагайская кукла ничего не сказала о валяющейся в земле полумертвой девице, отдельное спасибо ей за это. Но искать большей помощи у нее не стоит.
Аппарель баржи была вертикально поднята, сама баржа пришвартована к пирсу, у сходней дожидались разгрузки полуголые парни в брезентовых штанах. Чуть поодаль стоял сагаец в черном атласном кафтане и смотрел на горы.
Амарела, стараясь не сверкать прелестями, перешагнула через лебедку, перелезла через леера и осторожно, без всплеска, опустилась в воду. Течение приняло ее в ладони, сладкая плоть реки была почти неощутима, как воздух, и гораздо более проницаема чем море. Чтобы держаться на поверхности, приходилось двигаться.
Течение потащило рейну вдоль баржи, пряча ее за бортом от грузчиков и сагайцев. Она миновала пирс — он оказался последний в ряду, дальше были только рыбачьи лодки, моторки и паруса, разбросанные по глади воды как разноцветные фантики. Большой порт, набитый сухогрузами, баржами, буксирами и толкачами, пассажирскими судами и катерами, остался позади. Противоположный берег едва угадывался в золотом сиянии — на западе, за пашнями и бахчами Ютта, садилось солнце.
Амарела гребла к берегу, а там тянулись и тянулись предместья, бесконечные огороды, заборы, сараюшки, рыжие и белые козы на пологих склонах. Густой ивняк скрыл ее, замерзшую, мокрую и еще больше проголодавшуюся.
Потом она пробиралась окраинами огородов, отсиживаясь в лопухах после каждой перебежки. С сумерками от домов потянулись дымки, запахло теплом, уютом, едой. От реки поднялась прохлада. Явились полчища комаров, и рейне пришлось, особо не разбираясь, стащить пододеяльник из чужого сада, иначе бы ее съели.
Она двигалась назад, к городу, ведомая скорее инстинктами, чем разумом. На лужке у гусиного пруда женщина в белой косынке снимала с веревок высохшее за день белье. В саду под навесом летней кухни старуха жарила картошку — Амарела едва не захлебнулась слюной в своих кустах. Старуха окликнула женщину, и та вошла через заднюю калитку в сад, оставив корзину с бельем у пруда. Рейна тут же оказалась у корзины, цапнула белое, в крупный горох, платье (она присмотрела его еще на веревке), и нырнула в крапиву. За сараем, между старой поленницей и кучей песка, натянула платье на себя — оно оказалось велико, широкий ворот сползал и норовил открыть голое плечо, рукава-фонарики болтались у локтей, в талии тоже было свободно. Все лучше чем пододеяльник, подумала Амарела. Вырвала из пододеяльника лоскут и повязала на голову в виде косынки, прикрыв безобразно срезанные волосы.
Теперь можно было выйти на асфальтированную дорогу, ведущую через предместья к городу. В густеющих сумерках зажигались фонари. Белые шапки цветущего жасмина перевешивались через ограды. Под жасминовыми пологами мимо фонариков прогуливались нарядные парочки. Из раскрытых окон, тепло горящих в темной листве, доносилась музыка и оживленные голоса. Промчалась открытая машина, набитая военными и смеющимися женщинами. Праздник у них тут какой-то?
